— Мы реалисты.

— Так говорят обычно только пессимисты. — Имоджен потерла ладони одна о другую. Горка одежды на полу привлекла Шафрана, который, устроившись на ней, находился на вершине блаженства.

— Я внесла изменения в заключительный экзамен Фара через удаленный взлом. Мы можем сделать то же самое с системой распознавания лиц Корпуса, — предложила Элиот. — Моего лица в их файлах нет. Если мы создадим профиль с платиново-черным доступом, то сигнализация не включится, когда я зайду на серверы с ограниченным доступом.

Грэм в раздумье нахмурил лоб.

— Мы могли бы… Впрочем, это ненадолго. Как только Корпус поймет, что их броня пробита, они обнаружат подлог.

— А если я скажу тебе, что умею взламывать системы, не оставляя следов? — спросила Элиот.

— Это правда. — Глумливая ухмылка Марина прочно застряла в воспоминаниях Фара. Диагностика показала, что в работу систем никто не вмешивался. Вы провалились. — Корпус понятия не имел, что это она провалила мой экзамен на симуляторе.

— Тогда я бы сказал, что наши шансы существенно возросли, — согласился инженер.

— Что ж, ладно. — Фар оглядел свою команду. Только меловые потеки на стене знали все, через что они прошли; даже будущее не ведало, с чем они могут столкнуться. Никакой определенности, кроме этой: им предстоит нелегкая задача. — Давайте создадим себе мир.

Планирование хакерской атаки на Корпус длилось часы, секунды или годы, пока сами члены экипажа не осознали, что они, в сущности, смертные и что все просто жутко страдают от недосыпа. С момента вылета из Вегаса никто не сомкнул глаз, и шансы войти в цикл быстрого сна после прибытия в Центральный равнялись нулю.

Прия никогда прежде не страдала от бессонницы, но мысль, что это, возможно, ее последний сон, не давала ей сомкнуть глаз. Шум океанских волн в наушниках убаюкивал, и сны лизали ее периферийное восприятие — иди к нам погрузись глубоко спи спи, — но воспоминания то и дело вставали на пути, смывая ее назад в бодрствование. Многие из них относились к первым сильным впечатлениям: вид восковых губ трупа, концерт «Кислотных Сестер», на который отец водил ее, когда ей исполнилось тринадцать. Тот судьбоносный день, когда на ее интерфейсе вспыхнуло: ОШИБКА, ТРЕБУЕТСЯ НЕАВТОМАТИЧЕСКИЙ МЕД, и она, пребывая не в лучшем расположении духа от вызванной избытком кофеина головной боли, промаршировала в смотровую комнату и обнаружила там кадета, чья улыбка прорвалась сквозь все ее защитные редуты.

Эти воспоминания… кем будет она без них? Она никогда не принимала индивидуальность как нечто само собой разумеющееся. Ты — Парех, напоминала ей мама каждый раз, когда она до посинения корпела над конспектами. Эти слова следовало воспринимать двояко. Ободрение: ты происходишь из семьи потомственных профессиональных медиков. Предостережение: ты должна быть достойна их достижений. Она помнила всякий раз, когда прицепляла идентификационную карточку в лечебнице Академии: Прия Парех, медик, и то же самое на хинди.

Мысль о том, что ее жизнь будет переписана заново, не давала покоя, заставляла вертеться с боку на бок. Реинкарнация — замена старых тел на новые — всегда казалась таким далеким обещанием, от исполнения которого оставалось семьдесят, восемьдесят, девяносто лет, и все же вот она здесь, совсем рядом. Многое ли изменится в этой следующей жизни? Будет ли она по-прежнему Парех? Да. Она на несколько месяцев старше Фара. Если она будет Парех, то, вероятно, останется и медиком тоже.

Океан шумел в ушах, звук то накатывал, то отступал дальше, дальше…

Тук-тук. Стук был тихим и мог бы затеряться среди морского шума, если бы не был так знаком. Почти весь свет на «Инвиктусе» был погашен, и темнота просочилась в открытую дверь, устраиваясь по углам ее койки, стекая с кончиков кудрей Фара.

Она сдвинула назад наушники и потерла глаза.

— Разбудила?

Фар покачал головой.

Пространство между ними сочилось прошлым. Прия хотела быть смелой, хотела сказать — Я люблю тебя. Прощай, — но слова застряли в горле, запертые заглушенным клубком того, что никогда не было ревностью, но страхом. Страхом потери, как она поняла теперь.

— Хотела дать тебе поспать. Завтра нам предстоит тяжелый день.

— Ты плакала.

Губы ее задрожали, попытались улыбнуться.

— Эта стрижка выглядит ужасно.

Я люблю тебя. Прощай.

Прощай.

Фар как будто услышал. Склонил голову.

— Тебе незачем прятаться от меня, Пи.

Откройтесь, шлюзы. Это было больше, чем некрасивые слезы. Это была скорбь, которая пришла с правдой: их уже не спасти. Их любовь была всем, но скоро станет ничем, правда стиснула позвоночник Прии и трясла, трясла, пока ее всхлипы не превратились в нечто жалкое, безводное. Фар сидел на койке, обнимая ее за плечи. На его лице тоже были слезы, они стекали по носу. Одна слезинка за маму, две за миры, другие за эту жизнь.

— Я знаю, это не все, на что мы надеялись, но мы даем себе шанс, — прошептал он. — Мы будем жить.

— Но «Инвиктус», Шафран, Грэм и Имоджен, мы…

— Мы найдем друг друга.

— У тебя будет день рождения, поэтому мне не придется входить и перенастраивать мед-дроиды всякий раз, как ты будешь проходить медосмотр. — Прия судорожно вздохнула. Душа ее стала высохшей пустыней. — Мы никогда не встретимся.

— Может, столкнемся где-нибудь на углу улицы. Я сверкну своей проказливой улыбкой. В нескольких метрах торговец будет продавать настоящий кофе, но поскольку я все еще кадет и вечно на мели, то приглашу тебя посидеть на бордюре и разделить со мной бодрящий патч, и мы будем вдыхать аромат обжаренных зерен.

— Может быть… — Она не относилась к числу тех, кто принимает случайные предложения от парней на улице, и вероятность того, что две души столкнутся в многомиллионном городе, была крайне мала. Но даже если и то, и другое случится, Прия, узнав будущую профессию Фара, останется верной своему принципу: никаких-путешественников-во-времени. Впрочем, эти сомнения лишь гвозди в крышку гроба, и высказывать их вслух незачем. — Пусть будет чайная палатка, и в ней я.

— Ну, конечно, чай! — Фар засмеялся — легко и нервно. — Мы будем вдыхать его терпкий аромат, и я спрошу, как тебя зовут, но ты спросишь меня первой, потому что любишь позондировать почву, прежде чем связывать себя чем-то, и я отвечу: Фарвей Гай Маккарти, просто обычный парень с днем рождения, которому нравится твоя улыбка и твоя острая, как бритва, прическа.

— По правде говоря, ужасная.

— По правде говоря, нет.

Они сидели, молчали. Волны грохотали в наушниках Прии, отдаваясь пульсом на шее, биением сердца, настойчивым хочу хочу хочу не просто остаться здесь с Фаром, но вернуться туда, где и когда у них было будущее. Она вспоминала все другие времена, когда они вот так же сидели, когда она впустую растрачивала драгоценные минуты на молчание, гадая, по какому пути они пойдут дальше: Кольца? Брачные обеты? Вилла в Зоне 6? Дети?

Теперь ничего этого не будет.

Вот он, момент, к которому они так стремились.

Фар откашлялся.

— Там, в Вегасе, когда мы были в кафе, я злился, зная, что Элиот играет с нами в какую-то игру. Бенгальский огонь догорал, и ты, Грэм и Имоджен пели, и, оглядывая тот столик, я хотел… желал одного: счастливого конца.

Прия зажмурилась. Согласно правилам древней науки рождения, Фар говорит ей это только потому, что не верит в этот самый счастливый конец. Если бы Угасание было силой, с которой можно заключить сделку…

— Лакс устроил мне настоящий допрос с пристрастием, прежде чем предложил эту работу. Спросил, чего я боюсь больше всего. Умереть, не пожив, сказал я ему. Кто бы мог подумать, что уже прожитое тоже будет отнято. — Рука Фара переместилась, теперь он не обнимал Прию за плечи, но привлек в объятия. — Несмотря на все ее недостатки, я хочу помнить эту жизнь. Хочу помнить тебя.