— Кажется, за нами следят. — Мне пришлось немного поступиться гордостью, но он лучше знал эту страну.

— Здесь, в Пустыне, так всегда бывает.

— Преступники? — мои пальцы сжали рукоять меча.

— Возможно. Но скорее всего что-нибудь другое, — его глаза не желали встречаться с моими и я понял, что он не может это объяснить. Или он просто не желал выказывать передо мной свою тревогу. Я ведь был моложе его и менее опытен в таких путешествиях.

— Это правда, что Прежние оставили после себя стражей?

— Что могут знать люди о Прежних? — ответил он вопросом на вопрос. — Хотя это не исключено. Когда человек идет по пути Прежних, ему часто кажется, что за ним следят. Если даже ими в действительности оставлены стражи, то они сейчас слишком стары и бессильны и ничего не могут сделать, кроме слежки.

Эти слова вряд ли могли меня успокоить. Я продолжал вертеть головой во все стороны, но ничто не шевелилось в этой плоской пустыне, где пролегала дорога, прямая, как стрела. К полудню мы остановились на обочине, поели и напоили лошадей из бурдюков. Солнце скрылось за серыми тучами, которые, казалось, не предвещали приближение бури. Но Ривал почему-то понюхал воздух.

— Нужно искать укрытие, — заявил он и в его голосе слышались тревожные нотки.

— Но я не вижу для этого причин.

— Буря приходит здесь быстро и без предупреждения — он взглянул вдаль и указал мне на темное пятно впереди, возможно, это были какие-то развалины. Мы быстро направились туда и вскоре обнаружили, что эти развалины находятся от нас довольно далеко. Над землей уже повисла дымка, искажающая размеры предметов, так что они казались ближе, чем на самом деле. Наконец, мы добрались до намеченного места, и как раз вовремя, так как небо уже потемнело, как в пасмурный день. Скоро наступит вечер. К счастью, тут можно было укрыться, хотя эти развалины были настолько стары, что никто бы не смог сказать, чем они были раньше, но мы обнаружили там и более сохранившиеся фрагменты. Среди обломков нашли часть комнаты с остатками крыши. Мы вошли туда вместе с лошадьми и кладью. Ветер уже свирепствовал. Он поднимал клубы пыли, которая забивала рот, ноздри. Мы с трудом успели спрятаться. В комнате ничего не было видно из-за плотной завесы пыли. Но длилось это недолго. Над головой раздались жуткие раскаты грома, как будто в бой шла какая-то могучая армия. Небо прочертила ослепительная молния. Было ясно, что она поразила землю где-то совсем рядом, а затем хлынул дождь. Он мгновенно прибил пыль, но это не помогло нам оглядеться, так как перед нами встала совсем другая завеса — на этот раз водяная. Вода ручьями бежала по выщербленному полу и мы забрались в самый дальний угол помещения. Лошади фыркали, ржали, косили глазами, перепуганные разбушевавшейся стихией. Но я считал, что нам вполне повезло с укрытием, хотя вздрагивал и съеживался при вспышках молний. Гром буквально оглушал нас. Мы сжались в комочки и крепко держали поводья, чтобы лошади, обезумев от страха, не сбежали. Вскоре они начали успокаиваться, перестали вертеть головами, и я постепенно расслабился. Темнота была кромешной, точно глухой ночью, и у нас не было факелов. Хотя мы тесно прижались друг к другу, дождь так шумел, что мы не могли бы слышать друг друга, не крича. А кричать здесь мы не осмеливались. Чем были прежде эти руины? Здание стояло близ дороги и вполне могло быть таверной. А может быть, это было помещение патрульного поста, или даже замок. Ривал говорил: «Кто может понять намерения Прежних?»

Свободной рукой я ощупал стену. Поверхность была совершенно гладкой в отличие от внешних сторон, выщербленных временем. Мои пальцы не могли нащупать мест соединения плит. Но должны же эти блоки где-то соединяться между собой? Внезапно… Люди спят и видят сны. Но я могу поклясться, что не спал. А если это был сон, то такой, который я видел впервые в жизни. Передо мной предстала дорога, по которой кто-то двигается, но кто именно, невозможно разглядеть из-за плотного тумана. Просто силуэты, напоминавшие людей. Но были ли это люди? И хотя я не мог рассмотреть их, их эмоции достигали меня. Все они двигались в одном направлении, и это было бегство. Но не поражение, не бегство от наступающего врага. Казалось, какое-то обстоятельство вынудило их к отступлению и они уходят оттуда, где долго жили, пустив глубокие корни. Я понимал, что они не принадлежат в данном случае к одному народу. Один из них, проходя мимо меня, вызвал чувство сожаления, потери, такое острое и четкое, как будто он громко кричал об этом на понятном мне языке. Уяснить чувства многих других мне было сложнее, хотя, совершенно очевидно, они являлись не менее глубокими. Но вот основная часть процессии удалилась. Теперь передо мной проходили небольшие группы тех, кому, вероятно, было труднее всего уходить. Слышал ли я их плач сквозь шум дождя? Скорее всего, они плакали мысленно и горе их так подействовало на меня, что я не мог смотреть на них. Я закрыл глаза и ощутил, как по моим пыльным щекам стекают горькие слезы.

— Керован!

Наконец, призрачные тени исчезли. Осталась только свирепая буря. На моем плече лежала рука Ривала. Он тряс меня, как бы стараясь пробудить ото сна.

— Керован! — в его голосе послышались повелительные нотки. Я тщетно пытался рассмотреть что-либо во мраке.

— В чем дело?

— Ты… ты плачешь, что с тобой?

Я рассказал ему о народе, который уходил куда-то, охваченный горем.

— Может быть, у тебя было видение, — произнес он задумчиво, когда я закончил свой рассказ. — Может быть, так Прежние покидали эту страну. Ты никогда не пробовал себя в ясновидении? Не проверял себя на наличие в тебе Могущества?

— О, нет! — я решил, что мне не нужна еще одна тяжесть, которая окончательно отделила бы меня от людей. Достаточно того, что на моем теле отразилось проклятие, лежащее на нашем роду, и я не хотел прибавлять к этому еще и ясновидение. Я не желал идти по пути, по которому идут Мудрые Женщины и некоторые мужчины, вроде Ривала. И когда Ривал предложил мне испытание, я быстро и без сомнений отказался. Ривал не настаивал. Идти по этому трудному пути должны добровольно и самостоятельно. Он требовал более суровой дисциплины, чем путь воина. Здесь царили свои законы. Когда буря стихла, небо снова просветлело и мы смогли двинуться дальше. В выбоинах и ямах стояла вода. Мы наполнили свои бурдюки и досыта напоили лошадей. Мы ехали, я же все время думал, что же это было — сон или видение? Но вскоре острота сопереживания, которая так воздействовала на меня, прошла. И я был рад этому. Дорога, которая до этого все время шла прямо, теперь стала описывать широкую дугу, отклонившуюся к северу. Она вела все дальше в неизвестность Пустыни. Впереди мы заметили темно-голубую линию в вечернем небе, как будто там лежала горная цепь. Земля стала более гостеприимной, все чаще попадались деревья, а не чахлые кустарники, окруженные засохшей травой. Вскоре мы добрались до моста, переброшенного через бурный поток. И тут мы остановились на ночлег. Ривал настоял на том, чтобы мы устроились не на берегу, а на песчаном мысу, врезавшемся в поток. После дождя вода в реке поднялась, и бурные волны разбивались о прибрежные камни, обдавая нас брызгами. Я с неудовольствием принял решение Ривала, так как считал, что место выбрано довольно неудачно, и оно слишком опасно из-за близости воды. Вероятно Ривал угадал мое настроение, потому что сказал:

— Это опасная страна, Керован. Лучше позаботиться об обычных предосторожностях… и о необычных тоже.

— Обычные предосторожности?

Он показал на воду.

— Через такой бурный поток не перейдет никто. В случае нападения нам придется защищаться лишь с одной стороны.

Это действительно была обычная предосторожность. Я раскидал камни, очистив место для нас и животных. Ривал запретил разводить костер, хотя бурная речка принесла много топлива. В воде была своя жизнь. Я заметил чью-то мелькнувшую тень и подумал, что здесь водится рыба громадных размеров, хотя затем мною овладело беспокойное ощущение, что это не тень рыбы. Я решил, что тут лучше не погружаться слишком глубоко в неизвестность. Мы решили поочередно дежурить, как будто находились в окружении врагов. Когда наступила моя очередь сторожить, то я был настолько встревожен, что в каждой тени мне чудилось подползающее чудовище, но я постарался взять себя в руки и успокоиться. Хотя солнца днем не было, луна ночью появилась во всем блеске. Ее яркие лучи, освещая долину, делали ее черной и серебряной — серебряной на открытом пространстве, черной — в тени. В этой Пустыне была своя жизнь. Мы услышали отдаленный стук копыт и наши лошади заржали и забеспокоились. Видимо, это были их дикие собратья. Однажды я услышал далекий печальный зов, подобный вою волка, вышедшего на охоту. И что-то большое и крылатое медленно и бесшумно пролетело над нами, как бы рассматривая, кто же это вторгся в его владения. Но эти звуки не были пугающими сами по себе: все знали о существовании диких лошадей, а волки забегали даже в долины, а крылатые хищники водились повсюду. Нет, вовсе не эти звуки тревожили меня. Меня тревожило то, чего я не слышал. Я был уверен, что в этой серебристо-черной долине кто-то скрывается и бдительно следит за нами или слушает наши разговоры. Но я никак не мог решить — добро это или зло. Утреннее солнце разогнало все мои страхи. В дневном свете долина не выглядела такой жуткой. Она была открыта взгляду и пустынна. Мы переехали мост и направились дальше по дороге к горам. К полудню мы приблизились к их подножию. Вершины были остры, как ножи. Дорога перестала быть прямой. Она сузилась до того, что по ней можно было проехать только двоим одновременно. Она поворачивала вправо и налево, спускалась вниз и поднималась вверх. Казалось, что те, кто ее прокладывал, следовали по самому легкому маршруту в этом лабиринте гор. Прежние и тут оставили свои следы. На каменных плитах мы видели множество изображений. Встречались лица, подобные лицам людей, а иногда мы замечали физиономии каких-то жутких существ. На некоторых плитах мы видели высеченные надписи и Ривал терпеливо срисовывал их. Хотя никто никогда не мог прочесть письмена Прежних, Ривал надеялся, что когда-нибудь ему удастся сделать это. Он истратил так много времени на копирование, что полдень застал нас в узком ущелье, где мы решили отдохнуть, устроившись под самым подбородком широкого лица, надменно смотрящего на нас из глубины утеса, на котором оно было высечено.