Глава 11

От дивы пахло хозяйственным мылом и самую малость — стиральным порошком. Мятным. Правда, запах мяты был раздражающе искусственным, а вот мыло…

…матушка покупала его много, по пять кусков, сетуя всякий раз, что всенепременно разорится. И куски эти, завернув в старые газеты, складывала в картонную коробку. А коробку убирала под кровать. И та стояла, источая этот химический характерный запах, к которому Святослав долго привыкал.

Этот запах проникал в сны.

Пропитывал одежду.

И привязывался к волосам. Хотя потом оказалось, что существовал он лишь в его, Святослава, воображении. И вот снова… нет, от дивы определенно пахло.

И руки вон красные, раздраженные.

А на подоле платья видны мокрые пятна.

— Серафима Казимировна? — дива повторила это имя. — Это невозможно.

Святослав и сам понимал, что невозможно. И вовсе не потому даже, что Серафима Казимировна Цицинская была не в том возрасте, чтобы затевать интрижки. И не потому, что преставилась она уж пару месяцев как. Но вот… казавшееся прежде логичным объяснение, что некто воспользовался доверчивостью старушки и украл паспорт, чтобы изменить его под себя, вдруг всякую логичность утратило.

Украсть у ведьмы, конечно, можно, но…

— Хозяйка уверяла, что документ подлинный. То есть, как минимум, печати на нем были активны.

Дива покачала головой.

И губу прикусила.

И все одно она какая-то бледненькая, заморенная, и сила в ней едва-едва теплится.

— Сейчас я думаю, что кто-то или чистый бланк достал, или нашел чужой паспорт… при толике таланта изменить его несложно.

— Почему она?

— Не знаю, — вынужден был признать Свят. — Возможно… документ делали даже не для квартирной хозяйки.

…и это тоже нужно будет проверить, правда, пока Свят еще не знал, где искать.

— А если уж делать, то лучше на живого человека. Мало ли, вдруг кто захочет регистрацию проверить?

— А возраст?

— Хозяйка на год рождения не смотрела, как нам призналась, а для кого другого и состариться недолго.

Она кивнула, соглашаясь, что этакая теория вполне имеет право на жизнь.

— Но все-таки почему выбрали именно ее…

— Ее не любили, — тихо произнесла дива и провела пальцами по грубому канту. — Ее боялись. Сперва… я помню, когда мы сюда приехали…

— Откуда?

Показалось, что не ответит, но худенькое плечико приподнялось, а другое опустилось.

— Высокое… это около Вязьмы.

— Далеко.

Она кивнула.

— Там… детский дом. Меня в него отправили после того, как родителей… забрали.

Взгляд острый и злой, впрочем, злость эта тает.

Нужно будет запросить расширенное досье, которое наверняка имеется, но отчего-то местные решили, что Свят и без него обойдется, оговорившись лишь, что трогать диву никак не можно.

Без особой на то нужды.

— Она… жила неподалеку. Я сбегала. Как-то у нее спряталась, думала, что совсем сбегу… это перед самой войной было. А как началось, то нас в эвакуацию отправили. И я решила, что никуда-то не поеду, что вернусь в Москву, найду наш дом и родителей тоже. Они ведь ни в чем не виноваты, а значит… я ребенком была. Глупая.

Свят молчал.

Он знал, что сейчас молчание — это именно то, что нужно.

— Я сбежала, когда всех стали в машины сажать. Знала, что никто-то не будет из-за меня задерживаться. Сперва спряталась в дровяном сарае, а там…

…найти диву, если она не желает быть найденной, непросто. Да и вправду, кто стал бы задерживаться из-за нее?

— …меня даже не искали, я знаю. Спешили все очень… а потом, уже когда машин не стало, я и выбралась. Серафима Казимировна меня на дороге встретила и сказала, что я дура, что здесь… будет неладно и нужно уходить. Она и сама собралась. И велела идти за ней. Сперва я не хотела, но появились самолеты. Они так гремели, сначала я даже не испугалась. Интересно стало. И я стояла, смотрела на небо. Я никогда прежде самолетов не видела, даже в Москве, хотя папа меня на все выставки, наверное, которые только были, водил. А их было много… так много… и потом стало еще больше.

Дива обняла себя.

— Когда… посыпались бомбы, никто ничего не понял. Мы просто смотрели, как они падают. И кажется, что это было так медленно… а на самом деле… первым же взрывом меня оглушило. Звон такой в ушах стоял… и потом еще я помню, как Серафима Казимировна тянула меня прочь от школы. Мы бежали и бежали, и кажется, целый день. На самом деле добрались до ближайшего леска, а там уже, в овражке, укрылись. И Серафима Казимировна прижимала меня к себе, а я дрожала…

…самолеты Свят помнил.

Ему было шестнадцать и казалось, что это самый подходящий возраст, чтобы пойти добровольцем, а его не взяли. Сказали, что не дорос еще. Да и вовсе негоже такой потенциал на пустое растрачивать. Что найдется дело и для него, только не сразу. Он помнил свою обиду, невероятнейшее разочарование и страх, что война вот-вот закончится.

Как иначе-то?

Она закончится, а Свят так и не станет героем.

Дурак.

— Потом мы шли. Долго. Лесом. Иногда выходили на дорогу, но на дороге было опасно, и мы снова уходили в лес. Особенно, когда самолеты появлялись. Правда, чем дальше от городов, тем меньше они летали. Порой случалось наткнуться на деревню, и тогда мы задерживались на день-другой, не больше. Серафима Казимировна всем говорила, что уходить надо, но ей никто не верил. Как можно было поверить в то, что произошло?

И на сей раз в глазах ее полупрозрачных читался вопрос, на который у Свята не было ответа.

…на войну он все-таки попал.

Через год.

Ему было семнадцать, но Родине требовались маги, в том числе и разума.

— Однажды нам удалось прибиться к обозу. Вывозили зернохранилище, и архив эвакуировали. Серафима Казимировна тогда сказала, что будет мне бабушкой.

…в архивах много полезного отыскать можно, в том числе и бланки паспортов, которые полагалось хранить пять лет даже после смерти владельца.

— Тебе не обязательно рассказывать.

— Нет. Наверное. Но… она сказала, что врать магам разума глупо. И что вы слишком любопытны, чтобы оставить вопросы без ответов. Я дам вам ответы, а вы от меня отстанете.

И Свят кивнул, принимая ультиматум.

— Мы ведь не сделали ничего дурного. Возле Савельевки, такая деревушка махонькая, Серафима Казимировна сказала, что караван обречен, если не пойдет другим путем. Но ее не послушали. Почему-то никогда ее не слушали. И… мы ушли.

— А они?

Дива пожала плечами.

— Откуда мне знать? Мы просто ушли. Надеюсь, она ошибалась.

— Она ведь была не просто ведьмой, так?

— Пророчицей, — согласилась дива. — Это я потом узнала. Она умела видеть вероятности. И пользовалась этим.

Свят мысленно выругался.

Ладно, ведьму упустить, но пророчицу, ту, чей дар встречается куда реже, нежели дар самого Свята? Ей были бы рады и в Ленинграде, и в Москве. Ее бы приняли с почетом и уважением. Ведьмы любят уважение.

И золото.

И яркую жизнь, от которой Серафима Казимировна взяла и отказалась, хотя не могла не понимать, что теряет. Или… наоборот, понимала слишком хорошо?

— Мы долго бродили. Потом осели в одном городке, который в тылу… и там продержались два года. Затем переехали опять. И снова… и уже когда объявили, что война закончилась, то сюда отправились.

Дива погладила себя по плечу, словно успокаивая.

— Здесь… она устроилась при больнице. Санитаркой. Она могла бы и больше, но сказала, что не хочет, что устала от людей, правда, потом все равно помогать стала. Я понимаю. Нельзя не помогать, — бледные кулачки сжались. — Просто… невозможно. Мне. И ей тоже. Ее сразу приняли, когда поняли, какой дар. Жили мы сперва у одной старухи, платили ей. Потом в бараке, а там уже и комнату ей дали.

— Ей?

— Сперва ей. Потом и мне… когда я пошла в медицинские сестры.

Ее голос едва слышно дрогнул, и Свят подумал, что это неспроста, что не все-то так гладко с этой квартирой и комнатой. Что наверняка выделили ее, пусть и по веским основаниям, но не без посторонней помощи, за которую пришлось платить.