— Жизнь случилась, — вздыхает тяжело и даже не сопротивляется. Видимо, в самом деле замерзла, а сейчас от моих рук отогревается. Осторожно массирую ее шею и плечевой пояс, Кристина прикрывает глаза, расслабляется и тихо стонет. У меня башку от этого ее стона рвет, шестеренки закручиваются в направлении кровати, в паху становится тесно, но я себя торможу. Пока не лучшее время, хоть нас никто искать и не станет, — а в ней иногда пиздец бывает.

— Расскажешь? — спрашиваю, заранее предполагая, какой ответ получу.

— Нет. Тебе это ни к чему, — подтверждает мои догадки, снова закрывается от меня в свою красно-ледяную раковину.

— Помочь чем? — все же не даю ей окончательно спрятаться, успеваю ухватить за хвост.

Она наконец открывает глаза и смотрит на меня проникновенно, точно ищет ответ на неозвученный вопрос. Что-то просчитывает. Ее ладонь опускается мне на грудь. Кристина тяжело сглатывает слюну, я повторяю движение за ней же, потому что это совершенно новые ощущения. Не я тараню ее броню, а она сама сдается, снимая ее с себя. И я, оказывается, ждал все это время от нее первого шага, потому что приятно, когда тебе отвечают взаимностью.

— Поцелуй меня, — улыбается устало, а я застываю в одной позе. Мне ведь не послышалось? Она и правда просит ее поцеловать? Ее желание льстит, только одно непонятно: не потому, что вдруг в меня влюбилась, она тут одна накидывалась. Значит, есть что-то глобальнее. Но все мои мысли вылетают из головы, когда Крис зовет меня испуганно-ласково: — Жень…

И я сдаюсь, впечатываясь в ее губы.

Отвечаю на поцелуй Верховского и тону. Его губы жадные, наглый язык хозяйничает у меня во рту. Запах сигарет придает нашей близости вкус отчаяния, от него становится горько, но я ни за что не смогу оторваться от Жени. Обхватываю его шею, глажу затылок и грудью прижимаюсь к нему.

Верховский действует лучше любого наркотика. Выбивает из реальности основательно и бесповоротно. Он топит своим желанием, умудряется распалить и озябшую меня. Запрокидываю голову, открывая доступ к шее — Женя не задает вопросов, тут же принимается языком рисовать круги на коже и втягивать ее в себя. Останутся следы, но сейчас, когда мозг затуманен алкоголем и ненормальной похотью, плевать. Только бы он не останавливался.

Последние мысли улетучиваются. За облегченным выдохом следует стон. Я этого и добивалась, но выходит даже лучше, чем можно было предполагать. Мне хочется переступить грань, зайти дальше поцелуев, окончательно стереть все отвратительные события этого дня и спрятать их под приятными ощущениями.

— Да-а-а, — тяну вверх его свитер, но Верховский вдруг замирает. Отстраняется, оставляя после себя только холод. В темноте различаю его голодный взгляд. Знаю же, что хочет меня. Так не целуют женщину, к которой не чувствуют симпатии. Обхватываю свои плечи и покачиваюсь едва заметно, потому что без рук Жени пропадает опора.

— Сколько ты выпила? — спрашивает, отступая к столу. Он что, пытается меня оттолкнуть? Сейчас расскажет, что не занимается сексом с пьяными? Ни за что не поверю.

— Полбокала. Сомневаешься, что я могла захотеть тебя в трезвом уме? — слезаю с подоконника и не спеша иду к Верховскому, стуком каблуков отмеряя свое растущее желание.

— Думаю о причинах, по которым ты на это решилась, — Женя напрягается, когда я опускаю ладони на его грудь, веду вверх по плечам.

— Даже я о них не думаю, — кончиками пальцев пробегаюсь по шее, очерчиваю подбородок и впервые позволяю себе полюбоваться Верховским. — И тебе не советую.

Я снова начинаю анализировать. В голове всплывают обрывки фраз из разговора с Эдиком. Морщусь от отвращения. Хренов мудак, у которого я вынуждена идти на поводу. Не хочу сейчас. Забыться. Дать себе хотя бы несколько часов спокойствия, а потом решать проблемы.

— Ты пару минут назад почти рыдала на подоконнике. Что изменилось?

— Я ведь уже все сказала, — боже, я настолько безнадежна, что даже Верховский со всеми его признаниями меня не хочет. Отшивает так, что впору разрыдаться. И если он продолжит нести чушь, то я точно выставлю его за дверь. Отступаю от Жени, отхожу и кладу ладонь на дверную ручку. Нажимаю вниз, но не открываю. — Если ты не хочешь продолжать, то уходи. Приношу свои извинения, Евгений Дмитриевич, я ошиблась, подобного не повторится, — приоткрываю дверь, впуская яркий свет. Щурюсь, но успеваю рассмотреть Верховского лучше. Он… злой?..

Да, я провоцирую. Нарочно испытываю его, но у меня нет времени убеждать Женю, что со мной все хорошо. Потому что все отвратительно. Я в такой заднице, что из нее не выбраться. И мне нужно хоть что-то, что принесет радость. И Верховский, кажется, вполне может это сделать, только продолжает решать какие-то моральные задачки явно не в мою пользу.

— Ты же понимаешь, что обратного пути не будет? Я не откажусь от всего, что ты предложила, — он останавливается совсем рядом. Чувствую его горячее дыхание на своих губах. Женя отыскивает в темноте мои глаза. Ладони его опускаются на талию, скользят вниз и сжимают бедра с такой силой, что мне кажется, ткань костюма затрещит. Движение грубое, я привыкла к более нежным мужчинам, но жесткость Верховского удивительно резонирует с моим душевным состоянием. — Даже если ты попросишь.

Он будто нарочно оставляет мне слишком много пространства для маневра. Не в физическом — моральном плане. Бедром я ощущаю его эрекцию, потому что с каждой секундой он все сильнее в меня вжимается, грозясь раздавить. Я на его фоне совсем мелкая, но мне удивительно не страшно.

— Я прошу о другом, — убираю пальцы с дверной ручки и выпрямляюсь под натиском Жени. Из меня так себе соблазнительница выходит, но опыт, бесспорно, интересный. Обычно соблазняли меня: одаривали подарками, сыпали комплиментами и возили на шикарных автомобилях. Теперь я оказываюсь в совсем ином положении, но оно будоражит даже сильнее. Облизываю пересохшие губы и дерзко вздергиваю подбородок.

Решайся, уже, Евгений Дмитриевич, не заставляй меня думать, что я ошиблась в тебе.

— Ненормальная, — рычит он и толкает дверь, а в следующую секунду распластывает меня по ней.

Его губы снова терзают мой рот, а по тому, насколько хаотичны его движения, я понимаю, что пощады не будет. Мы оба перешагнули черту, вдоль которой бродили все это время.

Верховский совершенно не вписывается в мой мир: он слишком прямолинейный для него и грубый. Я тоже вращаюсь за пределами его Вселенной: в мои планы не входит варить борщи и ждать его вечерами после работы, раздевать невменяемого после попоек с друзьями и восхищенно заглядывать ему в рот.

Но сейчас, в этой конкретной точке, мы полностью совпадаем: я нетерпеливая, он сумасшедший. Тяну ремень на его брюках, дрожащими пальцами едва справляюсь с пуговицей и молнией. Не удержавшись, прохожусь по твердому стволу через ткань боксеров, испытывая странное волнение и острое предвкушение. Верховский хрипит довольно и прикусывает кожу на моем плече.

— Да, вот так, продолжай, — комментирует, когда я смелею и, забравшись под резинку трусов, обхватываю ладонью член. Веду вверх и вниз, изучая. Женя оказывается идеальным во всех местах. Он сам раздевается, снимает свитер, бросая его в сторону, снимает брюки вместе с бельем, оставаясь обнаженным перед одетой мной.

Мне приходится ненадолго отпустить Верховского, чтобы расстегнуть молнию на юбке и позволить той скользнуть вниз. С блузкой Женя справляется сам. Аккуратно расстегивает пуговицы, и я остаюсь перед ним в одном белье. Он отстраняется, явно изучает, хотя в темноте сложно что-то разглядеть, но я буквально чувствую, как начинает гореть кожа в тех местах, куда он смотрит.

— И каков вердикт? — усмехаюсь, прекрасно зная себе цену. Да и Верховский почти все там видел. Сбрасываю туфли, касаюсь стопами прохладного пола, но это ни капельки не остужает. Я все так же разгорячена. Развожу ноги шире и скольжу ладонями по телу, пальцами сжимая соски и опускаясь ниже. Мне хочется, чтобы он продолжал так смотреть. Восхищенно-жадно. Потому что я тогда обо всем остальном забываю.