Ганс торжествующе сказал:

— Ты никогда не увидишь свою семью.

* * *

Ребекка была сломлена. Она вышла из здания и дошла до автобусной остановки. С какой бы стороны она ни рассматривала создающуюся ситуацию, перспектива была безрадостной: она неизбежно либо теряла семью, либо свободу.

Подавленная, она поехала на автобусе в школу, в которой когда-то работала. Она никак не ожидала, что щемящее чувство тоски нахлынет на нее, когда вошла в вестибюль: детские голоса, запах меловой пыли и моющего средства, доски с расписаниями уроков, футбольные бутсы и надписи «Не бегать». К ней пришло осознание того, что она была счастлива, работая учителем. Это была важная и нужная работа, и она с ней хорошо справлялась. Она не допускала мысли, что бросит ее.

Бернд сидел в кабинете директора в черном вельветовом пиджаке. Ткань немного потерлась, но цвет шел ему. Он просиял от радости, когда она открыла дверь.

— Тебя назначили директором? — спросила она, хотя наперед знала ответ.

— Этого никогда не будет, — ответил он. — Тем не менее я занимаюсь этой работой, и она мне нравится. А наш прежний шеф Ансельм — директор большой школы в Гамбурге и получает вдвое больше. Как у тебя дела? Присаживайся.

Она села на стул и рассказала о собеседованиях.

— Это месть Ганса, — сказала она. — Не надо было выбрасывать из окна этот проклятый спичечный макет.

— Дело, наверное, не в этом, — засомневался Бернд. — Я видел нечто подобное раньше. Человек ненавидит того, кому причинил зло. Думаю, это потому, что жертва служит постоянным напоминанием, что он поступил постыдно.

Бернд был очень умен. Она скучала по нему.

— Боюсь, Ганс и тебя ненавидит. Он сказал мне, что ты у них под следствием за идеологическую неблагонадежность, поскольку ты написал мне хорошую характеристику.

— Чертовщина! — Он потер шрам на лбу, как всегда, когда волновался. Лучше не попадаться в поле зрения Штази — иначе не миновать беды.

— Прости меня.

— За что? Я рад, что написал ту характеристику, и не откажусь ни от одного слова. Кто-то должен говорить правду в этой проклятой стране.

— Ганс также вообразил, что ты… увлечен мной.

— Он что — ревнует?

— Это невозможно.

— Почему же? Разве шпик не может в тебя влюбиться?

— Не говори глупости.

— Ты пришла, чтобы предупредить меня? — спросил Бернд.

— И сказать… — Она вынуждена была проявлять осторожность, даже с Берндом. — И сказать, что, вероятно, некоторое время мы с тобой не увидимся.

— А. — Он понимающе кивнул.

Люди редко говорили, что собираются на Запад. Арестовать могли только за то, что ты планируешь такой шаг. Человек, который знал, что кто-то намеревается эмигрировать, и не донес полиции, становился в их глазах преступником. Поэтому никого, кроме ближайших родственников, не следовало посвящать в «преступные» замыслы.

Ребекка встала.

— Так что спасибо за дружбу.

Он обошел стол и взял обе ее руки.

— Нет, спасибо тебе. Желаю удачи.

— Я тебе тоже желаю удачи.

Она осознала, что подсознательно уже приняла решение эмигрировать на Запад; и в тот момент, когда она подумала об этом с удивлением и тревогой, Бернд неожиданно наклонил голову и поцеловал ее.

Это был нежный поцелуй. Он прикоснулся губами к ее губам, не размыкая их. Она закрыла глаза. После года фиктивного брака приятно было узнать, что кто-то искренне относится к ней, как к желанной и достойной любви. Ей захотелось обнять его, но она подавила в себе этот порыв. Нелепо было бы начинать отношения, которые были обречены ничем не закончиться. Через несколько мгновений она отстранилась от него.

Ребекка почувствовала, что вот-вот расплачется. Она не хотела, чтобы Бернд видел ее слезы.

— Прощай, — произнесла она сдавленным голосом, повернулась и быстро вышла из комнаты.

* * *

Она решила уйти через два дня рано утром в воскресенье.

Все встали, чтобы проводить ее.

Она не могла завтракать, потому что была очень расстроена.

— Вероятно, я уеду в Гамбург, — сказала она, не подавая вида, что у нее на сердце кошки скребут. — Там в одной из школ директор Ансельм Вебер, я уверена, он возьмет меня к себе на работу.

Ее бабушка Мод, вышедшая в фиолетовом шелковом халате, сказала:

— Ты можешь устроиться на работу где угодно в Западной Германии.

— Хорошо бы иметь хоть одного знакомого в городе, — невесело проговорила она.

— В Гамбурге, наверное, бьет ключом музыкальная жизнь, — вмешался в разговор Валли. — Я приеду к тебе, как только окончу школу.

— Когда ты окончишь школу, тебе нужно будет работать,

саркастическим тоном напомнил ему отец. — Для тебя это будет нечто новое.

— Не ссорьтесь в это утро, — сказала Ребекка.

Отец дал ей конверт с деньгами.

— Как только перейдешь на ту сторону, возьми такси и поезжай сразу в Мариенфельде, — посоветовал он. — Там, к югу от города, недалеко от аэропорта «Темпельхоф», есть центр для беженцев. Начни оформлять эмиграционные документы. Уверен, тебе придется ждать несколько часов, а то и дней. Когда все будет готово, приезжай на фабрику. Я открою тебе счет в западногерманском банке и так далее.

Ее мать заливалась слезами.

— Мы обязательно увидимся с тобой, — сказала она. — Ты можешь прилететь в Западный Берлин в любое время, и мы поговорим с тобой через границу. И устроим пикник в Ванзее.

Ребекка едва сдерживала слезы. Она положила деньги в небольшую сумку на ремне — ничего другого она с собой не брала. Любой багаж вызвал бы подозрение у полиции, и ее могли арестовать на границе. Ей хотелось потянуть время, но она боялась, что еще больше расстроится. Она расцеловалась со всеми и обняла их всех: бабушку Мод, названого отца Вернера, названых брата Валли ж сестру Лили и последней — Карлу, которая спасла ей жизнь, мать, которая не была ей матерью, но тем дороже ей стала.

Потом со слезами на глазах она вышла из дома.

Летнее утро было яркое, безоблачное. Над городом сияло голубое небо. Она пыталась настроиться на оптимистический лад — ведь она начинала новую жизнь, в которой репрессивный коммунистический режим над ней будет не властен. И она, так или иначе, снова увидит свою семью.

Она быстро шла по улицам старого городского центра. Она прошла мимо комплекса зданий больницы «Шарите» и повернула на Инвалиденштрассе. По левую сторону от нее находился мост Зандкруг, по которому осуществлялось автомобильное движение над судоходным каналом Берлин — Шпандау в Западный Берлин.

Но сегодня никакого автомобильного движения не было.

Сначала Ребекка не поняла, что происходит. Перед мостом стояла длинная вереница машин. Впереди них собралась толпа людей, смотревших на что-то. Возможно, на мосту столкнулись машины. Но справа от нее на Плац-фор-дем-Нойен-Тор стояли двадцать или тридцать восточногерманских солдат, а за ними два советских танка.

Было непонятно и страшно.

Она протиснулась через толпу. И тогда увидела, в чем проблема. В начале моста было установлено ограждение из колючей проволоки. Узкий проход в ограждении охраняли полицейские, которые, по-видимому, никому не позволяли пройти.

Ребекку подмывало спросить, что происходит, но ей не хотелось привлекать к себе внимание. Она находилась недалеко от станции метро «Фридрихштрассе», оттуда она могла доехать прямо до Мариенфельде.

Она повернула на юг, ускорила шаг и, обходя университетские здания, вышла к станции.

Здесь тоже что-то было не так.

Несколько десятков человек столпились у входа. Ребекка протиснулась веред и увидела объявление, сообщавшее то, что уже стало очевидным: станция закрыта. На верхних ступенях шеренга полицейских с оружием преграждала вход. Никого не пускали на платформы.

Ребекку начал одолевать страх. Возможно, это совпадение, что закрыты два пункта пересечения границы, к которым она подошла. А может быть, и нет.