— Святой престол — единственная возможность победить в этой войне, единсвенная реальная сила. — Меченый настойчив и упрям. — Я должен пойти туда. Вальрик один не справится.

— Должен.

— Вальрик там будет одним из просителей, уездных князей, которых полно, нужен веский аргумент, чтобы на него обратили внимание.

— Например, ты.

— Например, я. — Соглашается Рубеус. — Река донесет до Новограда, а оттуда уже и до Ватикана доберемся… там меня знают и помнят…

— Там тебя не станут слушать.

— Морли…

— Морли разжалуют, если не хуже. Он обязан был убить тебя, но не допустить превращение, понимаешь? По вашим меркам, помогая мне… и тебе, он совершил тягчайшее из преступлений. А если его обвинят в колдовстве, связях с Дьяволом и прочей ерунде, которой вы придаете такое значение?

— Это не ерунда, — в полголоса возразил Рубеус. — И мы все продумали.

— Да ну?

— У князя есть Аркан, пусть оденет на меня, а Морли подтвердит, что… — Меченый махнул рукой, ему явно не хватало слов, чтобы рассказать про гениальный план. Впрочем, я и без слов поняла. Идиоты, какие же они идиоты. Старый трюк с пленным и конвоирами… Известный, испытанный, но все еще эффективный.

— Должно получиться.

— Должно. — У них и впрямь может получиться, особенно, если сочинят красивую легенду про то, как пленный вампир напал на бедных путников, брат Рубеус одолел нечисть, но был ранен. Или проклят. Или еще что-нибудь. И тогда, понимая, в какое чудовище превращается, велел князю сковать себя Арканом.

— Ладно, допустим, Морли согласен, Вальрик тоже, а Нарем? Что если он, повернутый на вере и Библии расскажет правду? Или то, что считает правдой?

— Он с нами. Нам поверят.

Поверят. Людям нравятся красивые истории, вот только допрашивать их будут не крестьяне из соседнего поселка, а опытные, умелые палачи. Сначала вежливые вопросы, с виду безопасные, как детский лепет, потом сопоставление фактов. Я ни минуты не сомневалась, что сразу после прибытия четверку разлучат. Князя, Морли и Нарема в комнаты для гостей, оборудованные решетками и крепкими дверями, Рубеуса на цепь, в подземелье. После сопоставления фактов допрос перейдет к следующей стадии. И так до тех пор, пока неприглядная истина не выползет на свет Божий. А дальше?

У Вальрика будет шанс — пока на руке его браслет, никто не решится убить князя. Но и воспользоваться Арканом он не сумеет. Во избежание возможных неприятностей монахи хорошо замуруют вампира. Думаю, в Ватикане сыщеться достаточно глубокое подземелье.

Погано. А я ничем не помогу. Более того, связь между мной и Рубеусом разорвется в тот момент, когда он оденет Аркан.

Безумцы.

— Я должен, — повторил Рубеус. — Я хочу остаться человеком и, значит, должен.

— А Морли? Вальрик? Что с ними будет, если кто-нибудь докопается до правды?

— Они понимают. И ты пойми.

Как ни странно, я поняла. Да-ори не так уж сильно отличаются от людей.

— А ты веришь Вальрику? Веришь, что он выдержит и допросы, и искушение воспользоваться властью, что он останется таким, как сейчас? А если не выдержит, если отдаст Аркан кому-либо? Например, обменяет тебя на титул или возможность отомстить? Что ты будешь делать тогда? Как вообще можно верить людям?

— Обыкновенно, — просто ответил Рубеус. — Я знаю, что такое Ватикан и знаю, как управлять божьими слугами. Я научу его, вот увидишь, из Вальрика получится очень богобоязненный князь.

И все-таки они сумасшедшие. И я тоже, если думаю о том, что эта затея не так и безумна, как кажется на первый взгляд.

— Ты сама-то… поосторожнее. Обещаешь?

— Обещаю. — Более дурацкого обещания и придумать невозможно, но мне очень хочется пообещать ему хоть что-либо. Например, что за два месяца я найду этот чертов Полигон, вернусь и…

И Рубеус сделал то, чего я совершенно от него не ожидала.

Он обнял меня, поцеловал, а потом тихо, так, что даже я с трудом разобрала слова, сказал.

— Удачи. Мы еще встретимся, клянусь.

Эта клятва тоже было дурацкой и совершенно неисполнимой, но я поверила. Черт побери, мне нужно хоть кому-нибудь верить.

Одежду вернули, чистую, местами чиненную, но оттого втройне более родную, чем эти белые рубахи. Но Селим, вместо того, чтобы обрадоваться, сказал, будто это — верный признак того, что их убьют. Дескать, старые вещи отдали, чтоб новые не портить.

А Фома, одевшись, почувствовал себя почти хорошо. Смутное ощущение опасности он предпочел проигнорировать — в Кандагаре по определению не может быть безопасно. Потом их посадили в машину и повезли, дорога заняла довольно много времени — часа два, а то и больше. Ну и еще полчаса быстрого шага по узким коридорам, и, наконец, высокая, в два человеческих роста дверь, перед которой стояли на вытяжку два не-человека.

Фома подумал было, что, возможно, Селим не так и неправ, их убьют прямо тут, перед дверью, но, повинуясь знаку сопровождающего, тангры открыли дверь. А один из них, не удержавшись, сказал:

— Человеки, вам выпала честь собственными глазами лицезреть Великую Мать.

В зале было светло, настолько светло, что Фома зажмурился, ибо глаза его отказывались воспринимать этот мертвый синий свет. Какое дьявольское солнце порождало его? Наверное, то самое, что сияет в аду, поджаривая души грешников. Фома ощущал, как синие лучи, пробираясь сквозь одежду, жгут кожу. По спине стекали струйки пота, а щеки нестерпимо чесались.

Господи, спаси и сохрани.

Спаси и сохрани.

Молитва принесла минутное облегчение. Фома открыл глаза и…

Пещера. Необъятная пещера, границы которой терялись в потоках света. Ровный пол и высокий, сводчатый потолок. Никаких украшений: ни ковров, ни золота, ни тканых гобеленов, только голый, холодный камень. Камень на полу, камень над головой, и груда камней в центре зала.

— Дьявольские вилы мне в задницу, — пробормотал Селим, и в следующее мгновение груда вздрогнула, подалась вперед и осела на пол грузной тушей. Она была живой и настолько ужасной, что разум отказывался верить в ее существование.

Королева.

Матка.

Душа Улья.

— Идите вперед человеки. — В спину легонько подтолкнули, и бесплотный голос сопровождающего добавил. — Она желает говорить с вами. Великая честь, человеки.

— Фома, как ты думаешь, если я помолюсь и искренне пообещаю постричься в монахи, Господь спасет нас отсюда?

— Вряд ли, — еще Фома подумал, что из Селима выйдет отвратительный монах: чересчур языкастый и самоуверенный для божьего слуги. Зато рядом с ним не так страшно.

— Человеки… — второй тычок был гораздо более ощутим. — Идите, человеки. Она ждет.

— Пойдем, — Селим взял Фому за руку, — нехорошо заставлять бабу ждать. Тем более королеву.

Фома ступал, глядя в пол. Он боялся, что, стоит взглянуть на матку, и остатки храбрости покинут его. Пол ровный, отполированный, без единой трещинки… У Селима сапоги прохудились, сбоку дыра, а на штанине пятно… и собственный костюм износился. Наверное, он жалко выглядит…

— Остановитесь, — велел голос. — Не сметь пересекать черту. Не сметь шевелится. Не сметь плакать и умолять…

— Не дождетесь, — перебил Селим.

— Ты дерзок, человек. Смотри на меня.

Хотя приказ адресовался Селиму, Фома тоже поднял голову и едва не заорал от ужаса. С близкого расстояния Королева выглядела особенно уродливой. Темно-коричневая груда плоти, облаченная в тонкую, кое-где растрескавшуюся шкуру. Шкура шевелилась, то мелко вздрагивала, то шла крупными волнами, то оплывала складками, то прямо на глазах трескалась, выставляя на всеобщее обозрение нежную розовую плоть. Некоторое время Фома завороженно наблюдал, как возникшая прямо на глазах трещина заполняется бурой слизью, а слизь застывает, становясь частью шкуры.

— Она растет… — пробормотал Селим. — Господь милосердный, она же растет…

Он был прав, неграмотный воин и вчерашний браконьер, прав, как никогда. Королева и впрямь росла, плоть, напирая изнутри, рвала шкуру, а шкура, нарастая, укрывала плоть. Невероятно.