— Ах, господин лекарь, я снова упала в обморок…

— Моя дорогая, я же велел вам отойти от дел. В вашем положении стоит беречь здоровье.

— Уна? — толстяк склонился над женщиной, помогая ей встать.

Так безвольно повисла на нем, а затем и вовсе положила растрепанную голову на плечо.

— Иноло, я не хотела говорить, да и сейчас, когда выяснилось, что кто-то похитил мои бумаги, заменив подделкой… Я совершенно не в праве….

— Что случилось? — прошептал стражник, обнимая рыжуху за талию.

— Иноло, я беременна.

Кеан подумал, что его сейчас стошнит. Не только от духоты и вони табака лекаря, но и от приторности произошедшей перед глазами сцены. Кровь отхлынула от щекастого лица Иноло, а затем глаза заблестели собачьей преданностью. Этот мужик, безусловно, был безнадежно влюблен в свою рыжую потаскуху.

— Нам совершенно нечего здесь делать, — проворковал он, укрывая плечи женщины своим серым плещем, а затем грозно взглянул на протектора. В темно-карих глазах горел злой огонек. Таким глядят звери, защищающие свое потомство. — Эта женщина под моим личным покровительством, господин протектор. Стража разберется с этим бумажным недоразумением, но по поводу прочих обвинений требуются куда более веские аргументы. Лучше всего, доверенные бумаге с необходимыми печатями.

Кеан ничего не ответил, лишь потемневшим взглядом проводил уплывающую из-под носа зацепку. У Протектората больше власти, чем у стражи, но здесь и сейчас он потерпел поражение. Что-то подсказывало: даже подготовив необходимые бумаги, он не сможет ничего добиться от этой твари. Что только ни сделает влюбленный мужчина ради своей женщины. Рискнет положением, преступит закон, лишь бы ее глаза лучились счастьем…

В этот момент Кеан понял, почему разозлилась Настурция, почему назвала трусом, и от этого понимания лицо заполыхало, словно прижатое к раскаленной решетке. Какой же он дурак! Как можно быть таким слепым!

Он клял себя всю дорогу в Протекторат и всю бессонную ночь, разглядывая каменный потолок. На следующий же день Кеан с самого утра затаился у корзин с грязным бельем, что стояли в углу купальни, утопая в густой тени. Наконец он дождался, когда придет Настурция, схватил за руку и затащил в этот бархатный мрак. Она хотела было закричать, но он зажал ей рот:

— Тише, это я. Нам надо поговорить, — и тут же скривил губы от боли — ее зубки со всей дури впились ему в пальцы.

— Да не кусайся ты, — устало вздохнул Кеан, — знаю, что злишься … Прости, я идиот…

Она замычала ему в ладонь, и он отнял руку.

— …кинул, словно рваную рубашку… Я не хочу тебя видеть. Знать тебя не хочу. Зачем пришел? У меня много работы.

Кеан обнял ее извивающееся от протестов тело, прошептав:

— Я пришел попросить прощения. Сказать, что я во всем был не прав.

Она на мгновение замерла, а затем ответила, не оборачиваясь:

— Вот как? По телу моему соскучился? У других Сестер не хуже…

— Я люблю тебя.

Ее тело тотчас обмякло, словно талое масло.

— Я люблю тебя, — еще раз прошептал Кеан. — Я вытащу тебя отсюда.

Девушка резко обернулась, ее глаза странно блестели, словно она сейчас расплачется, а ладонь провела по лицу парня:

— Не шути так, Кеан, не тревожь мне сердце напрасными надеждами… Мне будет проще смириться с судьбой, если я буду таить на тебя злость…

Голос при этом у нее был шелковый и медовый, как и взгляд.

— Нет, я не шучу, — ответил парень, поцеловав ее натруженные пальчики. — Через два месяца в форте будет грандиозный праздник. Ты сбежишь отсюда, станешь свободной женщиной.

— А ты?

— Что, будешь скучать? — улыбнулся он, еще раз поцеловав ее руку.

— Я тоже не шутила, что полюбила …

— Сейчас важней освободить тебя, — ответил молодой протектор. — Не хочу рисковать тобой. Может… я и правда… убегу следом …

Он сам не поверил, что произнес эти кощунственные слова, но при этом не почувствовал себя предателем. Его падение достигло самой низкой точки, и здесь, на дне, маячил свет новой жизни.

Празднование благополучной охоты было в самом разгаре, но это не радовало Ондатру. Его сердце опустилось на холодное, темное дно и билось там с тревожность выброшенной на берег рыбы. Мысли в его голове клубились мрачными тучами. Эсвин забрал Итиар, его цветок, презрев связи с племенем. Ондатра пообещал Керо, что обязательно найдет ее, только где она? Все ли с ней хорошо?

— С тех пор они больше не появлялись в «Гнезде чайки», — говорил малек. — Жалованье не платят, недовольных заставляют исчезнуть. Какое-то время сидели на Акульем причале, но теперь и там их не встретишь. Где они, никто на причале не знает, а, может, и боятся сказать. Поморники теперь богаты и сильны, как никогда. Ублюдки!

Зубы сами обнажались в оскале, мышцы забугрились под кожей. Подлые твари! Богаты и сильны они только благодаря племени, и такова их плата! Так и есть, тухлые рыбы, полные скользких червей! Если б только понять ход их поганых мыслей! Зачем им Итиар? У нее ведь нет ничего ценного, иначе бы давно расплатилась со всеми долгами.

Братья тоже сидели мрачные. Дельфин задумчиво грыз рыбий плавник, время от времени теребя его между пальцев, а Буревестник опустошенно откинулся на пестрых валиках набитых водорослями матрасов. Несмотря на то, что он не одобрял связь Ондатры с Итиар, узнав о случившимся, разбушевался ураганом.

— Пусть только встретятся на моем пути, — рычал он сквозь сведенныйзлостью оскал, — мигом порву на кровавые куски.

— Тише, — осадил его Дельфин, — гневом ничего не решить. Нужно остыть и пораскинуть мозгами.

Второй брат, как и всегда, был хладнокровен и сосредоточен, будто сызнова метился в сердце Извечного, и его рассудительность действовала отрезвляюще.

— Керо сказал, что они покинули район Акул, — задумчиво повторил Ондатра. — Где же они теперь?

Повисло молчание. На фоне радостно голосила ни о чем не подозревающая стая. Дельфин задумчиво пожевал зажатый между пальцами плавник:

— Я догадываюсь, где.

Буревестник приподнялся на локтях, Ондатра наклонился вперед. Дельфин тихо продолжил:

— Помните, стая ходила за кровавой платой? Далеко за пределы района Акул, туда, где властвуют люди. Думаю, они заняли то логово и бросили дела с племенем, иначе бы не стали делать таких глупостей.

— Не понимаю, — пробормотал Ондатра.

— Думаю, похищение Итиар — это удар, нацеленный на тебя, — с горечью продолжил брат. — Подлая месть. Я предупреждал: ты нажил себе врага. Да что уж теперь…

Резко сверкнули зубы Ондатры, готовые впиться в любую плоть. Дельфин отпрянул от нежданности и опустил глаза в жесте покорности. Туман злости отступил. Не важно, насколько сильна ярость, но вредить братьям было кощунственно.

— Где это логово? — прорычал молодой охотник, слегка остудив свой пыл. — Я найду Эсвина и вырву ему кишки.

Дельфин поднял глаза:

— Не знаю. У старейшины была карта, но я сомневаюсь, что она перешла к Скату на правах ценной вещи.

— Нужно проверить, — стоял на своем Ондатра.

Буревестник перевел взгляд от одного брата к другому, вздохнул:

— Что, опять?

— Нет, — Дельфин слегка улыбнулся. — Сейчас же праздник, Скат в общем зале. Нужно всего лишь отвлечь внимание стаи, чтобы никто не заметил, как я ныряю в его нору.

— Устроим, — оскалился Буревестник.

В следующее же мгновение они с Ондатрой сцепились в шумной потасовке, вызвав взрыв веселого смеха у сытой от крови стаи. Краем глаза молодой охотник отметил, что Дельфин исчез. Это хорошо, пускай потешаются над глупостью беспечных подростков, лишь бы только брат нашел необходимое.

Дельфин вернулся удивительно быстро, Буревестник даже не успел войти во вкус. Под трели смешков, потрепанные братья отсели в самый дальний угол, рядом с пустыми бочонками из-под рыбы.

— Нашел? — шепнул Ондатра.

— Вы не поверите, — ответил Дельфин, — но он повесил ее на стену, словно трофей. Мы явно что-то не знаем о Скате, — он снова закусил рыбий плавник. — Сразу заметит ее отсутствие, так что берите оружие и уходим.