Заскрипели ворота, перед которыми Дан убил своего первого врага. Лошадки бодро спустились в ущелье. Здесь горели костры, и несколько дюжин банги с помощью причудливых деревянных устройств затягивали на стены ущелья каменные глыбы. От осыпей тянуло мертвечиной. Один из банги соскоблил с лица тряпицу и довольно замахал рукой Дану.

– Мартус желает вам удачи! – крикнул он. – Посмотрите-ка, Дан, Райба, почти все вольные банги Эл-Айрана собрались помочь Эйд-Меру. Если все элбаны соберутся вместе, никакой демон им не будет страшен!

Но вот остались за спиной и северные ворота, и ущелье. Лошади остановились перед стеной травы.

– А ведь приятнее путешествовать по Даре, чем по мертвым землям, – улыбнулся Чаргос. – Вперед!

«Бастионы» было слишком громким названием для вала из глыб, политого кровью так густо, что, высыхая, она сваливалась с камней коркой. Таких валов, уже вооружившись, «отребье» прошло три. На каждом из них на всю ширину берега Маны, от реки до подножия холмов, стояли около шести вармов дарджинцев. Торчали тяжелые копья, щетинились стрелами тулы, точились полосами песчаника разномастные клинки, но на лицах воинов угадывался ужас. Особенно когда они смотрели на идущих вперед наемников. Они явно считали себя смертниками, а «отребье» – просто скопищем мертвецов. На последнем валу стояли, сидели, лежали около трех вармов бродяг. По-другому и назвать было нельзя этих вымазанных своей или чужой кровью, одетых и вооруженных кто во что горазд элбанов, по которым с первого взгляда нельзя было даже понять, нари это, ари или люди. За их спинами стоял огромный изодранный шатер с охраной из дюжины головорезов, каждый из которых был на голову выше Саша. Рядом дымился котел, возле него колдовал с деревянной мешалкой толстый дарджинец, храпела лошадь, запряженная в повозку с бочками. У коновязи стояли еще четыре лошади, а на криво сколоченном столе Баюл старательно разминал могучую спину Сабла. Рядом на лавках сидели еще два подобных чудовища и лениво обменивались впечатлениями о способах целительства.

– Еще три дюжины кандидатов в мертвяки, – с отвращением бросил один из них, более всего напоминающий сложенное втрое неотесанное бревно. – Как думаешь, Сикис, – обратился он к могучему соседу, который из-за маленького роста казался не человеком, а обрубком великана, – соберет Сабл дюжину из этих уродов?

– Нипочем не соберет, – неожиданно писклявым голосом ответил Сикис. – Я уже отсюда вижу: дрянь команда. Однако пора и честь знать, у меня за день убыль – три урода, у тебя, Бриух, четыре, а у любимца богов Сабла ни одного! А между тем ходят слухи, что уродов на потраву больше не будет. Неужели мясо сюда погонят из-под стен города?

– Хватит болтать, – проворчал Сабл, повернул голову, и Саш заметил, что на лице у него написано блаженство.

Новобранцы сгрудились в нестройную толпу. Салес попытался их построить в два ряда, принялся злобно шипеть, но «отребье» подчинялось ему вяло. В глазах у большинства ужас сменялся безразличием и обреченностью. Их явно привели не на место битвы, а на место бойни. Саш невольно вытер руки об уже истерзанную дарджинскую куртку, такой всепоглощающей грязью было пропитано все вокруг – и камни, и изодранный шатер, и воины, и даже небо. Тошнота подступила к горлу, но сквозь отвращение и пронизывающий ужас где-то в самой глубине Саш почувствовал начинающую клубиться холодную ярость.

– Салес! – заставил вздрогнуть толстяка резкий окрик Сабла. – На гребень! Увидишь трупачей, гони свежих уродов в рубку. Условие одно: ни своих, ни раддов целыми не бросать. Голова, ноги, руки – долой! Ясно? Отступать по трубе!

– По какой трубе? – жалобно пискнул Салес.

– Те, кто жив останется, поймут, – буркнул Сабл и снова блаженно сморщился.

– Вперед, падаль! – храбрясь, взвизгнул Салес и неуклюже полез на свободный участок вала.

«Отребье» обреченно последовало за ним. Дюжины, которые назначил Дикки, смешались. Пережившие уже, кажется, все возможные мучения новые воины короля Бангорда смотрели в сторону противника и испытывали такую степень ужаса, о которой, даже проходя мимо стен Ари-Гарда, не могли и догадываться. В отдалении на расстоянии не более полули, возвышалась бревенчатая стена, но все пространство до нее было покрыто порубленными на части телами. Головы, руки, ноги, куски туловища – все валялось отдельно, в беспорядке и кучами. Редкие участки голой земли были залиты кровью. Ближе к валу бродили трое грязных оборванцев и рубили уцелевшие тела тяжелыми алебардами. В отдалении с места на место перебегали две или три дюжины падальщиков. И все это месиво издавало тягостное зловоние, заставившее истерзанный желудок немедленно сжаться в комок и попытаться исторгнуть наружу все свое содержимое. К счастью, он был пуст.

– Падальщики, – пробормотал Саш. – Я-то уж думал, что их всех истребили.

– Встречался? – оглянулся однорукий.

– Слышал рассказы, – ответил Саш.

– А я встречался, – махнул культей здоровяк. – Вот руку мне отгрызли. Но у меня с ними хороший счет. Без одного дюжина против моей руки, я раньше древностями в мертвых землях промышлял. Чирки мое имя. Плежец с равнины я.

– Чего же ты забыл здесь, Чирки? – холодно спросил Саш, вглядываясь в шевелящийся ковер плоти.

– А я ничего больше делать не умею, – дернул плечом однорукий. – Да и какая разница, за кого голову складывать? За Бангорда этого, за Салмию, за Сварию…Или за Эрдвиза… Так уж вышло, я ведь мог и с той стороны оказаться!

– Окажешься, если тебя убьют, а на куски не порубят! – прошипел одноглазый Вук и ткнул кривым пальцем в бродяг с алебардами. – Молись, чтобы рубщики тебя не пропустили. Слышал, что такое мертвые копейщики? Приглядись к мясу, половина рук и ног дергается! Кто его знает, может, и боль еще чувствуют.

– Так вроде мертвых копейщиков из живых радды мастерят? – удивился Чирки.

– Сейчас все в дело идет. Говорят, раддские колдуны в силу вошли! – скривился в гримасе Вук. – А мне лук дали. Какой я с луком воин против мертвецов?

– А ты подбери меч, – мотнул головой в сторону поля Саш.

– Где ты там видишь меч? – прохрипел одноглазый. – Их подчистую собирают! Меч сначала отобрать надо. Может быть, ты мне свою ржавую железяку отдашь? Трупное варево жрать не хочешь. Мешок на плечах носишь. Зачем мешок приготовил? За добычей собрался? Сдохнешь, урод, и лекарь твой, коротышка, тебе не поможет, хоть и тащил ты его на себе половину дороги!

Саш посмотрел в лицо брызжущему слюной Вуку, оглянулся на остальное «отребье». Все, кроме Чирки, смотрели на него с ненавистью. Помнили, что не так часто охаживал его плетью Скет. Чуть закружилась голова. Вот так бы несло падалью с побоища в ущелье Шеганов, если бы трупы не убирали с неделю или две. Только там падальщиков не было.

– Я сдохну? – Сделав удивленное лицо, Саш медленно, но уверенно отцепил клешни Вука с ворота. – Тут еще кто-нибудь разбирается в мертвых копейщиках?

– А чего в них разбираться? – хмуро бросил приземистый бородач. – Рубили их, бывало, знаем.

Три шага – и Саш ступил на окровавленную землю. Оглянулся, поднял судорожно сгибающуюся в локте синюшную руку, вернулся, стряхнул с нее рукав, показал отчетливый узор. Синие полосы переплетались, изгибались зигзагами, словно прожигали живую плоть. Отбросил в сторону, сдвинул рукав к плечу, поднял свою руку. Причудливый, сумасшедший узор, который после похода по Плежским горам и путешествия в Дье-Лиа еле заметно выделялся желтыми линиями, теперь под свалявшейся от голода и усталости кожей потемнел, налился кровоподтеком.

– Эл всемогущий! – едва вымолвил Чирки.

– Копейщик! – отпрянул в сторону Вук.

– Неужто перетерпел? – крякнул бородач. – Не слышал я о подобном, но узор такой не нарисуешь! Похоже, мне тебя, парень, держаться надо! Если что, Сигом кличут. Имперский я, случайно в «отребье» попал. Торговать хотел с пришлыми… Да что говорить, выживать теперь надо.