Не прекращался поток солдат, подхлестываемых страхом. К моей машине приблизился отряд, состоявший примерно из двадцати немцев и румын. Все они были без оружия, небриты, в лохмотьях.

— Откуда идете, к какой части принадлежите? — спросил я немецкого унтер-офицера.

— Мы из 4-й танковой армии. Мы отстали от наших частей. Русский следует за нами по пятам, господин полковник.

— Это чепуха. Вы видите, я еду туда, откуда вы пришли. Там уже развернут новый фронт. Почему вы не воюете? Вы что, решили бросить своих товарищей на произвол судьбы? И где вообще ваше оружие?

— Мы водители, господин полковник. Наше оружие в машинах.

— А где машины?

— Мы были вынуждены их оставить в одной деревне. Иначе мы бы не выбрались. Повсюду уже русские. Уже два дня мы голодаем.

— Явитесь к коменданту Нижне-Чирской, это вон то селение за лесом. Там вас накормят. И выспитесь прежде всего как следует, тогда все предстанет в другом свете.

Они провожали меня удивленными взглядами, когда моя машина вновь двинулась по направлению к Верхне-Чирской. Видимо, им было непонятно, как можно ехать навстречу страшной опасности. А я не понимал, как могли так быстро пасть духом немецкие войска, как случилось, что так безвольно отступили те самые солдаты, которые всего несколько месяцев назад, уверенные в победе, шествовали по донским степям. Был ли это страх за собственную жизнь? Или боязнь плена? Усомнились ли они, наконец, в самом смысле войны?

В Верхне-Чирской я встретил полковника Микоша. Его боевая группа развернулась всего на расстоянии около полутора километров от противника. Но ее землянки и окопы были хорошо оборудованы. Солдаты по очереди могли поспать в домах, расположенных за линией фронта, которые, однако, то и дело обстреливались из «катюш». А у Микоша не было ни одного орудия или миномета для того, чтобы отвечать противнику. Еще более серьезным было положение боевой группы полковника Чекеля на придонском плацдарме, которую я вслед за этим посетил. Она окопалась на опушке леса, и ее то и дело атаковали небольшие советские подразделения, не дававшие солдатам покоя. Отсутствие тяжелого оружия было для них еще опаснее, чем для Микоша.

— Без артиллерийской поддержки, — заметил полковник Чекель, — мы здесь долго не продержимся. Нам необходимо хотя бы несколько танков.

— Мастерские в Тормосине направят в Нижне-Чирскую все исправные тяжелые орудия, подвезут боеприпасы. Я надеюсь вам завтра кое-чем помочь, — утешал я его, добавив еще несколько слов о предпринятых утром оборонительных мерах. Затем я отправился дальше к вновь созданной боевой группе Гебеля. В соответствии с отданным приказом она окопалась западнее Верхне-Чирской, километрах в двух южнее железной дороги.

Отряд капитана Гебеля численностью примерно 150 человек имел только одну полевую кухню. Этого, конечно, было далеко не достаточно. Но множество полевых кухонь находилось на дороге, по которой отступали войска. Я разрешил Гебелю забирать оттуда все, что ему может пригодиться: машины, снаряжение, боеприпасы и оружие. Что-то подозрительное происходило на его левом фланге. Куда бы его разведка ни направлялась, ей нигде не удавалось обнаружить хотя бы одного немецкого солдата.

— Противнику достаточно ночью продвинуться вон по той дороге вдоль реки Чир, и мы окажемся в ловушке, господин полковник.

— Сейчас же после моего возвращения я запрошу у группы армий подкрепления. Вы немедленно получите от меня ответ… Есть ли у вас связь с Нижне-Чирской?

— Есть, господин полковник. Только что я говорил с дежурным.

Несколько успокоенный, я возвратился назад. Конечно, без тяжелого оружия положение у нас отвратительное. Но если бы противник хотя бы на несколько дней оставил нас в покое, мы могли бы укрепить полосу обороны.

Я считал целесообразным, чтобы все три боевые группы находились под единым командованием. Это усилило бы их боеспособность в случае наступления русских. Я решил в тот же день переговорить об этом с командованием группы армий.

За время моего отсутствия наш офицер, преподаватель военного училища в Суворовском, сформировал еще шесть рот из отставших солдат. Я их тотчас же под его командованием отправил на передовую. Во взаимодействии с боевой группой капитана Гебеля они обеспечивали по обе стороны Чира дороги, идущие вдоль реки. Так был усилен еще один опасный участок обороны. Мало-помалу бремя забот становилось легче.

Фронт получил еще и другую желанную помощь. Комендант города доложил, что 22 ноября прибыли в Нижне-Чирскую полностью укомплектованная ротная хлебопекарня и взвод полевой скотобойни. Они удрали от танков противника, что при создавшемся положении трудно было поставить им в вину. Обе эти части я сразу же включил в состав боевых групп.

У меня состоялся еще один разговор с группой армий «Б». Связь была установлена в течение нескольких минут. Полковник Винтер подошел к аппарату. Я доложил ему о том, что ввел в дело 18 рот западнее Верхне-Чирской, а также о других принятых мной мерах.

— Пока противник еще не оседлал железную дорогу, идущую на юг. Я объезжал сегодня все боевые группы. Наша самая большая беда — это то, что у нас почти вовсе нет тяжелого оружия. Чревато осложнениями и то, что три боевые группы не находятся под единым командованием. Я предлагаю объединить их в дивизионную боевую группу.

— Согласен. Кто примет командование боевой группой?

— Здесь у меня находится полковник Абрагам из 76-й пехотной дивизии. Месяц назад мы отозвали его с фронта по болезни. Теперь он вполне здоров. Я считаю, что он совершенно подходит.

— Согласен. Вы знаете Абрагама лучше, чем я. Но без работоспособного штаба он будет беспомощен.

— Здесь расположился штаб командующего артиллерией армии. Генерала здесь нет, так что штаб может в полном составе перейти к Абрагаму. Могу я соответственно распорядиться?

— Разумеется, Адам. Есть у вас еще вопросы?

— Еще бы! Как обстоят дела на участке левее нас? Разведка доносит, что там нет ни одного немецкого солдата.

— Это, к сожалению, верно. Фронт прорван на ширину в несколько сот километров. Мы еще не знаем, как закрыть эту гигантскую брешь. Если у меня где-нибудь освободится дивизия, я ее разверну слева от вас. До этого придется действовать боевыми группами, сформированными из остатков отступивших частей.

— Это плохие перспективы. Если бы мы имели по крайней мере противотанковые средства с достаточным количеством боеприпасов и несколько десятков пехотных офицеров. Большинством рот командуют унтер-офицеры.

— Я учел ваши пожелания. Мы поможем, насколько это в наших силах. Но вы ведь знаете, что и нам трудно заткнуть все дыры. Кстати, где вы намерены расположить свой командный пункт? В Нижне-Чирской опасно оставаться.

— Наш штаб я сегодня перенес в Тормосин. Я лично остаюсь здесь, пока мало-мальски не стабилизируется положение на Чире и придонском плацдарме.

После этой беседы я вызвал к себе полковника Абрагама, осведомил его о предложении принять командование вновь созданной дивизионной группой и сообщил ему, что штаб группы армий одобрил этот шаг. К моему величайшему изумлению, он отказался, ссылаясь на болезнь. Редко когда я так разочаровывался в товарище, как в Абрагаме. От простых солдат мы требовали, чтобы они отдавали последние силы, а как поступил кадровый офицер и командир полка? Он ссылался на болезнь, хотя за последние недели его пребывания в Суворовском нельзя было заметить никаких признаков нездоровья. Поведение моего старого сослуживца я оценил как шкурничество. И ничего не менялось оттого, что Абрагам представил врачебное свидетельство: Тем не менее я должен был с этим считаться согласно уставу.

Без колебаний я решил, что сам приму командование боевой группой. Генерал Паулюс, с которым у меня, как ни странно, все еще сохранялась проводная связь, одобрил мое решение.