Ледяными и дрожащими пальцами, Мэг стащила с себя мешковатый балахон, и стоя обнаженной перед ухмыляющимся Ральфом, шарящим по ней своим зеленым ядовитым взглядом, с вызовом взглянула в его глаза:
— Теперь твой черед переступить через отвращение. Это же так унизительно для лугару иметь вместо женщины такое существо как я! Я же для тебя что-то вроде взъерошенного филина или козы. Какая жертва ради собственной шкуры! — с негодованием, произнесла она, не удержавшись. — Может, и здесь призовешь к себе на помощь своего ушлого чародея, чтобы он присоветовал тебе, как быть в этом не делающем чести деле?!
— Ты зря злишь меня, тебе же хуже будет! — прошипел он, сбросив свою накидку, и медленно приблизился к ней, притесняя её к топчану.
— Я рада, что не ты был моим первым мужчиной! — с ненавистью бросила ему в лицо Мэг.
Он грубо толкнул её на постель и, не снимая одежды, навалился на неё своим тяжелым телом. Мэг бессознательно стала сопротивляться его силе, сама того не желая ещё больше раззадоривая животные инстинкты Ральфа. Отбиваться было бесполезно, он придавил её как беспомощного мотылька, захватив руки и больно вцепившись своими острыми ногтями в мягкое женское бедро. Мэг не выдержала и глухо закричала, задыхаясь от боли, когда он жестко овладел её телом, не обращая внимания на всхлипывания несчастной жертвы. Достигнув своего апогея, вдобавок ко всему, он ещё и с жадностью укусил её за плечо, оставляя глубокие кровоточащие следы от клыков, самодовольно помечая свою добычу, расплачиваясь с ней за нанесенное ему когда-то оскорбление. …
Ральф ушел, окинув её исцарапанное тело безучастным взглядом. А Мэг лежала с закрытыми глазами, боясь пошевелиться. Все тело ныло и болело. Она задыхалась от давящих слёз и обиды, от унижения и жестокости бездушного зверя.
И вот только сейчас, она в полной мере осознала, что именно ей предстоит вынести. Прочувствовав эту боль и этот позор, сгорая от отвращения к князю лугару, Мэг всем своим существом желала, чтобы этого больше не повторилось. Потому что это было гадко, унизительно и жестоко. Её трясло мелкой нервной дрожью, оттого что она чувствовала на себе его запах, а при одном воспоминании о нём, к горлу подкатывала тошнота.
Мэг села на топчане, и глядя в маленькое окошко, через которое виднелся кусок голубого неба, неистово прошептала: «Господи, я прошу тебя, пусть это будет первый и последний раз! Я не хочу перетерпеть это снова! Прошу тебя, смилуйся надо мной. За что мне такие муки? Это самое худшее, что могло произойти со мной в жизни! Боже, дай мне сил, мне их так не хватает!»
Она просила так яростно и страстно, будто желая вырваться душей через это окошко, туда на свободу, к своей обычной жизни, подальше от этого ночного кошмара, который не желал заканчиваться. Но она всего на всего лишь забылась тяжелым сном после всех перенесённых ею испытаний.
Утром, Мэг окончательно поняла, что находится здесь лишь на правах пленницы, когда к ней в комнату вошли две угрюмые женщины лугару. Одна принесла одежду и еду, другая таз и большой кувшин с водой. Недовольно взглянув на Мэг, одна из них с пренебрежением проворчала:
— Помойся, людское отродье. На тебе везде следы крови. Князь будет недоволен, если его встретит такая замараха. И не смей высовываться из этой комнаты! А то ненароком какой-нибудь воин не сдержит в себе гнев зверя и придушит тебя как паршивого ягнёнка, навлекая беду на свою бедную голову. Сиди и жди — это всё, что ты можешь делать!
Мэг только удрученно покачала головой, проведя рукой по измученному лицу. Когда старухи закрыли за собой дверь, она всё-таки привела себя в порядок, но отнюдь не для князя, а для себя. Смыв с себя засохшую кровь и грязные разводы холодной водой, она надела чистое просторное платье из цепкой грубой серой ткани и расчесала волосы маленьким гребешком. А в душе всё равно оставался такой скверный осадок тяжелых мыслей и воспоминаний, напрочь лишающий её покоя и аппетита. К еде Мэг даже не притронулась, с отвращением взглянув на поднос.
Сидеть и ждать — какая страшная пытка в резиновой горячей оболочке! И почему Войт тогда не освободил её от этих мучений одним ударом кинжала?! Почему? Выражение его глаз, до сих пор всплывало в её памяти и стояло перед ней стеной. Это были глаза летящего в пропасть человека, глаза, которые уже отпустили от себя нити ускользающей жизни. А лицо Шер? … Её поджатые губы и вздрагивающие подбородок и такие умоляющие, проникающие сквозь Ральфа глаза. Мэг почему-то подумалось, что именно с таким выражением Шер отдавала своего первенца. И снова, снова и снова, девушка вспоминала стаю Аттила. Думала об этих спасённых жизнях, о рожденных младенцах, которых уже не отнимут у их матерей. И слабый ручеек силы и надежды подбадривал её упавший дух.
Она мерила шагами маленькую комнату под крышей башни, время, от времени поглядывая в окошко. Это было её единственное развлечение — рассматривать фрагменты проплывающих облаков и тени мелькающих птиц. А время как назло тянулось медленно и лениво, словно сговорившись заодно с этим кровожадным миром. И чем больше растягивалось её ожидание — тем сильнее становились терзания и нервный озноб. Мысли начинали лихорадочно метаться, сводя с ума, то, наполняя колючим страхом, то полным безразличием к своей жизни. Мэг заламывала руки, прислушиваясь к каждым звукам, дергаясь при любом шорохе за дверью.
Но видимо Бог этого мира не услышал её огромную просьбу, потому что поздним вечером, дверь резко распахнулась и она снова увидела Ральфа. Вся краска спала с её осунувшегося лица, когда она встретилась глазами с его холодным и надменным взглядом. Внутри всё задрожало, но Мэг старалась не подавать виду. Сглатывая давящий комок в горле, она отвела взгляд и покорно сняла с себя одежду, не проронив ни слова. Ральф так же молча, ухмыляясь, разглядывал её, видимо пытаясь понять или ощутить состояние своей жертвы.
Мэг уяснила для себя прошлый горький урок, поэтому в этот раз она сама легла на постель, тихо отвернувшись к стене, закусив от ужаса губу. Ральф только довольно хмыкнул. … И она опять почувствовала на себе его руки, его крепкое тело, сильные жёсткие движения, доставляющие боль. Но теперь он не услышал от неё ни звука, «жертва» покорно и исправно молчала. Справившись с этим как можно быстрее, князь и сам поспешил удалиться, так и не удосужив её своими комментариями. Лишь когда за ним захлопнулась дверь, Мэг бесшумно разрыдалась, кусая себе пальцы. Она свернулась калачиком, пряча лицо и со всей своей злостью беспомощно колотила рукой по твёрдому топчану, в большей степени, думая не о поведении Ральфа, а о себе, Мэг пыталась оправдать своё унижение для самой себя.
… Это стало повторяться каждый вечер.
Каждый раз, надежда больше не видеть его — разбивалась об этот надменный замораживающий взгляд зелёных глаз, о его высокомерное игнорирование, о мужской терпко-пряный запах его тела, об его безразличие. Мэг даже стала различать его шаги, забиваясь при этом в угол, как напуганный мышонок, поворачиваясь к нему спиной. Она больше не желала с ним разговаривать, а Ральф не считал нужным тратить на это слабое существо своё внимание. И безумие повторялось снова и снова. Это было даже не извращение, не насилие — это было чудовищное глумление над её тонкой женской душой, которая намного больнее переносила к себе такое отношение, чем истязаемое тело.
В первые дни, Мэг пыталась не думать о князе, старалась оставаться безучастной во время этого «акта зачатия», она представляла себе селение кузнецов, тех людей, за чьи жизни заплатила собой. Но день за днём это становилось всё невыносимее. Мэг пыталась вспоминать Шер, Войта или даже свой прежний мир, своих друзей, а мысли сами по себе резко обрывались и возвращали её к реальности, к Ральфу, к этому бесконечному кошмару. И Мэг уже сомневалась, хватит ли у неё сил выдержать это, она вообще не была уверенна, что может забеременеть от этого чудовища. А если так, то зачем продолжать? Всё чаще её вера в удачный исход сменялись апатией и упадком духа. Ей уже не казалось таким геройством выполнять условия договора с Ральфом и держать в руках жизни лугару. Прошло каких то три недели, но каких, адских, растянувшихся в вечность, в безумный сон наяву. И она всё больше хотела чтобы, наконец, наступил финал, безразлично какой, лишь бы можно было поставить точку.
