и я, два дня уже без секса, унылым динозавром рексом через слезу смотрю в окно и понимаю: жизнь – говно.
...вот маму взять – ей 60. она всю жизнь пиздит на папу – и что не надо вытирать посудным полотенцем лапы, и что не надо бы пердеть, спецом, когда пришел на кухню, ему рассказывает где пукнуть, чтоб красиво пукнуть...
сейчас она живёт одна... интеллигентная матрёна... прошла всего одна весна, как папа умер в день влюбленных.
к ней потянулись женихи – шершеть – красива и богата. их ей не надо. никаких. ей только папу было надо. как Пенелопа, скажет им, в себе уверенная твёрдо: "идите нахуй, женихи. как он пердел – никто не пёрнет".
стирать не страшно. страшно не стирать. представьте на минуту, что мужиков в природе нет... мы все умрём. ебаться – круто.
02.07.2012
гармоничное **
Ночь. Алюминьевая кружка,
А в кружке непременно ром.
И рядом друг, а не подружка.
С бабьем какой, в пизду, покой.
"Покой и воля" – Татьяна Скокова
---------------------------
Чуть сер потёртый алюминий,
чуть терпок неямайский ром...
Подруги глаз лилово-синий
так гармонирует с бедром
того же нежного оттенка
(из-за линяющих трико...).
На стуле – кошка-отщепенка,
блохастым свёрнута клубком.
У входа – грязь и раритеты,
пустых бутылок пёстрый рой,
как на картинах Тинторетто
стоит ведро с большой дырой.
А на столе – гаргантюально-
пантагрюэлистый бардак...
В алькове, бля, опочивальни
спит неопознанный мудак.
На стенах – Уорхолл, бра и плесень,
в буфете – Маркса "Капитал".
Мир невъебенно интересен,
как кубка Дэвиса финал.
Всё так стабильно, чудно, вольно,
как в райском грёбаном саду...
А за окошком добровольно
шагают граждане в пизду.
почти онегинское **
Лови моих сентенций гири – тебя утешить тороплюсь: пускай ему нужны другИЕ, но не взамен тебя, а – плюс. И полно выпадать в осадок, понявши, что любой самец готов окучить многих самок, пока работает конец...
Лавр Васильев
======================
Херачит блинчики кухарка. Терзает кошку мальчуган. Метёт загаженные парки нерасторопный басурман...
А я ловлю сентенций гири, как пёс конфету "Отними". Пизде роскошный панегирик – луч света в сумраке фигни, строчимой денно, нощно, вечно толпой задроченных писцов... Васильев Лавр очеловечил труды и подвиги самцов на ниве пахоты и жатвы в "сельхозугодьях" у девиц, литературным тонким матом ведя повествованья нить о яйцах, конях, ланях, бабах, кентаврах, ебле, седине... Я б согласилась с ним едва бы, когда б он ни был близок мне... Его онегинские тоны тревожат мне поникшу грудь когда-то трепетной матроны, не упускающей взгрустнуть над той татьяниной малявой, что, мол, чего тебе ещё... Велеречивые отравы кармином мне туманят щёк. Ах, Лавр, душка – дивный лирик, ты мне так мил, хорош и люб...
Ты, как ямщик, который пилит по тракту, втиснутый в тулуп... На облучке, в конячью жопу уставив мутные зрачки, ямщик пиздит об эфиопе, что мирно в бозе опочил... "Ах, сукин сын, товарищ Пушкин (так льётся ямщикова речь), ты баб ебал и пил из кружки, стараясь вьюношей увлечь своею лирой невъебенной... И тем ты памятник воздвиг..." Пиздит ямщик, бухой и тленный, лавровасильевый двойник. Текут слова, сознанью внемля, под цветомузыкой из звёзд. Васильев Лавр мне близок тем, бля, что он певец концов и грёз, лиричен, тонок и бесстрашен, любитель и знаток пизды.
Он, может, глубоко не вспашет, но не испортит борозды.
cплинное
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
То ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
Паровоз с кораблем – все равно не сгоришь со стыда:
Как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
Колесо паровоза.
"Конец прекрасной эпохи" – Сплин
на стихи Иосифа Бродского
---------------------------
Можно пулю в висок. Мой висок: что хочу – сотворю.
Закурю по последней. Бесплодная пачка зарю
встретит вместе со мной. Не рассвет, а приказ раствориться
в безвоздушной, бездушной и душной пустой темноте
получаю от тех, про которых я знаю – не те,
не любимые лица.
Обалдев от стыда за впустую прожитую жизнь,
загорю под луной в синеву и начну ворожить
на костях и на гуще кофейной в стакане забытом...
Приманю, изменю и составлю подробно меню
для дальнейших измен. Приучу и привыкну к вранью,
ни жива, ни убита.
С пьяных глаз мной замешан бездумно любовный раствор.
Передёрнут затвор и зачитан судьёй приговор:
"не помиловать", выметен начисто путь Долороза.
С исцарапанным лбом вверх пойду, не боясь постареть,
обману и надежду и страсть, и хорошую смерть
от превышенной дозы.
Не оставлю следа – ни на рельсах, ни в тёмной воде.
Я хочу, чтоб ты выжил, ошибкой моей не задет –
не расстроен, согрет, пусть не мной... Остальное мне похуй.
Как корнями, руками друг в друга в июне вросли,
но к июлю нам время покажет сплошные нули
той прекрасной эпохи.
мобильное
...сквозь вой мобильного звонка мой крик о помощи не слышен... венозной кровью цвета вишен стекает смуглая рука... я заплачу по всем счетам, не жди меня и не тревожься, лишь помни вкус и запах кожи, и свет, зажжённый неспроста... всё так неправильно и зло, так не должно быть и не будет... не нас двоих рассвет разбудит, побита ставка на zero... я так устала просто быть – быть, как бывают третьим лишним, не слышать, как любимый дышит, беде сдаваться без борьбы, быть лицемерной и нагой, быть силуэтом, следом, тенью, сменять глагол местоименьем, от боли выгнувшись дугой... но я пощады не прошу, от просьб отученная болью... разрез надёжнее продольный... я всем мученья приношу – тебе, себе, другим, иным – родным, невинным, невиновным... счета, оплаченные кровью, снимают комплексы вины... не жди звонка. и не звони... не режь собаке хвост кусками... не уплывёт земля под нами... не буду больше. извини.
тихотворное
Тихотворение мое, мое немое,
однако, тяглое – на страх поводьям,
куда пожалуемся на ярмо и
кому поведаем, как жизнь проводим?
Иосиф Бродский
--------------------
Кому поведать, как уходит жизнь? Куда уходит жизнь? Маршрут неведом. Укрытая колючим жарким пледом, я выбираю – почему не жить.
