Холодные как лед поручни обжигали. Ветер толкал Фара назад, а когда он поставил обе ноги на палубу, то стучал зубами, как бобер, грызущий дерево. В шикарном вечернем костюме и рабочей рубашке было чертовски холодно. Имоджен следовало сообразить и добавить к наряду свитер или что-то похожее.

Раньше она не совершала ошибок, и Грэм тоже.

— Я на п-п-палубе, — простучал он зубами в коммуникатор.

— Вижу, — ответила Имоджен. — Вроде вижу. Изображение слегка дрожит.

Фар втянул воздух. Нет смысла указывать кузине сейчас на недосмотр по части гардероба. Это только отвлечет ее от более важного дела — подсказывать направление движения.

— Куда идти?

— Все багажные отделения расположены на нижней палубе, это второй уровень снизу. Тебе придется пройти через первый класс. Найди парадную лестницу. Она где-то близко.

Он осмотрелся. Ночь стояла ясная и безлунная, и повсюду — на небе и на спокойной глади поды — горели звезды, звезды, звезды. Перед ним расстилалась шлюпочная палуба «Титаника»; просторную площадку, набранную из сосновых реек, загромождали шезлонги, спасательных шлюпок он заметил очень немного. Имоджен не ошиблась. Дверь к парадной лестнице оказалась рядом, буквально в двух шагах и двух коротких лестничных пролетах от дымовой трубы.

— Нашел. — Фар нырнул под ограждения, спустился по первой лестнице.

— Хорошо, хорошо. Теперь, когда доберешься до парадной лестницы, спустись на два уровня, до палубы «В». Держись с достоинством, ты щеголь и все такое. Слишком не спеши. Джентльмены не торопятся.

— А зачем мне спешить, если у меня уйма свободного времени? — пробормотал Фар.

— Не будь таким придурком, Фарвей, — вздохнула Имоджен в коммутаторе. Фар не обратил внимания и прошел в дверь к передней лестнице.

Для морского судна место было потрясающее. Выложенный белыми плитками пол расцвечивали черные геометрические узоры. Просторный купол из металла и стекла с изморозью накрывал лестничные марши, пропуская ночные тени и позволяя им заглядывать во внутреннее помещение. Несмотря на поздний час, здесь болтали пассажиры. Негромкая беседа велась под звуки рояля.

Фар ни к кому не присматривался, ни на ком не задерживал взгляд. Лучший способ остаться незамеченным — избегать прямого зрительного контакта. Он бодрым шагом прошел до первого пролета, ведущего вниз; здесь стены лестничного марша украшала изысканная резьба по дубу. На лестничной площадке стояли роскошные часы, вызвавшие вздох восхищения у Имоджен. Она не преминула сообщить Фару одну из своих исторических баек.

— Знаешь, это знаменитые часы, называются «Честь и Слава, коронующие Время».

Его интересовали не столько имена двух ангелов, сколько время, которое они короновали.

10.20.

Остался час и двадцать минут. Надо шевелиться.

Минуя бронзовый канделябр в форме херувима, он спустился на палубу «А», где тоже общались пассажиры. Фар уже прошел мимо канапе с молодой четой к следующему маршу, когда снова услышал голос Имоджен:

— Хмм, Фарвей…

Этот тон — неуверенный, чуть напряженный — означал неприятности. Век бы его не слышать. Вокруг находилось слишком много людей, чтобы отвечать кузине, но Имоджен это знала и продолжала говорить:

— Грэм только что начал тепловое сканирование судна. На борту 2225 человек. В базе данных перечислены 2223 фамилии. Ты 2224-й, поэтому… на корабле есть человек, который не должен здесь находиться.

Кто? Кто этот 2225-й? Рекордер? Или, что гораздо хуже, агент безопасности из будущего, узнавший, что они собираются делать, и явившийся помешать им? Если так, они пропали. Придется свернуть экспедицию и вернуться к Лаксу с пустыми руками. А там начнется: крики, размахивание пистолетом, угрозы… «Инвиктуса» отберут и отдадут другой команде. И… снова начинай с нуля.

Нет, нет, нет, нет. Внутри зашевелился старый страх, нашептывая, что он идет к своей мечте не той дорогой, что такая жизнь может в любой момент оборваться, что все развалится, и ему никогда не стать тем, кем он надеялся стать: достойным матери сыном-героем, неудержимым странником.

НЕТ. По жилам побежал огонь. Бегство — не выбор. Фар на своем месте. Он крадется по океанскому лайнеру, который скоро пойдет ко дну, и демонстрирует все качества выдающегося вора. Кроме того, если бы служба безопасности Корпуса решила вмешаться в их задание, Грэм засек бы не одно лишнее тело. Возможно, это какой-то рекордер с машины времени Центрального. Все, что требуется — пригнуть голову, смешаться, как всегда, с окружением и продолжить путь.

На корабле находится человек, который не должен здесь находиться.

Прокручивая на запястье браслет, Элиот прослушивала переговоры экипажа «Инвиктуса» по коммуникаторам. Еще совсем недавно такие слова вызвали бы у нее улыбку. Но сейчас биение жилки на руке участилось. Сердце стучало неровно с самого полудня, когда она вышла на прогулочную палубу первого класса и увидела то, чего боялась больше океана.

— Боюсь, что надоедаю вам, мисс… — Джентльмен, сидевший с другого края канапе, сбился и покраснел. — Простите, у меня сегодня что-то с памятью. Как, вы сказали, вас зовут?

Она посмотрела на мужчину с песочными волосами. Мужчину? Нет, даже в девятнадцать Чарльз больше напоминал ребенка. По-детски полные щеки, а в глазах столько надежды… Как новенькая медная монета, еще не превратившаяся в ломаный грош. Элиот уже не помнила, когда смотрела на мир так же доверчиво…

К несчастью, этот сияющий мир скоро померкнет и для Чарльза. Она совершила ошибку, прокрутив его профиль, когда он только присел поболтать. Молодой человек не входил в число 710 выживших в эту ночь душ. И в течение всего разговора ее грызла одна мысль: он скоро умрет.

Элиот хотелось остаться и дать бедняге хоть немного счастья, прежде чем он погрузится в ледяную воду и его пальцы, руки, ноги, мысли и сердце скует смертельный холод. Смерть всегда приходит так: прокрадывается снаружи внутрь. От краев к середине.

Он скоро умрет.

А разве все мы не умрем?

В совершенном мире Элиот не ушла бы с этого канапе и научила бы Чарльза нескольким ругательствам на иностранных языках. Такое у нее было хобби — коллекционирование непристойных выражений на языках разных народов. Когда ругаются французы, это звучит как поэзия; похабщина на латыни отдает привкусом пыли веков. Любимым ее оскорблением являлось японское: Расшиби себе голову об уголок тофу и умри! Чарльз рассмеялся бы, если б она перевела ему это. И Элиот улыбнулась бы в ответ. А «Титаник» продолжал бы плыть в рассвет, и так всю дорогу, до самого Нью-Йорка.

Хотя такой сценарий парадоксален. Будь этот мир совершенным, Элиот вообще не появилась бы здесь. Не смогла бы провести вечер с Чарльзом, тем более предупредить молодого человека о грядущей судьбе. Но если бы она не делала свою работу, то смертей стало бы больше. Гораздо больше, чем людей, плывущих сейчас на корабле.

— Мне жаль, — сказала она Чарльзу. И ей действительно было жаль. — Я должна идти.

С этими словами она и оставила его, заикающегося и пунцового от смущения. Элиот ушла быстро, чтобы не слышать протестов Чарльза. Этому помогли бубнившие в ее коммуникаторе голоса.

— Когда доберешься до палубы «В», сверни к лифтам и войди в дверь, обитую сукном. Шагай до конца коридора и выходи в дверь, ведущую на палубу. — Элиот отметила, что историчка опережает события, спешит, хотя сама просила не торопиться.

Пусть спешат сколько угодно. Бесполезно. Объект «Семь», также известный как Фарвей Гай Маккарти, провалил задание еще до того, как ступил на это судно, потому что Элиот высадилась здесь раньше. Она уже прочесала багажный отсек, собрав полный ассортимент заноз с ящиков, маркированных надписями «Осторожно. Хрупкие вещи», пока искала «Рубаи». Для одних эта книга являлась кладезем мудрости: поэзия, анатомирующая рождение, смерть и растянувшуюся между ними жизнь. Для других «Великий Омар» был произведением искусства с переплетом ценой в состояние, мечтой коллекционера.