— Хорошо, — удивительно спокойно ответил Френсис, — ты можешь остаться, я предоставлю кров и защиту, только вот…
Асавин прекрасно понимал суть этого “только вот”. Это — целая стая голодных до баб головорезов. Стоит только отвернуться, и они накинутся на нее и растерзают. Однако Дивника пошла на этот риск. Интересно, от чего она бежала, раз согласилась на такую опасную сделку? Девушка нашла убежище в погребе, где хранили всякую рухлядь. Пару раз ребята Френсиса пытались пробиться туда, но дверь стояла крепко.
Асавин выскользнул из-под точеной фигурки узкоглазой, поискал брэ и штаны. Девушка, потревоженная его возней, подняла голову. Глаза на ее заспанном лице теперь казались еще уже, прямо щелочки.
— Как тебя зовут? — не выдержал Асавин.
— И Линь, — обиженно надула губки девка, натянув покрывала на маленькую тощую грудь.
— Ааа, — протянул блондин, надевая белье и штаны. — Необычное имя. Буди свою подружку, пока вас не заметили.
И Линь протянула ему маленькую ладошку:
— Гони еще пять солнц. За неудобства.
— Какие еще неудобств, милая? — улыбнулся Асавин.
— Разуй глаза, — ответила нерсианка. — В разных клоповниках бывала, но чтобы сарай!
— Конюшня, — мягко поправилблондин, — а будешь орать, разбудишь конюха, за ним и всю банду, и будете гулять по кругу совершенно бесплатно… — он подпер лицо кулаком. — Одна монета, так и быть, за твои красииивые глаза.
Он отсчитал ей еще один золотой кругляшок, пока она покрывала его иностранными проклятиями. После того, как девчонки удалились, он еще немного понежился на стогу, а затем накинул одежду и вышел умыться.
Солнцу еще не встало, только слегка подсветило горизонт за холмами. Он зачерпнул воды из поилки для лошадей, умыл лицо и шею, соскабливая приставшую солому, а затем достал их эскарселя стеклянный флакон и сбрызнул себя парфюмом. Сладкая пряная гвоздика и древесный дымок можжевельника. Дешевый и тяжелый аромат, но сгодится, чтобы сойти за купеческого сынка, а не мусор, что прибило к Угольному. Сегодня он намеревался вторгнуться в Медный порт и попытать удачу там.
Тьега он нашел на заднем дворе. Он был в мыле самого утра, рубашка мокро облепляла стройное тело, от него за милю разило потом. Парень остервенело танцевал вокруг импровизированного соломенного пугала, пронзая его клинком и выделывая шпагой петли. Когда он услышал шаги и обернулся, на лице у него была полубезумная улыбка, а глаза были красные, опухшие. Асавин покачал головой. Сегодня ему показалось, что взгляд у мальчишки какой-то особенно лихорадочный.
— Асавин! — пропел парень. — Ты сегодня рано. Не хочешь присоединиться? — он махнул шпагой на чучело.
— К чему? — улыбнулся блондин, поддев носком сапога пустую бутылку. — К тренировке или пьянству? Только не говори, что уже с самого утра…
Мальчишка подошел ближе, и Асавин почувствовал сногсшибающий аромат травяной настойки.
— Я совсем чуть-чуть… — шепнул Тьег. — С самого утра недомогаю…
Глаза у него были по-собачьи виноватые. Асавин вздохнул:
— Помяни мое слово, мальчик, так недалеко и до канавы с бездомными… Это плечо? — он бросил многозначительный взгляд на грубый деревянный лубок, в котором покоилась правая рука Тьега.
— Все нормально, — отрезал парень. — Я готов к работе. Куда сегодня?
Эльбрено, придирчиво осмотрев парня, снова вздохнул.
— Сегодня в Медный, в район Певчих, попытаем удачу там… А от тебя разит, как от рудокопа. На, — Асавин протянул ему флакон с парфюмом, — умойся и надушись, а то у меня уже глаза слезятся.
Через несколько часов, когда солнце уже вовсю пылало над горизонтом, они были на улицах Певчего. Самый пик людности приходился на вечер, но и с утра народу было достаточно. Кто-то расходился после вчерашнего, а у кого был запланирован многодневный загул и они не просыхали с самого утра. Подмывало зайти в Негодницу, повидать Уну, но разум давно победил похоть. Эта красотка была слишком опасна, чтобы заигрывать с ней, несмотря на защиту Френсиса.
Они обогнули пустующий театр Пионов, публичные бани Сивой Канарейки, из которых уже валил пар, и богатый публичный дом Панпьяго, с деревянными колоннами, которые, говорят, выточены из алледирской секвойи. Здесь начинались узкие переходы жилых кварталов, тенистые дворы-колодцы с цветущими георгинами.
— Смотри, — шепнул Асавин, — не так красиво, как апельсиновые аллеи Жемчужного района, но тоже ничего.
Тьег улыбнулся, наклонившись к ближайшему цветку, понюхал словно девица. Парню сильно не хватало этого: красоты, изящества и утонченности. В Угольном такого не сыскать.
Через жилые кварталы они вышли к Воробышкам. Так называли куда менее пестрые и привлекательные, но не менее веселые улочки Певчих. Здесь терлись любители анонимности и острых ощущений. Говорят, за сдельную плату здесь можно покидать ножи в живую мишень или сыграть на собственные жизнь и свободу, что запрещалось в приличных игорных домах эдиктом Протектората. Здесь они нашли нескольких парней, которые купили по паре доз. Один из них вытащил гадюку, но Тьег опередил его, продырявив кисть. Пока неудачник выл и метался от боли, Асавин перевязал ему руку своим платком и дал выпить немного самогона из фляги. Когда Тьег и Асавин отошли на несколько кварталов, блондин спрятался за облезлый цветник и вытащил из-под плаща украденную гадюку. Глаза Тьега округлились:
— Как ты так?…
— Эта штука ему ни к чему, — лукаво улыбнулся Асавин, разглядывая приклад, испещренный тусклыми золотыми узорами, — к том же, смотри, — он постучал ногтем по пустующему разъему для трубки, — он использовал его только для острастки, у него даже не было аякосы. Зато мы ее сможем продать за неплохие деньги.
Он повесил ее на плечо, снова скрыв складками синего плаща, и пробормотал:
— Аспид вот так незаметно не поносишь…
Они еще несколько часов бродили по Воробышкам, продавая Красный Поцелуй, однако торговля не радовала Асавина. Многие отказывались, тенденция прослеживалась и в районе Певчих Птиц. Неужели влияние Морока зашло так далеко?
Проголодавшись, они вышли на Игровую, там, где она плавно перетекала в Храмовый район. Здесь было куда тише, несмотря на обилие постоялых дворов. Ржали кони нескольких извозчиков, издали звенели колокола, зовущие к обедне, ветер доносил гутой запах воскуряемых благовоний и любимой уличной еды Певчего — соленых вафель с кровяной колбасой, которые пекли тут же. Асавин и Тьег купили по одной и сели на парапет фонтана, украшенного полустертой мозаикой с осьминогами и дельфинами. Тьег провел ладонью по горячему камню:
— В поместье тоже такие были, только куда ярче, с ляпис лазурью и бирюзой…
Асавин ничего не ответил на его реплику, чтобы не породить очередной поток слов. Его утомляло нытье по прошлому, риторические вопросы и печальные вздохи. Он отвернулся от парня, лениво проплыв взглядом по стенам домов. У таверны как раз стоял крупный деревянный стенд с козырьком, на который прибивали объявления. В районе Стали такие приглашали смельчаков на Арену или иные единоборства, у башен стражисулили вознаграждения за поимку бандитов, а здесь, в Певчем, в основном искали артистов для маленьких частных театров. Иногда красивые певуньи оставляли там свои портреты для привлечения внимания… Асавин уже скопил небольшую коллекцию, правда, ее пришлось оставить в квартале Звонарей. Блондин по привычке поискал красавиц среди потускневших от времени листовок и остолбенел. Не поверив собственным глазам, встал, подошел к стенду вплотную, прикоснувшись к крупному куску бумаги, на котором красовался свежераспечатанный портрет. “Особым указом совета кардиналов и Протекторатом Его Благодати, разыскивается Тьег Льянах Обрадан, шестнадцати лет от роду, рост без малого шесть футов, стройный, кожа бледная, глаза и волосы серые. Нашедшему или сообщившему достоверные сведения о его местонахождении положено особое Императорское вознаграждение в размере пяти золотых флотилий и милость Его Благодати”… Дальше читать он не стал, только задумчиво провел по бумаге ладонью, слегка смазав свежие чернила. Кто бы ни был автором тиснения печати, лицо мальчишки вышло узнаваемым. Пятьдесят тысяч золотых монет! Даже в Ильфесе с ее непомерными ценами, где серебром и медью брезгуют даже попрошайки, это было целое состояние. Можно было продать мальца Протекторату и зажить нормальной жизнью… Асавин жестоко выкорчевал побег этой мысли. “И думать забудь, — приказал он себе, — ты недолго понежишься в лучах тысячи солнц. Мальчишка вскроет твою подноготную и, особенно, связь с Висельниками, и здравствуй второе клеймо, на этот раз — до конца твоей никчемной жизни”. Блондин прикусил губу. Он быстро вернулся к парню, подхватив оставленные у фонтана пожитки, и шепнул ему:
