Он выдает мне лекарства, следит, чтобы я их выпила, а потом мы и правда засыпаем. И кажется, я теперь понимаю значение фразы «оздоровительный сон». Чувствую себя в разы лучше, чем было утром. Даже немного шучу, когда мы пытаемся отклеиться друг от друга.

Женя заботится. И делает это так, что я плакать от счастья готова. Он не оставляет мне шанса возразить и готовит самый вкусный на свете куриный суп. Регулярно проветривает комнату, снабжает меня вкусным чаем с медом и лимоном. И каждый раз умудряется лечить своими прикосновениями, так что я подсаживаюсь на них, как на наркотик.

Он снова взбивает мою подушку, встряхивает одеяло и, дождавшись, когда градусник измерит температуру, снабжает меня очередной порцией лекарств, а после наконец укладывается рядом. Время уже далеко за полночь, мы прижимаемся друг к другу близко-близко, так, что я чувствую, как бьется его сердце. Так, что он ощущает каждый мой вздох. Я тону во внимании Верховского, от него тепло и легко. Во мне будто сотня лампочек загорается, а еще улыбаться все время хочется.

Не знаю, что происходит со мной и как долго это продлится, но если так выглядит любовь, то пусть она будет бесконечной.

Шесть дней спустя

Праздники пролетают быстро, особенно если учесть, что большую часть из них мы лечили Крис. Она к началу рабочей недели окончательно пришла в себя, поэтому на работу рвалась охотнее меня. А вот меня, наоборот, тянуло к ней как магнитом. И один день, который мы провели порознь, потому что мне надо было привести себя в порядок перед началом трудовых будней, оказался отвратительным.

Сильно меня привязало к Крис за считанные дни. Я даже трезво мыслить без нее рядом не могу, помешался до такой степени, что не выходит ничего. Даже на работу приезжаю раньше, чтобы встретить ее. Измайловой еще нет, поэтому я достаю из кармана пачку сигарет, отхожу в сторону от входа и закуриваю. Табак мысли успокаивает, заодно и сам себя осаживаю. Нельзя на Крис нахрапом, она сразу в себе замыкается. Муж ее бывший мужиком вроде нормальным оказался, но к совершенно другим ухаживаниям приучил. Там пафосно должно быть, красиво — обертка, одним словом. Мне же хочется в себя Измайлову вжать и никогда в принципе не отпускать.

Выпускаю сизое облако в морозный воздух. И с ним все тревоги. С соседом о продаже я уже договорился, сегодня подписываем все документы, правда, что-то мне подсказывает: без пьянки не обойдется. Слишком долго пытался он лакомый кусок заполучить, а я все божился, что не продам дом. Да я и не против хорошо с несостоявшимся соседом расстаться. Он какой-то серьезный перец, с таким коннект надо держать, а не ссориться.

Заканчиваю дымить и вижу, как наконец паркуется красная «Ауди» аккурат рядом с моей тачкой. Улыбка от уха до уха растягивается, наблюдаю за Крис сквозь лобовое, она серьезная, выдыхает только когда глушит двигатель и ставит ручник. Выходит в темно-красном пальто, поражает меня своей любовью к яркому цвету. Делаю пару шагов навстречу, вижу ее смущение. Не знает, как поступить: подойти или сохранить дистанцию. Мы вместе — в этом никаких сомнений, но это всегда просто, когда нас только двое, а на работе может и осуждение скользнуть. Мне по большому счету плевать, всегда найдутся любители языки почесать, а вот Измайлова переживает, даже сейчас немного волнуется, поглядывает на окна, будто там все только и ждут романтический фильмец про начальницу и анестезиолога в главной роли.

— Доброе утро, Кристина Борисовна, — начинаю первым, чтобы ее немного расслабить. Специально обращаюсь формально. Выдыхай уже, радость моя, я никуда тебя отпускать не собираюсь. Прятаться тоже не стану.

— Доброе утро, Евгений Дмитриевич, — отзывается, замирая на расстоянии нескольких шагов. Удивляюсь я иногда женщинам. Она Эдика позавчера в бараний рог скручивала, требуя от него провести все честно, а теперь млеет, оставляет мне все шаги и ждет.

— И все? — ухмыляюсь и сокращаю расстояние. — А поцеловать любимого мужчину? — форсирую события, но слова вылетают быстрее, чем я успеваю о них подумать.

— Прямо-таки любимого? — удивляется Крис, дерзко усмехаясь. Она вскидывает подбородок и смотрит на меня, ожидая ответа. А мне что? Пути назад уже нет, сказал, значит, надо переть напролом и дальше.

Киваю руки за спину завожу, чтобы не нарушить моментально придуманный в голове план и не заграбастать Измайлову в объятия, пусть и очень хочется это сделать и самому впиться в губы. Но я и так нам навстречу семимильными прошагал, так что теперь буду тянуть ее. Пора.

— Конечно. Или есть возражения? — выжидаю секунд пять, не большее терпения не хватает. А то Крис еще ответит, что нелюбимый, что делать-то потом? — Вот и я считаю, что нет, — подтверждаю свое предположение. — Так что целуй.

— А если кто-то увидит? — шепчет растерянно, оглядывается, но уже ладонь на мою грудь опускает.

— Обзавидуется моему счастью.

Крис губы кусает, все еще по сторонам смотрит, но уже не опасливо. Скорее, время тянет, чтобы я рукой махнул и сам все сделал. Но я сегодня с таким поворотом событий не согласен. Так что героически терплю. Она кивает, что-то шепчет, но разобрать не получается, а потом становится на носочки и чмокает меня быстро в уголок губ.

— Все. Пойдем, — произносит сбивчиво, а у меня дыхание спирает. Сама поцеловала. Признала, что чувствует ко мне что-то, шагнула навстречу. Она разворачивается, но я не даю уйти, сгребаю ручищами, подбородок ладонью фиксирую. Зрачки ее на всю радужку расплываются, губы приоткрываются с растерянным вздохом. Вечность бы смотрел.

— Ага, целоваться нормально пойдем, — соглашаюсь и впиваюсь в манящие, стирая красную помаду. Похрен уже, что там отпечатается на губах, мне сейчас надо. Целую, и в груди все переворачивается, на место становится. Вот так всегда и каждый день, чтобы без заморочек и прочей ерунды. И не важно, что там остальные подумают: лясы точить начнут, злиться или радоваться. Последнее, конечно, хорошо.

— Ты весь в моей помаде, — отрывается от меня первой, стягивает перчатку и пальцами стирает себя с губ, пока я подушечки ее губами прихватываю. — Боже, Жень, ну нельзя же так! Нам ведь не по восемнадцать.

— Мне в душе вообще шестнадцать, — ржу и беру ее за руку. — Теперь можно и работать.

— Эдик к одиннадцати приедет, привезет договор. Зайдешь немного раньше? Хочу с тобой кое-что обсудить, — она улыбается нервно, и я напрягаюсь. Что-то задумала? Ни разу не удивлюсь, если Кристина откажется от моего предложения выкупить долю Катаева.

— Ок, — моментально погружаюсь в мысли. От дома мне в любом случае отказаться придется. Не смогу я заднюю дать, если что изменится в планах Измайловой.

Мы входим вместе, и это меня успокаивает немного. Чуть-чуть совсем. Было бы в разы лучше, если бы я в голове своей несносной женщины побывал и понял, что за умозаключения там выносятся.

Открываю перед ней дверь и пропускаю вперед. Мы оба ненормально светимся и улыбаемся. Снова вцепляемся друг в друга, оказываясь в холле. Обстановка тут, конечно, взвинчивается моментально. Накаляется, и я как та расплавленная железяка между молотом и наковальней.

Потому что во все глаза на нас неотрывно пялится Олеся. На ее лице сменяются все краски: она сначала бледнеет, становясь почти зеленой, и я в какой-то момент даже собираюсь рвануть ей навстречу, чтобы она не ударилась головой, когда в обморок будет шлепаться, но потом она заливается краской — в первые три секунды от смущения, а дальше пунцовеет от злости, стремящейся к ярости.

— Доброе утро, — начинает Кристина, и вид у нее такой при этом, словно она не знает, что у нас с Олесей был флирт. Точнее, я использовал девчонку для своих целей, а она, кажется, успела в меня влюбиться, хотя я свято верю, что ничего подобного произойти просто не могло, потому что я и поводов особо не давал. А после того, как отбрил ее на именинах Иваныча и вовсе должна была понять, что между нами быть ничего не может.