По возвращении из Эйхена я застал в Мюнцберге телеграмму от коменданта Франкфуртского гарнизона: «Согласно приказу 6-й армии, немедленно прервать отпуск, явиться завтра в управление кадров сухопутных сил в Берлине».

Это был неприятный сюрприз. Моя жена совсем приуныла. Как она радовалась моему отпуску, какие только планы мы с ней не строили! А теперь все рухнуло. Я быстро собрался. Разлука и мне давалась тяжело.

В Наугейме я поспел к ночному поезду на Берлин. Прибыв туда в первой половине дня, я сразу же явился в управление кадров сухопутных сил. Меня уже ждали, и дежурный офицер тотчас препроводил меня дальше, к курьерскому поезду на Летцен. Так что я мог только по телефону приветствовать своего шурина подполковника Вагнера, начальника отдела в Главном штабе вермахта (ОКБ).

В Летцене знали о моем приезде. Здесь я наконец узнал, почему я должен прервать отпуск: надо лететь в Полтаву, где начальник управления кадров сухопутных сил генерал Кейтель[15] созывает совещание армейских адъютантов группы армий «Юг».

Я переночевал в специальном поезде генерал-фельдмаршала фон Браухича. Поезд, находившийся в лесу под Летценом, был замаскирован. Он состоял из нескольких спальных вагонов, вагона-ресторана и салон-вагона с креслами и столом. Комендант поезда отвел мне с моим адъютантом отдельное купе.

Когда на другое утро я вышел из автомобиля на Летценском аэродроме, личный самолет генерала Кейтеля был уже готов к вылету в Полтаву. Сам генерал прибыл вслед за мной в сопровождении нескольких начальников отделов управления кадров сухопутных сил.

Обуреваемый весьма различными чувствами, ждал я отлета. Поднялся сильный ветер.

Мы заняли свои места, самолет стартовал, под нами раскинулось озеро. Уже на высоте нескольких сот метров нас стало болтать. До этого я никогда не болел воздушной болезнью. Но тут мне досталось крепко. Когда мы делали промежуточную посадку в Житомире, ноги у меня были как ватные. Вполне понятно, что я не имел ни малейшего желания вылезать из машины. Правда, потом лететь было приятнее, и все же, когда я в Полтаве почувствовал под ногами твердую почву, я обрадовался.

Совещание началось на другое утро в здании штаба группы армий. Кроме Кейтеля и начальников отделов управления кадров, в совещании участвовали: 1-й адъютант группы армий «Юг» полковник фон Вехмар, 1-е адъютанты 2-й, 6-й, 11-й и 17-й армий, а также 1-й и 4-й танковых армий. Нам было поручено установить, соответствуют ли своим должностям командиры частей и подразделений, доложить о не справляющихся со своими обязанностями командирах управлению кадров и представить свои соображения, как следует их использовать в дальнейшем, и рекомендовать кандидатов на их место, по возможности из офицеров соответствующей армии.

Наша 6-я армия предложила назначить подходящих для того обер-лейтенантов батальонными, и молодых проверенных майоров — полковыми командирами. Через месяц они будут утверждены на должности командира, а еще через два месяца им будет присвоено очередное звание независимо от срока выслуги лет. Это предложение было одобрено. Управление кадров рекомендовало 1-м адъютантам в случае потери командиров действовать по примеру 6-й армии. Я подчеркнул, что досрочное производство в высший чин не только подняло бы авторитет офицеров в глазах их коллег, имевших то же звание, но и подстегивало бы честолюбие офицеров.

Генерал Кейтель потребовал, чтобы в группе армий перед началом наступления был создан резерв командного состава из офицеров всех званий.

К вечеру совещание кончилось. Сразу же после него я доложил о результатах начальнику штаба и Паулюсу. Вскоре на нас навалились всевозможные заботы. О продолжении отпуска нечего было и думать.

Вскоре на одном из участков к югу от Харькова возник очередной кризис. Советское командование, видимо, вновь пыталось прорвать нашу оборону. Удар удалось парировать, пустив в ход зенитные орудия калибра 8,8 и вновь прибывшую дивизию. Однако советским частям удалось захватить некоторое количество пленных из 44-й пехотной дивизии. В их числе был — фамилию я его забыл — некий фельдфебель, командир взвода пехотного полка. Через несколько дней дивизия сообщила, к нашему удивлению, что взятый в плен фельдфебель вернулся в свою воинскую часть. Разведывательный отдел дивизии в своем донесении добавлял, что вернувшийся фельдфебель всюду рассказывает, будто бы солдаты и офицеры Красной Армии обращались с ним хорошо. Эти сообщения, шедшие вразрез с нашей пропагандой, вызвали немалое волнение в разведывательном отделе штаба армии. Я присутствовал при том, как начальник отдела докладывал о происшествии на обсуждении обстановки у начальника штаба. Он уже приказал доставить в штаб армии фельдфебеля в сопровождении одного из офицеров, так как эта история казалась ему весьма загадочной. Допрошенный офицером разведки фельдфебель сообщил, что ему удалось бежать из плена. Тем не менее с пленными, по его словам, обращались гуманно. И во фронтовых частях, а позднее и в вышестоящих инстанциях, в штабах, где их допрашивали, у пленных всего было вдоволь — еды, питья, курева. А что пленных якобы бьют или расстреливают на месте, то этого и в помине нет.

Все это казалось нам неправдоподобным. Начальник разведывательного отдела считал, что фельдфебель подослан в свою часть в целях ее деморализации. Если даже это не так, то его пребывание там подрывает моральное состояние этой части. Поэтому он предложил перевести фельдфебеля в запасную часть с категорическим запрещением посылать его на Восточный фронт. С предложением согласились.

Принятая мера не могла все же помешать оживленным толкам, возникшим в дивизии по поводу происшествия. Большинство стояло на той точке зрения, что пленный был отослан обратно с вполне определенным заданием, поэтому с ним так хорошо и обращались. Сообщению его верили лишь немногие. Но нам так никогда и не стало известно, что произошло в действительности.

Случай с фельдфебелем дал пищу для разговоров и среди офицеров штаба армии. Я вполне допускал, что в данном случае это не было бегством из плена, однако сомневался в том, целесообразно ли переводить фельдфебеля в запасные части, о чем и сказал Паулюсу.

— Не вызовем ли мы таким образом сами нежелательную дискуссию в полку, да, пожалуй, и в дивизии? Ведь фельдфебель получил от своего ротного командира хорошую характеристику, он известен как образцовый, верный своему долгу солдат, который всегда вел себя хорошо. У него не было ни одного взыскания, его уважают и начальники, и починенные. Мне кажется, что именно тогда и начнутся те самые неприятные разговоры, которых мы хотим избежать. Немало солдат станет сомневаться в правдивости нашей пропаганды.

Командующий задумался, потом ответил:

— Попробуем стать на сторону вернувшегося из плена, предположим, что он не имел особого задания. Даже тогда его пребывание в части представляет собой известную опасность. Ему все время придется давать объяснения. Оборот, который приняли обстоятельства, благоприятствует вражеской пропаганде. Поэтому я согласен с предложением нашего отдела контрразведки.

Я говорил также с офицером, который вел допрос, и изложил ему свои опасения.

Он улыбнулся:

— Эту опасность мы тоже предусмотрели и поэтому информировали дивизию следующим образом: дополнительная проверка в штабе армии показала, что все, что рассказывал фельдфебель, не соответствует действительности. Вернее всего, он получил от русских задание подстрекать своих товарищей к дезертирству.

Я онемел от удивления. Затем спросил:

— Это что, вполне достоверно?

— Конечно, это не буквально так, — отвечал офицер, — но я того мнения, что таким путем будет положен предел обсуждению этой истории.

Долго еще потом размышлял я над тем, каким способом и с помощью каких приемов разделались с этой проблемой. Разумеется, и здесь обнаруживалось противоречие между нашей официальной пропагандой и действительностью. Мы все постоянно внушали нашим солдатам, что русский не оставляет пленных в живых. Он-де их допрашивает и тут же приканчивает. Между тем фельдфебель рассказывал о немецких солдатах, которые попали в плен еще в 1941 году. Им, по его словам, жилось хорошо. Кому же верить? Фельдфебель называл фамилии и воинскую часть солдат, с которыми он виделся и говорил по ту сторону фронта. Эти сведения можно было проверить. Изобличить его во лжи было бы легко. Но какую цель преследовали красные, отправив обратно нашего командира взвода? Какое он фактически получил задание?