Англичан не покидало беспокойство о том, что французский флот, лишь незначительная часть которого находилась и их руках, несмотря на заверения, желанные при заключении перемирия, рано или поздно может быть использован Германией и Италией. Подобное увеличение сил своих противников на море они считали недопустимым. В июле 1940 г. у англичан было только четырнадцать линкоров и линейных крейсеров против десяти таких же германо-итальянских и французских кораблей. Из этих десяти судов шесть были самой новейшей постройки, так что с ними могли сравниться только три английских корабля. Со вступлением в строй «Бисмарка» и «Тирпица» положение англичан стало еще более неблагоприятным, потому что с этими кораблями не могли соперничать даже одновременно с ними построенные английские корабли. Конечно, у англичан еще оставалось одно преимущество: английские корабли, независимо от численного соотношения сил, имели значительное превосходство над теоретически возможным объединением линейных кораблей трех различных наций, состав которого был бы очень разнородным. Но живучесть английских кораблей была невелика, а нагрузка в связи с выполнением самых разнообразных задач – значительно больше, чем у их противников. Если учесть еще выход из строя кораблей, даже временного характера, которого никогда нельзя предвидеть, то становится понятным, что господство на море, а следовательно, и само существование нации, могло быть поставлено под угрозу. Этой серьезной опасности англичане хотели избежать при любых обстоятельствах. Поэтому они решили, поскольку у них не было возможности завладеть французскими кораблями, всеми средствами обезвредить их, то есть в случае необходимости попросту потопить. В то время как было сравнительно несложно захватить или нейтрализовать корабли, зашедшие в июне в Портсмут, Плимут и Александрию, обстановка в Мерс-эль-Кебире – в бухте Орана на побережье Северной Африки – была значительно сложнее. Там находились ценнейшие корабли французского флота, в том числе линкоры «Бретань» и «Прованс», а также два линейных крейсера «Дюнкерк» и «Страсбург», подлежавшие разоружению в соответствии с соглашением о перемирии.
3 июля перед портом показалась крупная английская эскадра, пришедшая из Гибралтара. Английский адмирал предъявил французам ультиматум, в котором предлагал им или объединиться с английским флотом, или затопить свои корабли, или, наконец, немедленно увести их к островку Мартинике, вблизи северного побережья Южной Америки, где они и будут интернированы. Французы отклонили все три предложения, из которых даже третье, как явное нарушение договора о перемирии, должно было вызвать тяжелые последствия. Еще до того, как англичане получили ответ, они, чтобы воспрепятствовать уходу французских кораблей, заминировали выход из гавани, а после отказа французов выполнить условия ультиматума открыли огонь по своим прежним союзникам. «Бретань» затонула почти со всей командой. Однотипный с ней корабль «Прованс» был превращен в плавающую груду исковерканного металла. «Дюнкерк» получил тяжелые повреждения и выбросился на мель. «Страсбургу» удалось покинуть порт и в сопровождении трех эскадренных миноносцев достигнуть Тулона. 5 июля английские самолеты вновь атаковали корабли в Мерс-эль-Кебире и нанесли им наряду с тяжелыми повреждениями большие потери в людях. В общей сложности французский флот потерял убитыми 1400 человек.
Для французской общественности такой бесчеловечный поступок прежних союзников был тяжелым ударом. В широких кругах французов уже господствовало мнение, что они принесли себя в жертву Англии и были брошены ею на произвол судьбы. Нападение, воспринятое как удар в спину, казалось, переполнило чашу терпения. Правительство говорило о гнусных действиях англичан и в качестве ответной меры отдало распоряжение произвести бомбардировку английской эскадры в Гибралтаре двумя эскадрильями французских морских самолетов.
Англичане не ограничились этой отдельной операцией, которую еще можно было бы оправдать, если стать на их точку зрения. Они поручили бежавшему в Лондон генералу де Голлю вести разнузданную пропаганду против вишистского правительства. В ежедневных радиопередачах он призывал французских солдат к дезертирству, восстанавливал народ против нового правительства и его главы Петена, который в то время пользовался всеобщим уважением как человек, вторично спасший французский народ. Ввиду безудержного потока клеветы со стороны де Голля французское правительство считало себя вправе заочно присудить к смерти изменившего ему в последние дни войны генерала. Но это не смутило де Голля. Он принял английское предложение о том, чтобы французские сухопутные и военно-морские силы, находившиеся в Англии и перешедшие на его сторону, приняли участие в нападении английских кораблей на Дакар, столицу Французской Западной Африки. 24 сентября англо-французская эскадра подошла к Дакару. Снова был предъявлен и отвергнут ультиматум, на этот раз о сдаче города, и снова был открыт огонь, но только из французских же пушек по французам. Возмущение во Франции было еще больше, чем во время инцидента в Мерс-эль-Кебире. Англичане привели в свое оправдание весьма сомнительные доводы, заявив, что Германия и Италия якобы пытались укрепиться в Дакаре и что основная масса населения Дакара высказалась против правительства Виши. Когда Дакар оказал неожиданно сильное сопротивление, французский генерал понял большой вред, который принесет его делу дальнейшее применение оружия. В тот же вечер он отвел свои корабли и войска назад на том основании, что не хочет принимать участия в борьбе французов против французов. Англичане продолжали вести боевые действия, хотя попытка и на следующий день высадить десант также окончилась неудачей. Лишь убедившись в том, что серьезно поколебавшая их престиж операция была начата исходя из неправильных предпосылок, англичане прекратили боевые действия.
Если бы Германия проводила разумную и умеренную политику, она могла бы извлечь для себя из этих событий огромную пользу. В 1940 г. французы устали от традиционной английской политики равновесия сил, посредством которой островное государство на протяжении веков натравляло европейские страны друг на друга. В двух войнах немцы как нация показали свою силу и убедили французов в том, что их политика по отношению к Германии нуждается в пересмотре. Под впечатлением этого перемещения сил многие французы были готовы смириться с наличием сильной Германии в сердце Европы, если Франция при этом обретет свои права. Учитывая такое настроение, которое еще больше усилилось в результате событий в Северной и Западной Африке и разнузданной пропаганды де Голля, открытое и честное соглашение между Германией и Францией имело бы большие шансы на то, чтобы завоевать даже вначале противившиеся сближению с Германией французские общественные круги или, по крайней мере, исключить их политическое влияние. Конечно, было рискованно доверять разбитому противнику, но вряд ли это было большим риском, чем постоянно давать ему чувствовать его поражение, угрожать и вызывать в нем внутреннее сопротивление. Во всяком случае, такая политика примирения означала, что Гитлер не только должен был бы отказаться от своих планов в отношении территории Франции, ограничившись разумным, основанным на языковой границе разрешением вопроса об Эльзас-Лотарингии; она означала также и то, что он не смог бы предпринять попыток привлечь на свою сторону Франко за счет французских владений в Северной Африке. В конечном счете эта политика должна была заставить итальянцев значительно уменьшить свои требования на французскую территорию в Европе и Северной Африке со всеми вытекающими отсюда последствиями для отношений между Гитлером и Муссолини. Все это было во власти Гитлера, но подобное решение вопроса представлялось ему немыслимым. Никакого другого решения быть не могло, если он хотел привлечь Францию на свою сторону. Однако еще осенью 1940 г. Гитлер отверг его уже потому, что считал себя и державы оси слишком сильными, чтобы вообще допускать подобные мысли. Вместо этого он пытался запугать угрозами маршала Петена во время встречи с ним в Монтуаре 24 октября. Он требовал от французов, чтобы они отвоевали попавшие в руки де Голля французские колонии в Центральной Африке, Другими словами, чтобы они активно вступили в войну. Он оставался глухим К наиболее актуальным для Франции вопросам об окончательном определении ее судьбы и о возвращении двух миллионов военнопленных. Гитлер считал политически разумным ожидать от французов в качестве предварительного условия проявления доброй воли – он мог бы потом вознаградить их за это и признать их усилия недостаточными. Франция оставалась для него предметом обмена, которым он хотел воспользоваться в воине и владения которой он хотел выторговать при заключении мира. По заявлению германского министра иностранных дел, сделанного им Муссолини 20 сентября 1940 г., Гитлер решил «никогда больше не позволять Франции играть роль в европейской политике». Нечестность и двойственность германской политики не могла долго оставаться скрытой от французов. Поэтому возмутительные действия англичан были скоро забыты, и когда западные союзные державы двумя годами позже высадили десант в Северной Африке, они встретили лишь очень слабое сопротивление.
