Гульбахар зарыдала от ужаса, отодвигаясь от этих страшных людей.

— Отпустите нас! Пощадите! Вам заплатят, только не делайте со мной ничего! Умоляю!

— О, кажись, теперь поняла. Пошли, Карл! Вот бумага и чернила. Пишем слезное письмо мамочкам. И чтобы не меньше страницы, иначе ляжете спать голодные, а ведро с дерьмом простоит тут неделю.

Дверь со скрипом закрылась, а снаружи лязгнул засов.

В тот же день. Арнульф.

— Слушай, Арнульф, — спросил сиплый, когда они поднялись наверх, — а на хрена их в одну комнату поселили?

— Так господин сказал, — пожал плечами старший из наемников. — Там какой-то невшибенно умный мозговед эту операцию разрабатывал, за немереные деньги. По сравнению с этим, вся наша работа в диверсионных группах — чисто второй класс школы при храме светлого Бога. Он лично каждое письмо писал. Демон, а не человек. На людских душах, как на арфе, играет.

— Ну, надо же! — почесал затылок сиплый. — С какими затеями у нас задание. Слушай, там же кровать одна. Получается, он ей вдует, как пить дать.

— Так вроде бы на то весь расчет. У нас тут полтора-два месяца есть. Девка залететь должна.

— А если не залетит? — спросил донельзя удивленный сиплый.

— Господин сказал, что должна. Тот мозговед все рассчитал. Он весь такой раненый герой, а она при нем сестра милосердия. У него сотрясение плевое, он через неделю как огурец будет, ты же видел, какой лось здоровый. Их там гоняют, как проклятых. У меня тысячник из этой Сотни был, из мидянских князей. Зверь, а не мужик. В пятьдесят лет на одном пальце подтянуться мог, и марш-бросок в полной выкладке делал. Еще назад отбегал и пинками отстающих гнал. Сука! Так вот, сопляк такой излечился от ее забот, а делать то им нечего целый день. Она в него влюблена, как кошка, и он на ее портрет, сказали, все руки стер. Без вариантов, дней через десять, она ему даст, хоть и благородная.

— А зачем надо, чтобы она залетела? — с приоткрытым от удивления ртом спросил сиплый.

— Мне не сказали, — с сожалением ответил Арнульф. — Сказали только, что это важно.

— Так мы ее приходовать не будем, что ли? Ты же грозил пацану?

— С ума сошел? С нас шкуру снимут. Это я пугал, чтобы этот бугай себя тихо вел. Он же мягкий, как говно, ты сам видел. Боится, что его принцесску помнут.

— Я бы ее помял, — мечтательно произнес сиплый. — Я таких девок и не видел никогда. Может, присунем ей по-тихому, без синяков?

— Да нельзя пока, — с сожалением сказал Арнульф. — Господин особо на это упирал. На нее муха сесть не должна.

— А пацан? Его тоже не трогать? А если он на нас кинется? Драться то он обучен!

— Тогда с половиной денег попрощаемся, понял? Пацана мочить только в крайнем случае, если совсем каюк. И даже калечить нежелательно.

— Вот блин, — снова почесал голову сиплый. — Задача. Девка, которую тронуть нельзя, и пацан, который руками подковы гнет. И обоих надо так запугать, чтобы сидели, как мышки, и исправно трахались каждый вечер.

— Во! Ты все правильно понял. Вот прямо так все и должно быть. Я же тебе главного не сказал. Они мыться должны каждый день, так что тебе воду носить.

— Зачем это? — открыл рот сиплый.

— Мозговед сказал, что эта девка, если от нее пахнуть будет, ему не даст. Постесняется.

— Почему не даст? — спросил совершено сбитый с толку сиплый.

— Да я откуда знаю? — в сердцах ответил Арнульф. — Они же благородные. У них все не как у людей.

Через неделю. Ахемен.

Ахемен, конечно ждал, когда Ее привезут, но появление княжны все равно стало шоком. Она ударила по всем чувствам сразу, как и тогда, на ассамблее. Самая красивая, и самая желанная девушка на свете. А он лежит, как последний слабак, боясь, что его снова вырвет в таз. Как же это унизительно!

На удивление, Гульбахар пришла в себя довольно быстро. Она плакала только в первый день, а потом на ее хорошеньком личике отражалась упорная работа мысли. Спать им пришлось на одной кровати, потому что, когда Ахемен захотел лечь на полу, Гульбахар заявила, что тогда тоже ляжет на пол. Так они и заснули, боясь прикоснуться друг другу. Ведь и так, то, что произошло, было немыслимым позором для любой девушки из приличной семьи. Она ухаживала за ним, резко отвергнув его робкие попытки отказаться от помощи.

— Не забывай, Ахемен, что я пять лет проходила медицину. У тебя небольшое сотрясение, и рвота с головной болью — это абсолютно нормально. Через пять-семь дней ты будешь абсолютно здоров. А пока тебе нужен только покой. Никаких резких движений, звуков и яркого света. Ты же сам заметил, что если не шевелиться и просто лежать, то голова болит гораздо меньше.

Ахемен закрыл глаза в знак согласия. Она была совершенно права, так действительно было гораздо лучше. Но, тем не менее, в туалет он все-таки ходил своими ногами, несмотря на приступ головной боли, который после этого был ему обеспечен. К его удивлению, туалет был довольно чистым, и даже имел работающий душ с теплой водой.

С каждым днем Ахемену становилось лучше, и уже через неделю состояние можно было оценить как вполне сносное.

— Давай поговорим начистоту, — сказала Гульбахар, когда ему стало уже вполне хорошо.

— Да и мыслей не было от тебя что-то скрывать, — пожал княжич могучими плечами. — Давай, конечно.

— Я несколько дней размышляла о том, что произошло. И у меня очень много вопросов, Ахемен. Вот смотри: кто-то знал, что у нас есть взаимная симпатия… — Гульбахар покраснела и отвернулась. Девушка не должна говорить о таких вещах.

— Не так, — резко прервал ее Ахемен. — Мы договорились об откровенности. Кто-то знал, что я тебя люблю, что я сказал об этом родителям и поругался с матерью из-за этого. Что было у тебя в семье?

— То же самое, — Гульбахар была пунцовой от смущения. — Ну почти… Только я не ругалась, а пошла к себе и долго плакала.

— Правда? — глуповато открыл рот Ахемен.

— Правда, — прямо посмотрела ему в глаза Гульбахар. — Я умоляла мать выдать меня за тебя, но она не хотела. Говорила, что найдет мне партию получше, чем второй сын князя Сардинии.

— А это значит… — продолжил Ахемен.

— Это значит, что кто-то знал все, что происходит у нас в доме, да и у вас тоже, — закончила Гульбахар. — Они подкупили прислугу. Я догадывалась об этом, потому что иначе твои письма…. Ой, их письма, не попали бы на мой подоконник. Собаки порвали бы постороннего. Дальше, карета, яхта, этот дом, эти страшные люди…

— Это наемники из швейцарских кантонов, — пояснил Ахемен. — Скорее всего Унтервальден, Швиц или Цюрих. Нам рассказывали о них на занятиях. Нищие бесплодные земли, которые управляются народным собранием. У них даже князя нет, не нужны никому их горы. Они пробовали в старину грабить караваны на альпийских перевалах, так с севера и юга туда зашли князья Швабии и Ломбардии, и такое там устроили, что они и не помышляют больше о разбое. На них даже нападать никто не хочет, потому что они пленных не берут. Хоть крестьянин, хоть князь, им все равно. Режут, потому что кормить нечем в этих горах. Они всех сыновей, кроме старших, отправляют в наемники. Это не солдаты, это дикие звери, но храбрые и умелые. А потому, княжна, мы должны исполнять то, что они сказали, со всем возможным старанием. Иначе тебе придется очень плохо, и даже я не смогу помочь.

— Я думаю, это не так, Ахемен, — ровно сказала Гульбахар. — Они нас только пугают, потому что во всем этом очень много нестыковок. Не забывай, что Школу я все-таки закончила, и по Логике у меня была твердая пятерка.

— О чем ты? — удивился Ахемен. — Нас украли не ради выкупа?

— Конечно же, нет, — терпеливо сказала Гульбахар. — Для выкупа все очень сложно. Если бы им нужны были только деньги, то нас просто поймали бы на прогулке и сунули в какой-нибудь вонючий подвал. Не было никакой необходимости писать любовные письма, везти нас куда-то по морю. А кстати, где мы?