— Останемся верны традициям, — согласился Хойланд, усаживаясь в необъятное кресло. — А миссис Страттон не присоединится к нам?

Ставя на стол рюмки, журналист качнул головой и вздохнул.

— Моя жена умерла, когда Еве было полтора года, Джек.

— Простите.

— Да что там, я давно свыкся… — Он поднял наполненную рюмку.

Выпив, они задымили сигаретами. Страттон отошел к музыкальному центру и принялся вертеть стойку с лазерными пластинками.

— Как насчет Бетховена, Джек? Или Дэвид Боуи?

— На ваше усмотрение… Мэтт, но как же вы один управляетесь с дочерью? Ваша работа, разъезды…

Страттон вытянул диск из стойки и объяснил, держа его в руках:

— Ева воспитывается в частной школе, а дома бывает по воскресеньям и иногда в будни, когда я… Пока ей не исполнилось восемь лет, она, конечно, была со мной, а потом… Директор школы Пол Кларк — мой хороший друг… Я поставлю сборник раннего Дэвида Боуи, устроит?

— Конечно…

Зазвучала музыка. Уровень жидкости в бутылке постепенно понижался. Увлекшись разговором, Страттон не заметил, что прошел почти час, а Ева все еще воюет с компьютерными захватчиками. Дэвид Боуи успешно заглушал звуки виртуальной битвы.

— И все-таки, чем вы занимаетесь, Джек? — расслабленно поинтересовался чуть захмелевший Страттон.

— Наслаждаюсь жизнью, как вы, должно быть, давно уже поняли. В свое время мне повезло заработать кое-что…

— А, ясно… На каком поприще — секрет?

— Почему же, — обыденно ответил Хойланд. — Работал сначала на ФБР, потом на ЦРУ.

Раскаты смеха журналиста помешали Дэвиду Боуи допеть фразу.

— Здорово! И где больше платили?

— В ЦРУ, они богаче.

— И ко мне вы обратились именно как сотрудник ЦРУ… Скажем, бывший?

Хойланд пожал плечами:

— Зачем вам это, Мэтт?

— Ну, знаете ли… Эти нацисты… И то, что они называют «Фортресс»…

— Фортресс? Что это?

— Если бы я знал… По словам моего информатора, так называется какая-то база или лагерь организации «Сириус». Что-то чертовски опасное! Но что это в точности такое и где находится, он понятия не имеет. Может быть, совсем скоро…

— Если вы убеждены, что опасность реальна, почему бы вам самому сразу не обратиться к властям, в то же ЦРУ или ФБР?

— Без твердых фактов? Меня на смех подняли бы. Но у меня будут факты, скоро будут. Я изложу их в книге, они станут всеобщим достоянием. Власти вынуждены будут реагировать. Эх, и повертятся тогда ребята из «Сириуса», как в аду на сковородке! Да и вам ведь не для того нужны сведения, чтобы сидеть сложа руки, а?

— И все-таки будьте очень осторожны, Мэтт. Подумайте о Еве, у нее нет никого, кроме вас.

Журналист надолго умолк. Хойланд задел больное место, единственную проблему, которая по-настоящему беспокоила Страттона. Когда журналист заговорил, в его голосе не слышалось уверенности:

— Да, Джек, мы с ней одни на свете. Никаких родственников, ни близких, ни дальних. И директор школы отца не заменит. Но… Они не посмеют, Джек! Я, Мэтт Страттон, не последний человек в Америке! Это скандал…

Хойланд не стал напоминать ему об убийствах не то что каких-то журналистов, пусть и видных, — прокуроров, судей, конгрессменов, президентов, которые лезли туда, куда по чьему-то мнению лезть не следовало.

— Кстати, о Еве, — спохватился Страттон. — Ева! Девочка с невинным видом вышла из комнаты в гостиную:

— Что, папа? Разве полчаса уже прошло? Страттон недовольно заворчал, упираясь пальцем в циферблат часов.

— Какова судьба плохих парней, Ева? — полюбопытствовал Хойланд.

— О, Джек! — Девочка села верхом на стул напротив Хойланда и уцепилась за спинку, как за руль автомобиля. — У них знаешь сколько истребителей и всего такого… Но разве я не знаменитая Ева Страттон?

— В общем, им конец, — подвел итог Хойланд.

— Не совсем, — с сожалением сказала Ева. — Мне нужно еще победить охрану с протонными бластерами и…

— Хватит, — строго прервал ее Страттон. — Джеку совсем не интересно слушать о протонных бластерах. И что скажет завтра мистер Кларк, если ты сегодня не напишешь сочинение о Джейн Остин?

— А мне не нравится Джейн Остин, она зануда, — недовольно сказала Ева. — Так я и напишу, и мистер Кларк меня поймет. Он сам всегда настаивает, чтобы мы имели собственное мнение!

Ева с торжеством показала отцу кончик языка и побежала по лестнице на второй этаж.

— И вот так во всем, — глядя ей вслед, произнес Мэтт Страттон со смешанной интонацией сожаления и гордости. — Может, она еще и превзойдет отца, но я — то желал бы для нее жизни поспокойнее…

Хойланд распечатал новую пачку сигарет. За окнами потемнело от набежавших облаков, начал накрапывать мелкий дождик. Мирная картина цветущего сада никак не состыковывалась с предыдущей темой разговора о нацистах и опасности. Но Хойланд лучше многих знал, чем порой приходится оплачивать красивую вывеску этого мира.

— Если вам понадобится помощь, Мэтт… Мои телефоны вы знаете, а вот адрес.

Он подобрал старый номер «Икзэминера», валявшийся под креслом, и нацарапал капиллярной ручкой пару строк на полях.

— Автограф, сенатор!

По ступенькам парадной лестницы здания Конгресса США семенила пожилая женщина, протягивая блокнот и авторучку Ричарду Флетчеру, сенатору от штата Массачусетс. Тому совсем не хотелось улыбаться, но профессиональный рефлекс общения политика с избирателями взял верх. Импозантный седеющий сенатор одарил просительницу благосклонной белозубой улыбкой, расписался в блокноте.

— Да хранит вас Бог, сэр, — с искренней признательностью сказала женщина. — Я голосовала за вас!

— Вы из моего родного штата? Я очень рад. Рассчитываю на ваш голос и в будущем. Передайте привет Массачусетсу, осенью я приеду…

Флетчер спустился к ожидавшей его машине с водителем за рулем. Опередив рванувшегося к дверце охранника, сенатор потянул ручку сам. Он ухитрился зацепиться рукавом серого шерстяного пиджака там, где и задеть-то не за что, и это свидетельствовало об угнетенном состоянии духа.

— В госпиталь Святой Марии, Луис, — устало приказал сенатор.

Автомобиль с американским флажком на крыле и номером, начинавшимся с букв «ССША», несся по центральным улицам Вашингтона, и ему почтительно уступали дорогу.

В госпитале Святой Марии, одной из самых дорогих и престижных частных клиник столицы, сенатору сочувствовали все, вплоть до младшего персонала. Предупрежденная телефонным звонком старшая медсестра сразу провела Ричарда Флетчера в кабинет доктора Корделла.

Флетчер не стал садиться, спросив с порога:

— Как он, доктор?

Корделл отвел взгляд, чтобы не видеть написанного на лице сенатора страдания. Нельзя быть врачом, не будучи немного циником, и к неизбежной боли пациентов доктор почти привык (если это возможно), но как привыкнуть к боли родных с ощутимой примесью упрека?

— Без изменений, сенатор. Не стану вас обманывать. Ухудшения нет, но и улучшения тоже.

— Идемте, — выдохнул Флетчер.

Они прошли по стерильному коридору, мимо белоснежных дверей комфортабельных палат, поднялись по широкой лестнице (минуя специальный лифт, приспособленный для транспортировки коек лежачих больных) на второй этаж. Здесь палат было меньше, зато они были лучше оснащены. Корделл провел Флетчера в дверь с табличкой «Отделение интенсивной терапии», и там они остановились перед стеклянной панелью, занимающей большую часть стены.

За ней, полуметром ниже, располагалась окруженная медицинской аппаратурой койка, на которой лежал мальчик лет четырнадцати. Из его ноздрей выглядывали прозрачные трубочки, глаза были закрыты. Рядом за компьютером сидела дежурная медсестра, наблюдая за пульсирующими на экране точками и линиями.

— Он ни разу не приходил в сознание? — тихо спросил сенатор.

Доктор Корделл медленно покачал головой:

— Увы.

Да, Корделлу абсолютно нечем было утешить сенатора. Он искренне жалел этого мужественного человека, воевавшего во Вьетнаме и не отсиживавшегося в штабе, а подставлявшего грудь под пули. Многие говорили о шансах Флетчера стать президентом… По крайней мере, так было до внезапной и странной болезни его сына. Сенатор осунулся, похудел, стал раздражительным…