Свят почесал переносицу.

Дело нравилось ему еще меньше, чем прежде.

— И что мне делать?

— Свою работу. Выясни, кто имел связь с Войтюковым, а дальше разберемся мы.

— А дива?

— Что дива?

— С нею что?

— Ничего, — Казимир Витольдович ослабил давление, и пташка встрепенулась. — Если получится контакт наладить, то отлично. Если выйдет завязать какие отношения…

— Какие?

— Любые, Святушка. Совершенно любые. Даже если она позволит тебе сидеть за одним с собой столом, это будет уже много… и тут уж послушай совет старого человека. Не лги. Ложь они чуют.

С этим Свят согласился.

Птичка крутила крохотной головой. Поблескивали глазки ее. Приоткрылся желтый клюв, но не донеслось ни звука. А Свят выдержал блеклый взгляд, и силу, в нем скрытую, и… промолчал.

…подарок старой ведьмы он спрятал под подушкой. Возможно потом, когда он окончательно разберется с происходящим, он отдаст его диве.

Ей нужнее.

А пока…

Пока он и вправду будет делать то, чему обучен.

Глава 17

Ниночка жевала эклер и думала о жизни. Не то чтобы ей думалось что-то конкретное… день с утра не заладился.

Во-первых, она проспала.

Во-вторых, ванна оказалась занята сестрицами, которые, словно издеваясь, возились в ней дольше обыкновенного. Прихорашивались. Старшая напялила уродливое черное платье, а лицо набелила до того, что казалось оно маскою.

— Страх какой, — так и сказала ей Ниночка, за что удостоилась презрительного взгляда, будто это она виновата, что у Виктории вкус напрочь отсутствует.

И сестрица ее не лучше.

Это желтое платье с таким количеством оборок делало ее похожей на… на что—то там делало. Была б Ниночка в настроении, она бы придумала.

Но настроения не было.

И эклер не помог.

Или все—таки…

…бежать пришлось, а потом еще извиняться, лепетать, что, мол, опоздала, проспала… тьфу… оправдывающаяся ведьма выглядит глупо. И Нежинский, который театральным хозяйством заведовал, только хмурился и бровями шевелил.

К Ниночке у него претензий накопилось.

Ничего, скоро она покинет эту дыру, выучится, станет ведьмой, обзаведется клиентурой. Замуж выйдет…

Ниночка облизала пальцы и кривовато улыбнулась.

Почему-то мысль о замужестве больше не вдохновляла. И, что совсем уж странно, эклер не лез.

— Прелестница! — воскликнул кто-то за спиной, и Ниночка едва не подавилась масляным кремом. Поспешно отерла его, нацепила улыбку и повернулась к безумцу, вздумавшему встать между женщиной и ее эклером. — Ах, я вас только увидел, и сразу понял, что никогда-то прежде не видел подобного!

— Чего? — мрачно поинтересовалась Ниночка.

И взгляд на часы бросила превыразительный. Все ж до закрытия оставалось пятнадцать минут. И в другой день она бы уже закрылась, но сегодня поганец-Нежинский, которому явно хотелось пристроить на Ниночкино место кого-то из обильной своей родни, решил остаться. Сидит, небось, в подсобке, подслушивает.

И ладно бы только подслушивал, но ведь сегодня прямым текстом заявил, что Ниночку изведет.

Что выговор ей давно влепить нужно.

И влепит.

Если Ниночка повод даст.

Может, буфет ей более и не особо нужен, но выговор в трудовой тем паче без надобности. По-за такого выговора потом могут и в партию не принять, или еще чего хуже. А беспартийная ведьма доверия не внушает.

— Вас! — безумец глядел с тем восторгом, который почти примирил Ниночку с реальностью. — Простите… Сергей Путятин… слышали?

— Нет, — отрезала Ниночка. И пальцы облизала. И подумала, что эклер придется через кассу пробивать, ибо с Нежинского станется сверку провести, а сказке, что угостили ее благодарные клиенты, он не поверит.

— Чудесно! — почему-то обрадовался Путятин. — Позвольте угостить вас? Вы, наверное, устали…

— Чего надо? — в другой день Ниночка от угощения не отказалась бы…

…на приемке едва не выпустила из рук поднос со сдобой, и пара булок свалились-таки прямо под ноги Нежинскому. А он, вместо того, чтобы закрыть глаза да поднять — пол, между прочим, почти чистый, — велел булки эти провести, как проданные, за Ниночкин счет.

После еще выговорил за заветрившуюся ветчину.

И за осетрину, которую не раскупили, позабывши, что Ниночка ее не хотела на реализацию брать, что не идет осетрина в обычные дни. Нет же, настоял. А теперь Ниночка виновата?

…хотя…

— Вы и только вы… моя муза… мое видение… я художник. Живописец. Из Москвы, — сказал он с придыханием и ручку-таки поцеловал, а Ниночка отметила, что живописец или нет, но руки у него гладкие, ногти подпиленные и даже лаком покрыты. Точно из Москвы. Местные скорее пальцы себе отгрызут, чем позволят этакое непотребство утворить.

И пахнет от него хорошо.

Куртка при нем кожаная, новая. Шарф шелковый и какой-то такой, разноцветный, что на ком другом этакое разноцветье выглядело бы дико, а ему ничего, идет.

Собою тоже… симпатичен, пожалуй.

Волос черный, вьющийся, легкая седина в нем придает должную солидность. Носатый. Глазастый. И глядит-то, глядит… не знала бы Ниночка мужчин так хорошо, точно бы решила, что влюбился. Но нет, мужчин она знала, а потому изначальная подозрительность лишь выросла.

Окрепла даже.

— Я вас прошу… я просто умоляю… будьте моей музой! — воскликнул художник из Москвы, которого не понять, каким ветром в провинцию занесло и именно к Ниночке.

— Это как?

— Я хочу написать ваш портрет. В образе… юная неискушенная ведьма!

Нежинский отчетливо хмыкнул из подсобки. А вот и зря… может, Ниночка уже не юная и давно даже искушенная, но ведь ведьма же.

— Голой не буду.

— И не надо, что вы, я против пошлости в искусстве. У меня здесь своя студия… снял у друга… всего несколько сеансов.

— Сто рублей, — сказала Ниночка, которая вот совершенно не поверила. Во всяком случае в то, которое про пошлость.

— Согласен!

— За один, — спохватилась она. И Нежинский закашлялся. А что он думал? Ниночка вон, почитай уволилась, а жить-то на что-то да надо.

— С-согласен, — слегка замявшись, ответил художник.

Вот и чудесно. А там дальше Ниночка приглядится и поймет, откуда он такой распрекрасный появился и чего на самом деле от нее хочет.

Хотя…

Тут понятно.

Все они одного хотят. И отнюдь не эклеров.

Виктория мрачно поглядывала на сестру, которая щебетала с посетителем. И ладно бы просто щебетала, так ведь вилась вокруг несчастного, то наклонялась, то касалась руки, то вдруг смеяться начинала громко, привлекая вовсе ненужное внимание.

Всегда она так.

— …а еще, представляете… — громкий голосок Мирки взрезал библиотечную тишину, что нож консервную банку.

Консервов надо будет прикупить. Говорят, в гастроном нынче неплохие подвезли и в таких количествах, что хватит всем.

— …и она мне…

Мирка бросила быстрый взгляд на Викторию и заговорила тише, наклонившись к самому уху несчастного, который ее слушал.

Еще один командировочный. Этих Виктория научилась узнавать с первого взгляда по некоторой растерянности и обыкновенной неухоженности, возникающей, когда мужчина, по своей ли воле или нет, но сбегает из-под женской опеки.

Женатый?

Или все-таки… паспорт он предъявил, а на женатого Мирка время тратить не стала бы. Она, несмотря на всю придурь, в данном вопросе проявляла редкостную принципиальность.

Мужчина — высокий стройный брюнет с лукавым взглядом — ее, конечно, слушал и кивал в нужных местах, что указывало на немалый жизненный опыт, но сам глядел на Мирку без восторга.

Скорее мерещилось во взгляде его нечто этакое, оценивающее.

Предупредить?

Виктория подхватила стопку учебников, оставленных студентами. Уносить в хранилище она не собиралась — смысла нет, после обеда опять явятся, а вот убрать на нижние полки, специально освобожденные ею для таких вот случаев, следует.