Вокруг бревна расцветает пламя неестественного, бледно-синего цвета, а следом приходит боль, ее так много, что я, кажется, кричу. Чьи-то руки вытаскивают меня из огня, на обожженную руку льется вода, а синее пламя россыпью блеклых ночных мотыльков оседает на землю…

Не знаю, как долго я была в отключке, но, очнувшись, обнаружила, что отряд движется. Перед лицом мерно раскачивались стремена, чуть выше висела парочка пистолетов, а еще выше — живым утесом высилась темная лошадиная шея. Так, похоже, я в седле, вернее, поперек оного. Сосредоточившись на собственных, надо сказать, не слишком приятных ощущениях, я выяснила примерно следующее. Во-первых, правая рука нестерпимо болела, словно побывала в бочке с кислотой. Во-вторых, во рту раскинулась настоящая пустыня. Ну а в-третьих, скоро рассвет, воздух уже насыщен ультрафиолетом настолько, что дышать тяжело, а люди, знай себе, вперед идут.

— Эй, — я попыталась принять вертикальное положение, ехать поперек лошадиной спины было как-то унизительно. Лошадь возмущенно фыркнула, но, слава богу, этим и ограничилась. Умничка. Я даже мысленно пообещала ей большое яблоко на ближайшем привале. Нарем, ехавший рядом, молча протянул поводья. Черт, руку согнуть не могу, придется одной править.

— Что произошло?

— Только Господу о том ведомо, — ответил Нарем, на ходу перебирая четки. — Тварь оная сгорела, аки душа грешника в адском пламени. Тебя брат Рубеус из огня вытащил.

Значит, Рубеус… надо будет при случае сказать спасибо. Вовремя успел, рука, обмотанная белой тряпкой, ныла, и бы не своевременная помощь людей, мне пришлось бы худо. Ну говорила же, что другую дорогу искать надо!

Кстати, в данный момент искать надо не дорогу, а спокойное место, где можно было бы день переждать. Пришпорив лошадку, я догнала Меченого.

— Скоро рассвет.

— Да? — Он то ли не понял, то ли сделал вид, что не понимает. Небось, злится на себя за то, что спас нежить и вампира. Смешно. И грустно.

И чертовски больно.

— И где предлагаешь остановиться? — Поинтересовался Меченый. — Пещер тут нету.

— Где-нибудь. Главное остановитесь, а дальше я сама.

Говоря по правде, насчет самостоятельности я несколько преувеличивала. Прежде мне никогда не приходилось ночевать в… земле. Карл рассказывал, как устраивать лежку, но одно дело рассказ, и совсем другое собственный опыт.

Место для стоянки отыскали быстро, правда, не самое удачное — на мой взгляд чересчур близко от тропы — весьма невовремя закрался вопрос о том, кто протоптал тропу на незаселенных землях? — среди зарослей малинника, через которые не продраться ни чужим, ни своим. Внизу — прелые, прошлогодние листья и мокрый мох, а в земле сплошное месиво корней… Чудо, а не место, никак специально для меня выбирали.

Малинник пришлось частично вырубить, в результате получилось нечто вроде крепости — снаружи вал из колючек, внутри относительно чистое и удобное пространство, люди разгружали вещи, расседлывали лошадей, которых нужно было отвести за пределы лагеря, а я занялась лежкой.

Саперная лопата — очередная полезная вещь, позаимствованная в разоренном лагере — с легкостью вгрызалась в землю. Орудовать левой рукой было неудобно, а правая, раненая ныла, причем боль со временем становилась лишь сильнее. Но я держалась: во-первых, люди, все как один, с любопытством наблюдали за тем, как я орудую лопатой — готова поспорить, что мои мучении доставляли им удовольствие. Ну и плевать, пусть радуются, все равно не сдамся. Во-вторых… рассвет близился, а мне еще копать и копать…

— Давай помогу. — Ильяс выдрал из рук лопату. — Насколько глубоко?

Я бы тоже хотела знать, насколько глубоко.

— Ну… теоретически метра должно хватить. Или лучше полтора. Спасибо.

Ильяс отмахнулся. Правильно, они это не для меня, для себя делают. Черт, нужно заняться рукой, хотя бы перебинтовать, а то потрескавшаяся кожа сочится сукровицей, вспухает пузырями, и вообще выглядит на редкость отвратительно.

И Вальрику помочь надо, раз обещала.

Команда остановиться раздалась, когда Вальрик окончательно смирился с тем, что скоро свалится с лошади. Вот так просто возьмет и мешком рухнет вниз — ноги, руки, ребра, даже шея ныли неимоверно. Стыдно. Это ему, а не брату Рубеусу, надлежало скомандовать привал, а потом бодро — будто и не было ни сидения под дождем, ни переправы через реку, ни долгого путешествия по лесу — соскочить с лошади и руководить разгрузкой. А еще по мере возможности поддерживать слабых, помогать сильным и вообще всячески участвовать в устроении лагеря.

Пока же Вальрик не находил в себе сил спешится, лошадь возмущенно фыркала, мотала головой и иными способами показывала, что почти всех остальных коней уже расседлали.

Фома и тот справился, а он, князь и воин, медлит. Честно говоря, Вальрик давно бы слез с лошади, если бы был уверен, что ноги выдержат: вот будет весело, когда он в траву кувыркнется.

— Что, помочь? — Не дожидаясь ответа, Морли попросту вытащил Вальрика из седла. — Ох, княже, и возни с тобой, будто девицу украл, то на руках носи, то с коня ссаживай…

— Я сам! — От упрека — заслуженного, кстати, упрека — Вальрик окончательно пал духом. Зря отец понадеялся на него, следовало бы Айвора отправить, или Грега, или еще кого из братьев, уж их бы не обвинили в слабосилии.

— Сам он, сам… — Бурчал Морли, расседлывая лошадь. — Еле душа держится, а туда же… командовать… успеешь еще накомандоваться… к Рубеусу иди, он тебя видеть хотел. Горе с вами, с детьми, вечно силы свои переоцениваете… Фома вон тоже с трудом на ногах держится…

Морли продолжал бурчать что-то про молодежь и безответственность, а Вальрик отправился искать Рубеуса. Конечно, некрасиво бросать лошадь и вещи, следовало бы убедиться, что животное не только расседлают, но и разотрут, осмотрят подковы, напоят и привяжут так, чтобы пастись могло, но ведь Морли сам начал… он опытный, знает, что делать, а Вальрика брат Рубеус спрашивал…

Брат Рубеус сидел на земле, наблюдая, как в дальнем углу рукотворной поляны, меж корней дерева, вампирша пытается вырыть яму. Лопатой она орудовала как-то неумело, точно впервые в жизни увидела. Это из-за ранения, сообразил Вальрик, из-за ранения и из-за того, что он не поверил твари, когда та про опасность сказала. Ну а как было поверить? На дороге лежало самое обыкновенное бревно, таких каждую весну после разлива реки по сотне на берег выносит: черных, осклизлых от воды и ни на что непригодных по причине трухлявости. Откуда ему было знать, что бревно — совсем не бревно, а… тварь, иначе и не скажешь. Когда брат Рубеус заорал, чтобы отступали, Вальрик замешкался и увидел, как бревно пожирает вампиршу, а та словно во сне — не шевелится, не пытается вырвать руку, по которой вверх ползут черная плесень… а потом брат Рубеус швырнул в бревно маленькую склянку, которая взорвалась пороховым ядром, выплюнув синее пламя, и на бревно, и на Коннован… и Вальрик снова наблюдал. Наблюдал, но даже не пытался вмешаться — его словно парализовало, и хуже того, ему начало казаться, что в огне горит не Коннован, а он…

Это брат Рубеус вытащил вампиршу. Брат Рубеус всех спас, а Вальрик… Вальрик в очередной раз доказал собственную несостоятельность.

— Садись, — Рубеус показал на траву. Вальрик послушно сел и приготовился слушать, сейчас ему скажут… не известно, что, но заранее понятно, что ничего хорошего. Первый вопрос слегка обескуражил.

— Как самочувствие?

— Лучше, чем у нее.

— У нее? За вампиршу беспокоишься? — Рубеус посмотрел как-то искоса. — Не волнуйся, через день-два и следа не останется, на них быстро заживает.

— Угу.

— Да и к боли они иначе относятся. У них болевой порог высокий. Или низкий? Никогда не мог запомнить.

— Что такое болевой порог?

— Ну… как бы это объяснить? Одним от искры больно, другие горящую головешку из костра голыми руками вытаскивают, и ничего.

— Понятно, — на самом деле Вальрик не очень поверил в этот самый болевой порог, и в то, что рана заживет быстро — слишком уж страшно она выглядела: почерневшая, обуглившаяся кожа, темное, хорошо прожаренное мясо и тонкие ниточки сосудов, почему-то синего цвета.