— Может, и обратят, но препятствовать не станут. Главное, чтобы поединки были честными.

— Дуэльный кодекс, — понимающе кивнул Рубеус, — вы чтите кодекс?

— Не чтим, но соблюдаем. Ата-кару, поединок чести, является законным и распространенным способом выяснения отношений. От вызова можно уклониться, но… на моей памяти подобного не случалось. Да и вообще, наверное, не случалось. Хранители и те выходят на круг, если сыщется кто-то, в достаточной степени безумный, чтобы бросить им вызов.

— То есть, с помощью поединка я могу убивать, не опасаясь наказания?

— Если сможешь. Но с равной долей вероятности убить могут и тебя.

— Если смогут. — Ответил Рубеус.

— Смогут. Если не простые воины, то кто-нибудь из первой сотни, если не они, то Хранители. Если кто-то из Хранителей посчитает, что твои действия каким-либо образом вредят нам, он просто вызовет тебя на поединок.

— И что?

— И все. Победить Хранителя невозможно.

Разговор оборвался, а жаль, мне было интересно беседовать с Рубеусом, интересно наблюдать за тем, как меняется его настроение, как нити связи наливаются то яростно-алым, то задумчиво-зеленым, то…

Мне хотелось, чтобы он передумал, чтобы попробовал принять новый мир и новую жизнь, и причина была не только в том, что смерть валири причинит мне боль, но и в том, что… мне просто до жути надоело одиночество.

Черный жук пытался пропихнуть в трещину жирное, закованное в хитиновую броню, тело. Тонкий проросток, проклюнувшийся из той же трещины, разворачивал хрупкие листочки… рассвет скоро, а Меченый молчит.

Ну почему он молчит? И не выдержав, спрашиваю:

— Ну так что ты решил?

— Я человек, — Рубеус даже не повернулся в мою сторону. — И умру человеком.

— Идиотом ты умрешь, а не человеком. Делай, что хочешь, а я пошла. Солнце жжет.

Он взглянул на небо, темное и сердитое, не подающее ни малейших признаков приближающегося рассвета. Кожа Рубеуса, сохранившая остатки меланина, еще не обрела нужную чувствительность, у меня же руки и лицо чесались от ультрафиолета. Пару минут вне укрытия и придется лечить ожог.

И все-таки Рубеус вернулся. Я знала, что он вернется, но все-таки немного нервничала, Рубеус упрям и с него станется умереть назло мне.

— Все остается по-прежнему. — Рубеус говорил, стоя спиной ко мне. Старался быть спокойным, однако, нити, нас связывающие, выдавали его с головой. Интересно, а Карл тоже так умел меня чувствовать? Скорее всего, умел. И я тоже слышала его, правда не долго, неделя или две и Карл закрылся.

Было больно.

— Ты поняла? Все остается по-прежнему?

— Конечно.

Я не возражала. По-прежнему, значит, по-прежнему: пусть пока тешит себя надеждой, что ничего не изменилось, пусть выдвигает теорию, что тело — это одно, а душа — совсем другое, и что пока человек помнит о Боге, то и Бог помнит о человеке. Красивая сказка, не более. Я тоже когда-то верила в нее, давно-давно, в прошлой, человеческой жизни. Ежевечерняя молитва — хорошие девочки благодарят Господа за прожитый день, еженедельные службы с обязательной исповедью и покаянием, Рождество и День Гнева… а потом в деревню пришла алая смерть…

Я снова молилась, днями, ночами, просила, обещала что-то несбыточное, но Господь не снисходил до моих молитв, родные умирали… все вокруг умирали… а когда умерли, когда я осталась совсем одна среди мертвецов, появился Карл.

Чудо? Вполне возможно. Только хотелось бы знать, кто стоит за этим чудом: Бог, Дьявол или просто больное воображение?

Рубеус преисполнен решимости сохранить как можно больше человеческого: нити светятся холодным синим — цвет решимости и героизма. Я тоже когда-то зарекалась не убивать.

Это ведь такая простая заповедь: не убий.

Не убий…

А приходится, ради жизни, ради того, чтобы дышать, чувствовать, существовать, чтобы не растаять в лучах белого-белого солнца, нисколько непохожего на настоящее. Жажда — страшная вещь, скоро Рубеус поймет и… смирится. Всем когда-то пришлось перешагнуть через этот запрет.

Не убий.

Заповедь для людей, но не для да-ори. И верить в Бога перестаешь после первой же охоты. После десятой умолкает и совесть… двадцатая — и ты уже не воспринимаешь людей, как разумных существ.

Что до Бога… то если он и вправду существует, такой весь Всеблагой и Всемогущий, разве может он быть столь жесток к детям своим?

Не знаю, и честно говоря, не очень-то хочется.

В дорогу собрались быстро. Лошади, сумки, оружие… все как обычно, с небольшой разницей: я свободна.

Я свободна! Совершенно, абсолютно свободна! Как птица, как ветер, как… как не знаю кто. Почему-то именно сейчас я осознала факт свободы. Жаль, Ветра не слышат… в один миг домчали бы до нужного места.

Ветра… нужно будет рассказать Рубеусу о Ветрах. Сначала он не поверит, а потом… стоит единожды прокатиться на холодной спине Анке, или нырнуть в горячие, наполненные ароматами песка и моря, объятья Яля, и жизнь изменится. Ветра — это…

Это поля неизвестной природы, возникшие в результате применения нового оружия. Так говорил Карл. Еще рассказывал про геомагнитные волны, силовые аномалии и биоэнергетику, но… но существование Ветров невозможно объяснить одной лишь физикой, они — живые.

Анке — суровый, холодный, как северные зимы. Он любит спокойных и уравновешенных, ко мне приходит не всегда, да и я не часто прибегаю к его помощи. Мне милее Яль: взбалмошный, капризный, нервный. Валь хитер, Истер деловит и конкретен…

Здесь небо мертвое, Ветра избегают Пятен, но пересечь границу и… да здравствует свобода, Орлиное Гнездо и спокойное, размеренное существование, в котором все вернется на круги своя. Горячая ванна, свежая постель, чистая одежда, нормальная еда… как мало, оказывается, надо для полного счастья.

Но, сдается мне, что в Орлиное гнездо я вернусь не скоро: сдержав слово, данное князю, я получила свободу, но только затем, чтобы снова потерять ее.

Рубеус кругами ходил возле своего жеребца: норовистое животное никак не хотело признавать в этом существе хозяина. Коню следовало бы хорошенько врезать по ушам, а потом уже садится.

— Помочь?

Рубеус промолчал, но связывающие нас нити накалились докрасна. Раздражение. Гнев. Растерянность. А мне обидно. Утешаюсь тем, что он привыкнет. Когда-нибудь. У нас впереди полно времени.

Горы начались с легкой сиреневой дымки на самом краю горизонта, по мере приближения дымка тяжелела, принимая очертания невысокого сильно изломанного плоскогорья, отдаленно напоминающего хребет динозавра.

Признаться, Карл обрадовался, все-таки степь была утомительно однообразной, а тут хоть что-то новое, но радость длилась недолго: меньше всего Карл ожидал встретить на Проклятых землях вооруженный отряд тангров и потому в первую минуту готов был списать увиденное на галлюцинации. Или мираж. Но галлюцинация была на редкость подробной: раскинувшийся в ложбине между скалами лагерь дышал, жил, наполняя степь запахами готовящейся еды, дыма, дерьма из выгребной ямы, лошадиным ржанием и человеческими голосами.

Карлу удалось подобраться почти вплотную к редкому частоколу, за которым ютились серые горбики палаток. Тангры проявляли поразительную беспечность: выставленные часовые несли службу с тем вялым безразличием, которое появляется после долгого стояния на одном месте, хорошо знакомом и безопасном. На ближайшем к Карлу посту зевал, страдая бездельем, тангр, зато напарник-человек работал за двоих, или делал вид, что работает: людям с их несовершенным зрением сложно разглядеть что-либо в темноте. Безусловно, можно было бы воспользоваться случаем и подойти ближе, но Карл не сдвинулся с места: беспечность беспечностью, но если тангр его почувствует, то поднимет тревогу. В лагере около сотни воинов, приличная для этих мест сила, да и глупо начинать военные действия перед рассветом. Лучше уж подыскать место для лежки.

Конечно, устраиваться на дневку возле лагеря было рискованно. С одной стороны. С другой же, тангры не знают о присутствии Карла, они расслаблены и ленивы, следовательно, целенаправленно заниматься поиском никто не станет. Тем паче солнечный свет представляет опасность и для третьей расы. А люди… сомнительно, чтобы решились сунуться за пределы лагеря без хозяйского приказа.