— Что именно?

— Откуда мне знать? — она позволила-таки раздражению выплеснуться. — Я не специалист. На червяка похоже…

— Извлечешь?

— А толку? Если вытащить, то развеется…

А если оставить, как есть, тоже развеется, пусть не так быстро, но без подпитки, а питаются эти твари жизненною силой, протянет он недолго.

— Погоди, — Степановский подошел к старому шкафу, в котором помимо обыкновенного лабораторного стекла, частью стерильного, частью просто чистого, хранилось много иных, до крайности полезных веществ. Вот, к примеру, этот мутноватый камень, ограненный розой. — Попробуй сюда переместить, хотя бы основной контур, а там… разберутся.

Астра кивнула.

Как ни странно, именно сейчас она не ощущала ни обычного раздражения, ни страха, напротив, появилась несвойственная ей злость.

Мертвое ведьмовство — противоестественно.

И человек, который прибег к нему, опасен.

— Положи, — Астра указала на грудь мертвеца. К камню ей хотелось прикасаться ничуть не больше, чем к червю, что заворочался, будто чуя неладное. Он голоден. Он, подселенный кем-то в тело, разрушил свое жилище, но не утолил свой голод.

Более того, этот голод он вовсе никогда не утолит.

Но… пускай.

Астра положила ладонь рядом с камнем, стараясь к нему не прикасаться, и позволила силе протечь в тело. Как вода в землю… червь заворочался активнее.

…чудо, что никто не подцепил его.

…или…

…не его, но другого? Она мало знает о мертвом ведьмовстве, ибо Серафима Казимировна лишь единожды о нем заговорила, да и то нехотя.

…тот мертвец случился давно, уже после войны и, кажется, месяца через три после того, как они в госпитале появились. Тот мертвец ничем-то на нынешнего не походил. Был он грязен и неприятен с виду, плохо пах, хотя, конечно, это за мертвецами водится, а еще Астра запомнила свое нежелание касаться тела. И самой, и Степановскому не позволила, пусть не умея объяснить, в чем дело, но… он понял.

Позвал Серафиму Казимировну.

А уже та велела Астре убираться, да и Степановскому тоже, сказала, что иных вещей лучше не видеть, до того они отвратительны. Потому уже, вечером, усталая и вымотанная, какой Астра ее никогда-то не видела, какая-то разом постаревшая, сказала:

— Редкостная погань, но… знать надо, раз чуешь. А то мало ли…

Мало.

Тварь, почувствовав капли силы, оживилась.

— Иди сюда, — позвала Астра, прокладывая дорожку из собственной силы. Прикосновение к ней твари заставило поморщиться. Не больно, нет.

Неприятно.

Будто…

Даже описать сложно, насколько неприятно. Но тварь ползет, она теперь похожа не на червя, но на темную гусеницу, облепленную то ли пухом, то ли грязным коконом игл.

Выше.

Ближе.

— Активируй, — велела Астра, когда тварь пересекла черту из грудины. И Степановский подчинился. Вспыхнул камень, окутывая и тело, и тварь пологом силы, вбирая ее в себя.

И…

Астра облегченно вздохнула.

— На от, — Степановский поднес чашку с морсом. — Попей… тяжко?

— Нет… гадостно…

Глава 16

С куратором Святослав встретился в городском парке, благо, был тот велик и в достаточной мере запущен, чтобы осталось в нем место для густых кустов и заброшенных тропинок. Тропинки вихляли между кривоватыми тополями. Кроны их, обглоданные осенью, смыкались друг с другом, образуя внизу сырую волглую тень.

Свят предпочел бы солнце.

Но вот человек, с которым предстояло иметь беседу, аккурат солнца избегал. Был он невысок, сутуловат и отличался немалой любовью к вязаным шарфам. Нынешний, бутылочно-зеленого оттенка с красною каймой, укутывал тощую шею Казимира Витольдовича мягкими петлями.

— Стало быть, познакомились, — вновь уточнил Казимир Витольдович, поправляя эти самые петли. — Со всеми…

— Познакомился.

Казимир Витольдович ступал медленно и ногу ставил осторожно, будто не до конца доверяя тропе или вот самому Святу, пусть и знал его с самой войны.

— И как?

— Пока никак.

Свят поморщился.

— Про старую ведьму вы меня не предупредили.

— Сам не знал.

— Так уж и не знали? — Свят поглядел на собеседника. Получилось сверху вниз, и аккурат на лысину, прикрытую фетровою шапочкой. И пусть пока уши этой шапочки были подняты да прихвачены на макушке этаким скромным бантиком, но скоро опустятся они, знаменуя наступление нелюбимых Казимиром Витольдовичем холодов. — Она ж при больнице значилась…

— Ведьмою пятого класса, десять лет тому, когда все одно было, кто там, лишь бы помогал. Потом вышла на покой по старости лет. Она и вправду была стара, а потому удерживать не стали.

Свят кивнул.

— Да и… меня ж сюда пару месяцев всего, как назначили. А предшественник мой, может, и был человеком в высшей степени партийным, но, сколь ни печально сознавать сие, партийность не прибавляет ни толку, ни ума, ни понимания, — Казимир Витольдович остановился перед лавочкой, которая почти терялась в разросшемся кустарнике. — Сейчас вот приходится… разгребать.

Казимир Витольдович помял в пальцах край шарфа и произнес:

— Тут такое вот дело… не столько в ведьме…

Он издал тяжкий вздох.

— Дива? — догадался Святослав.

— Дива… как она тебе?

— Как… дива… не знаю, — Свят пожал плечами. Присаживаться не стал, но отступил чуть в сторону, чтобы не нависать над Казимиром Витольдовичем. — Замученная какая-то. Откуда она вообще взялась?!

Никогда-то прежде он не замечал за собой подобной косноязычности.

Но поняли.

И Казимир Витольдович кивнул. Извлек из внутреннего кармана пиджака футляр, а из него — бархатный мешочек, супругою шитый, из мешочка же — круглые окуляры на тонких дужках.

— Дивы… дивы, дивы… случалось ведь прежде встречать?

Святослав кивнул.

— Там?

Уточнять, где именно это «там» находится, нужды не было.

— Да.

— Проверял? Или предлагал… сотрудничество?

Казимир Витольдович сосредоточенно полировал стеклышки бархатным же лоскутком.

— И то, и другое.

— Первое сложно, что до второго… тебя посылали куда подальше, верно? Вежливо, само собою, но… однозначно, да… они злопамятны. И к прощению не склонны. Упрямы до того, что порой это упрямство берет верх над разумом. У них часто эмоции берут верх над разумом. Издержки, так сказать, дара… дивов осталось мало. Может сотни две на весь союз, может, три… вряд ли много больше четырех… сейчас пытаются посчитать, но далеко не все живут так, как эта твоя… те, что при городах зарегистрированы, те под присмотром. Однако мнится, что есть и другие, только в лесу дива найти, сам понимаешь, весьма себе непростая задача.

Стеклышки ловили солнечный свет, проникавший сквозь густые кроны.

— Согласно же последней переписи населения… имперской еще переписи… дивов было двадцать семь тысяч четыреста сорок два… взрослых, имею в виду, о детях там ни слова.

Казимир Витольдович глянул снизу вверх. И почудилась в бесцветных рыбьих глазах его тень печали.

— И что… стало?

— Война стала. Сперва война, та самая, в которую империя ввязалась, хотя причин для того и не было. Потом другая война, гражданская.

— А разве дивы воюют?

— Нет, дивы не воюют, — очочки заняли место на переносице, и вид у Казимира Витольдовича сделался еще более нелепым. — Дивы лечат. Исцеляют. Восстанавливают. Возрождают. Это и дар их, и проклятье…

В ветвях затренькала птичка.

— Война многих забрала, выпила до дна, а те, которые остались, были слишком уж иными для новых порядков. Слишком привыкли они к положению своему, к роскоши, к тому, что давно уж стоят над другими народами.

Свят поискал взглядом птицу.

Не нашел.

— Это… как понимаешь, не могло остаться… без внимания… они полагали, будто их дар, их нужность обществу, защитит их. Так оно и было.

До определенного момента.

— К сожалению, как ни прискорбно признавать, но в прошлом мы совершили много ошибок… и дивы — одна из тех, которые хотелось бы исправить.