— Страшно?

— Да. Впрочем, увидишь сам, будет возможность. Так вот, эта тварь действительно помогала, более того, он заботился о людях, как хороший пастух заботится о своем стаде, и, самое страшное, они были довольны своим крошечным миром. Один-два человека в полгода, это не так и много, каждый втайне надеялся, что уж его-то минет чаша сия. Я уже тогда на многое смотрел иначе, чем следовало бы… просто довелось увидеть и узнать больше, чем обычному крестьянину, есть у да-ори один интересный обычай… хотя, речь не о нем, а о том, что все всех устраивало. Мир, покой, кажущееся благополучие, а еще староста наш, благочестивый был человек, не уставал пугать нас рассказами, как тяжело приходится людям в том, внешнем, мире. Голод, болезни, войны… Он был мудрым человеком, наш староста, и прожил бы долгую жизнь, но… мой старший брат женился. Это была первая свадьба, на которой я присутствовал после… возвращения в долину, радовался, помню, больше, чем жених. Даже сам подумывал… У нас справляли очень красивые свадьбы. Костры до неба, караваи на меду и пляски всю ночь… Смех и веселье. Той ночью Повелитель оказал высокую честь, он сидел за общим столом, пил вино, шутил и поздравлял молодых. Иногда они ведут себя странно… Вот и он… Когда до рассвета осталось около часа, согласно обычаю молодых проводили в опочивальню, ибо рассвет знаменует рождение нового дня, новой семьи, а, если повезет, то и новой жизни. Мы продолжили веселье… А Карл… Карл… В общем, он потребовал невесту.

— Право первой ночи? — Фоме доводилось слышать, что на некоторых землях существует подобный обычай.

— Нет, мальчик, не ночи. Крови. Право крови. Право пастуха зарезать любую овцу из своего стада. Право хозяина и владыки, мудрого, и, как мы наивно полагали, милосердного. И мой брат отказал. Он был молод, примерно, как ты, горяч и очень любил свою невесту.

— Он убил вампира?

— Убил? Нет, Фома, не убил. Пытался, но обычному человеку, даже воину, не выстоять в бою с да-ори. Они быстрее, хитрее, сильнее и опытнее. Мой брат только и успел, что вытащить нож… — огонь почти погас, но брат Рубеус не обращал внимания. Он вообще, казалось, не видел никого и ничего.

— На следующую ночь вампир вернулся. Он убил всех: мужчин и женщин, немощных стариков и младенцев, которые только-только начали свой жизненный путь, даже собак и тех не осталось.

— А вы?

— Я? — монах заглянул повернулся к Фоме, и тот поразился глубине ненависти, что плескалась в бледно-голубых глазах.

— Каприз? Плохая память? Нежелание искать в горах отбившуюся от стада овцу? Я знал, что он вернется, да-ори никогда не прощают неуважения, особенно… такого. Когда я увидел брата и Алию, когда я понял, что произошло, я ушел. Можешь считать меня трусом или чудовищем, но я ушел. Я уговаривал остальных уйти вместе со мной, но старейшина сказал, что Повелитель милостив и не станет наказывать всех за неосмотрительный поступок одного чересчур горячего юноши. И они поверили, они предпочли сделать вид, что Ларей сам виноват, и остались. И меня уговаривали, почти уговорили, ведь брата нужно было похоронить. Я не мог оставаться в деревне, но остался в долине, а утром, вернувшись, увидел все это… Не помню, ни как ушел оттуда, ни сколько дорогу искал, ни как нашел. Призрак помог… наверное… в памяти кровь и она, а ее не существует. Призраков не существует. А я однажды очнулся: узкое ущелье, тропа, люди какие-то… Повезло. Жаль только, я забыл дорогу в долину. Я знаю, что против него у меня нет шансов, но если милостью Божьей когда-нибудь окажусь у стен проклятого замка, эта тварь умрет. Пускай, он — да-ори, Воин, а я всего-навсего человек, но ведь со мной благословение Господа нашего, и души убитых… Я помню о них. Каждую ночь, особенно в такую, как сегодня. Так что, — брат Рубеус нехорошо усмехнулся, — держи своего вампира от меня подальше.

Сегодняшняя ночь чересчур затянулась. Утомленное тело требовало отдыха, но Вальрик изо всех сил старался не показать усталости. Остальные-то держаться, пусть Ильяс и стоит у стены, прикрыв глаза, но не спит же. И вампирша — молодец, троих завалила, а одного живьем взяла. Такое, пожалуй, не каждому воину под силу, вот у Вальрика, например, ни в жизни так не получится. Вчера, правда, удалось одержать верх над Айвором, и, честно говоря, Вальрик до сих пор не представлял, что с этой победой делать. Да и не хотел он этой победы… случайно все получилось. Что бы там Серж не говорил — что он говорил сегодня и не упомнишь — но случайно, не хотел Вальрик драться. Это Айвор искал, на ком бы сорвать дурное настроение, и попытался Вальрика подзатыльником наградить, вот все и вышло. Как тварь учила: в сторону, за руку, вперед и по ноге. Айвор так о пол грохнулся, что со стены факел упал, а вскочив, попытался доказать Вальрику, насколько глупо было сопротивляться, и в результате…

В результате Вальрик победил и теперь разрывался между радостью — обида в глазах братца стоила затраченных усилий — и пониманием, что просто так ему это не простят. Пусть и пили вчера вместе, но не простят.

Вампирий выкормыш, так вчера сказал Айвор.

Вампирий выкормыш.

И Айвор не один — они все так думают. Все, даже отец. Что Вальрик увидел сегодня в его глазах там, на берегу реки, когда вернулся из леса? Брезгливое недоумение. Выкормыш.

Тварь, тварь, тварь! Как же Вальрик ненавидел ее. И вместе с тем восхищался, хотя давил в себе это самое восхищение, как мог.

Еще очень неприятно было видеть, как отец использует эту вещь, похожую одновременно и на серебряный браслет-запястье, и на ошейник, который оно носит. Ошейник каким-то образом связан с браслетом, а еще причиняет боль, по-видимому, очень сильную боль, если она так морщится. А ведь отец сам учил, что нельзя ломать воинов. А вампирша — лучший из всех воинов, которых когда-либо доводилось видеть Вальрику.

Но, все равно, она — тварь!

Она убила человека, как… как животное. Убила и съела. От одной только мысли об этом Вальрика наизнанку выворачивало. И столкнувшись с вампиршей в дверях, он не сумел сдержаться, сказал что-то резкое, а Ильяс услышал, поморщился.

Неплохой он парень, и другие тоже. Жалко, что крестьяне.

— Ну и тварь! — Брат Димитриус осенил себя крестным знамением и, пожалуй, впервые за все время нашего знакомства посмотрел в мою сторону с симпатией. Не могу не согласиться с толстяком. Существо походило на человека ровно столько, чтобы в темноте сойти за человека. Прошу прощения за каламбур, но так оно и есть. Две руки. Две ноги. Голова. На этом сходство и заканчивалось: узкие губы, едва прикрывающие верхние клыки, крутые надбровные дуги и оттопыренные уши характерной каплевидной формы. В свете факелов кожа пленника отливала синевой, словно у мертвеца. И сосуды. Я могла видеть каждую вену, артерию, артериолу, вплоть до капилляров, этакая сеть из тончайших нитей багряно-черного цвета. Кажется, еще чуть-чуть, и я воочию увижу, как медленно, лениво перетекает холодная кровь, наполняя камеры сердца.

Он такой же, как я.

Почти такой же.

Он не пытался вырваться. Странно, я в первое время металась по камере, как бешеная, даже тварь на шее не способна была унять безумие, кипящее в крови. А этот спокоен, более того, уверен в себе. Поймал мой взгляд и улыбнулся, во всяком случае, это выглядело именно, как улыбка, а не демонстрация клыков.

— Ишь, лыбится, — подивился князь. У Володара вообще предстоящий допрос вызывал исключительно положительные эмоции. — Звать-то тебя как, зверюга?

Пленник вопрос проигнорировал. Зря. Вопросы его сиятельство крайне не рекомендуется игнорировать.

— Ратомир!

Хромой палач встрепенулся, заслышав свое имя.

— Спроси-ка у этого красавчика, как его зовут.

Карлик радостно замурлыкал, а меня с головой накрыла волна первобытного ужаса. Слишком все знакомо. Это мурлыканье и довольное бормотание, факелы и кривобокие тени на стене. Металлический "инструмент" и любимая жаровня Ратомира, полная ярко-алого, крупного угля. Воздух и тот дрожал, будто предвкушая грядущий крик.