А еще степь будила воспоминания, вытаскивала, выкорчевывала из глубин небытия моменты, о существовании которых Карл совсем уж забыл.

В степи он встретился с Айшей. Нет, встретился, конечно, в Атакаме, на Полигоне, но после Полигона было назначение… и работа… и постепенное понимание бессмысленности происходящего. И даже отупение, унылая покорность.

Про покорность она сказала:

— А ты почти не изменился, такой же угрюмый. И покорно тащишь воз обязательств, — в черном полевом комбинезоне она была хорошо. И знала об этом, и пользовалась. — Ну, неужели ни слова в ответ?

— Привет, — этот разговор казался тогда неуместным и несвоевременным: впереди ждала степь, и некая база, которую предстояло уничтожить, а потом, желательно, выжить и выбраться на точку возврата, но до точки несколько дней пути, а степь хорошо простреливается. И на объекте непременно будут сенсоры, и собаки, и охотники пойдут по следу… и шансов выбраться из этой передряги почти нет. И это не его война, Карл ничего не имеет против китайцев… или японцев… или американцев, засевших на базе, но задание выполнит, потому как на шее Аркан, который сам по себе лучшая гарантия верности.

— Рада видеть тебя, — Айша скользнула губами по щеке, неловкое прикосновение, неуместное, но… но в тот момент он понял, что выживет.

Выжил. Несколько дней пути туда, несколько дней на месте в опасной близости и безумный план проникновения и внедрения вируса в водяные фильтры. У них получилось, и проникнуть, и внедрить, и вернуться.

Та степь ночью остывала стремительно, вымерзала до ледяных корок на земле, до инея на ресницах и белых клубов пара, скатывавшихся с губ. А днем наоборот, солнце жгло сквозь травы, дерн и жирный чернозем, пробуждая в душе чувство обреченности и почти смирения.

— Зачем нам все это? — спросила Айша на первой дневке, шепотом, на ухо, словно опасаясь, что могут подслушать. — Скажи, зачем? Это ведь не наша война, не твоя и не моя. Я не хочу. Я боюсь умереть. Если бы ты знал, как я боюсь умереть…

Хотелось бы знать, остался ли в ней этот страх, и осталась ли в черно-белой изысканно-извращенной жадной до власти Хранительнице что-нибудь от той девчонки, которую Карл успокаивал, врал про новые разработки и то, что вычислить их невозможно.

А он сам, сколько в нем осталось прежнего?

И имеет ли смысл метаться и плакать о том, что было? Наверное, нет. А воспоминания… черт с ними. Видно место здесь такое… воспоминательное. Главное, от основной цели не отвлекаться. И Карл прибавил шагу, где-то на грани сознания появилось неприятное ощущения, что за ним наблюдают.

Появилось и исчезло. Вот уж бред, кому здесь наблюдать? Вокруг шелкотканым ковром расстилалась степь. Правда, пахла она дымом… Аномалия.

Третьи сутки пошли с того дня, как случилось это, а Фома все никак не мог успокоиться. Стоило закрыть глаза и… ледяные руки на горле, оскаленная пасть и безумные черные глаза, в которых отражалось адское пламя.

Брат Морли утверждал, будто бы ничего страшного не произошло, что тварь вовсе не собиралась убивать Фому, и напугался тот совершенно зря, но Морли легко говорить! Фома-то знает, что еще немного и дело закончилось бы его, Фомы, скоропостижной кончиной в когтистых лапах. Правы, ох как правы были те, кто утверждал, что нельзя верить нежити. Искоренять! Огнем и железом каленым, чтобы существованием своим не оскорбляли Господа! Да если бы Фома мог…

К несчастью, единственное, что он мог — сидеть в лагере да раз за разом перелистывать свои записи. До чего же он был доверчивым, а ведь читал многие книги, нежити посвященные. И что? Пошли они ему на пользу? Гордыня неуместная глаза застила, решил, будто умнее всех святых, будто лучше знает, что есть вампир и как с ним обращаться. Хитра тварь, сумела доверие внушить, почти как с человеком с ней обращался, а в результате едва не погиб.

Вампирша приходила во снах, тянула руки и требовала крови, Фома пытался не спать вообще, но становилось только хуже: тварь чудилась повсюду, не помогали ни уверения брата Морли, что вампирша осталась в пещере, ни тот факт, что лагерь охраняли… Фома-то знает, что она через любую, самую надежную охрану шутя пройдет.

Еще было бесконечно стыдно за собственный страх, который засел глубоко-глубоко, где-то возле сердца, и теперь днем и ночью терзал Фому. Особенно ночью. Рядом со страхом поселилась ненависть, она требовала действия и немедленного. Например, убить тварь. Она сама виновата… она не имела права так пугать Фому, не имела права требовать его, Фомы, крови. Не имела права вообще близко подходить к людям.

Не успокаивала даже работа над книгой, благо появилось много свободного времени. Место для лагеря отыскал Селим: с одной стороны лес, с другой — круглая каменная подошва, похожая на пень гигантского дерева, а между ними — довольно широкий, но неглубокий ручей. Тут и лошадей поить удобно, и самому искупаться, буде такое желание. В ручье даже рыба водилась — в первый же день Селим целое ведро наловил, а Ильяс супа сварил, все поели от души. Все, кроме Фомы, которому кусок в горло не лез.

Из-за твари, между прочим.

Люди откровенно радовались отдыху, а Фома злился. Он не понимал, как можно охотиться, рыбачить, купаться в ручье, когда существ скоро станет двое?! И самое страшное — оба на свободе. Где это видано: добровольно отпустить тварь на волю? Да князя еще в первый же день следовало призвать к порядку, глядишь, тогда бы и брат Рубеус в живых остался б. Ну или умер бы, как подобает христианину.

— Все в порядке? — Морли неуклюже опустился на землю и заботливо набросил на плечи Фомы куртку. Эта преувеличенная, никому ненужная забота раздражала. Где они раньше были? Почему вообще позволили случиться такому?

— В порядке.

— Все еще злишься. Злость — плохой советчик.

— Ну и пускай. Все равно я… почему она так… я тоже теперь… — слова как назло разбегались, точно тараканы от веника. Вот казалось бы секунду назад Фома готов был толково и связно рассказать о том, что испытывает, а пришел Морли и вместо внятной речи — бормотание одно. Морли ждал, и Фома, вздохнув, принялся рассказывать, даже не рассказывать, а… он и сам не знал, как это назвать. Вопросы лились сплошным потоком, а вот ответов не было.

— Зачем ждать? Сидеть и ждать? Чего? Чтобы они всех сожрали? Тебя, меня, Анджея, Селима… Ильяс бегает к пещере… дорогу сюда узнают. Почему мы ничего не делаем?

— А что предлагаешь? — Морли смотрел с предельной серьезностью, и Фома заговорил тише и спокойнее.

— Ну… они ведь сейчас спят… слабые… Я читал, что когда они такие, то ничего не видят и не слышат, и сделать тоже ничего не могут… дело-то богоугодное…

— Богоугодное, говоришь? — Хмыкнул Морли, по лицу его невозможно было понять, одобряет он идею Фомы или наоборот. — Богоугодное… а с князем что делать? Он ведь сложа руки сидеть не станет. Кабы ему все равно было, так и вовсе б не затевал это дело, а раз затеял, стало быть, до конца пойдет. Молодой, горячий, глупый… хотел как лучше, а вышло…

— Не князь он! — Фому до глубины души возмутил факт, что о князе Морли заботиться, а о его, Фомы, спокойствии нет. Да и не в Фоме дело, а в людях, которых эти твари убьют. Фома доказывал. Фома убеждал. Фома собственными руками готов был вбить кол в сердце вампира, а Морли слушал да кивал.

— Правильно говоришь, — наконец произнес монах, — да только нельзя так.

— Почему?

— Во-первых, — Морли загнул толстый палец, точно припечатывая аргумент к ладони, чтобы не сбежал ненароком, — нам без ее помощи отсюда не выбраться. Сам, небось, видел, чего вокруг творится, дикое место… Во-вторых… коли выберемся, опять же неизвестно, чего там снаружи теперь. Может, зеленые уже полмира завоевали, а нам до Святого Престола как добраться? В-третьих, чтобы врага побить, многое о нем знать надобно, а ни ты, ни я, ни даже бр… Рубеус, — Морли осекся, но слово "брат" не вымолвил. — … Рубеус ничего об этих тварях зеленых знать не знает, а она про них рассказывала, значит, видела или слышала там. Знания ее многие жизни спасти способны. А для того, чтоб большое уберечь, иногда малым жертвовать приходиться. К примеру, гордостью своей…