— Да.

Хорошо, что врать не стал.

— Так вот, тогда многие брали в жены или в мужья существ иных рас. А вот дети рождались дивной крови. Это уже потом, когда стало больше, тогда дивы возгордились. И решили, что они стоят над прочими, и больше не делились кровью… за что и случилась расплата.

Астра тихонько вздохнула.

— И да, если у меня будут другие дети, то они тоже родятся дивами. Вас ведь это интересовало? Только… опять же, бабушка говорила, что дети у нас появляются только тогда, когда мы их хотим. Правда, я не уверена, что хотела ребенка, но, наверное, хотела, если она появилась. То есть так вышло.

— Благодарю, — маг слегка склонил голову. И в этом поклоне не было и тени насмешки. — Что ж… в этом случае мне остается лишь надеяться, что когда-нибудь вы встретите человека вас достойного. Или не человека.

Астра пожала плечами.

Встречать кого-то ей совершенно не хотелось. Наверное, она совсем повзрослела.

Или нет?

— Мне бы с Розочкой справиться, — сказала она, и прозвучало это жалобно.

— Справитесь, — маг улыбнулся. — А насчет этого… Эльдара… не беспокойтесь. Если ему и вправду дорога карьера, то он о вас забудет.

Что ж, некоторым обещаниям хотелось верить.

Глава 22

Ниночка возлежала на диване и думала о том, что быть чьею-то музой — занятие в высшей степени скучное и неблагодарное.

— Подбородок выше, — скомандовал ее мучитель, который ныне не вызывал никаких чувств, кроме, пожалуй, раздражения. — И больше страсти во взгляде, больше!

Куда уж больше?

Ниночка представила, как берет один из тюбиков, разбросанных по мастерской в неком подобии творческого беспорядка, и выдавливает содержимое его на голову этого горе-живописца.

— Вот так! — радостно воскликнул он, подпрыгнув на месте. — Запомните этот настрой!

А что тут запоминать.

— И держите, держите…

Сеанс начался.

И значит, следующие несколько часов Ниночке придется провести на шелковых покрывалах в окружении шелковых же подушек, одетой в какой-то совершенно непотребного вида халат. Одалиска она, потому как юные и неискушенные ведьмы не имеют такой популярности, как юные, но уже искушенные одалиски. И ладно бы просто лежать, так нет же, в выверенной позе, до жути неудобной, без возможности пошевелиться, уставившись в одну точку.

Хоть ты деньги возвращай…

— Ах, милая, — сегодня Путятин был в настроении.

И кистью махнул.

— Я понимаю, что служение музам не каждому дано… ты устала?

— А сам как думаешь? — огрызнулась Ниночка и пальцами пошевелила. Пальцы затекли, и ноги тоже затекли, и руки. А уж подушка, на которую она опиралась, и вовсе стала будто каменной.

— Потерпи, осталось недолго. Пару набросков. Хочешь чаю?

— Хочу.

Самое, пожалуй, отвратительное в нынешней ситуации — это то, что Путятин вел себя и вправду, как живописец, всецело одержимый работой. И на Ниночку он смотрел с восхищением, но не более того.

А ведь перспективный.

Ниночка узнавала.

У тетки.

А та, заслышав фамилию Путятина, лишь удивилась:

— И как это его сюда занесло-то? Надо же… дорогая, это твой шанс!

Почему-то радости этакая чудесная новость не вызвала.

— Подумай сама. Тридцать два года, а еще не женат.

— Почему?

— Понятия не имею, — тетушка пожала плечами. — Нам не это важно. Он не женат, но уже известен.

— Тем более странно, — заметила Ниночка, потому как и вправду было странно, чтобы мужчина подобных немыслимых достоинств — молодой, красивый, известный и москвич — да на свободе гулял.

— Наверняка любовница имеется, может даже в министерстве…

— На ней бы и женился.

— Скорее всего замужем, но с любовницей поладить куда проще, чем с законной женой, — тетушка все-таки обладала немалым опытом, который волей-неволей наделил ее мудростью и весьма специфическим взглядом на жизнь. — Поверь, от хорошей любовницы пользы будет куда больше, чем от дурной жены.

Терпеть любовниц у своего, пусть пока не состоявшегося, но всяко потенциального мужа Ниночка не собиралась. Как и спорить с тетушкой.

Ни к чему.

Вот если любовница и вправду имеется, а не в теории… а если нет?

И она, повинуясь порыву, вытянула ножку еще больше. Шелковые полупрозрачные шароварчики поползли вверх, обнажая не только щиколотку, но и голень.

— Вот так чудесно! — воскликнул Путятин, прячась за мольбертом.

И тело-то обнаженное на него действует вовсе не так, как на обыкновенного мужика. Взять хотя бы первый сеанс, к которому Ниночка готовилась… тщательно готовилась. А он, велевши раздеться, покрутил ее в одну сторону, в другую и поморщился, будто увидел вовсе не то, чего ожидал.

— Юной ведьмы из вас не выйдет, — сказал Путятин и ткнул кистью в грудь. В ее, Ниночкину, обнаженную грудь, которой она немало гордилась, ибо не только она признавала эту грудь всецело замечательной, что размером, что формою. А этот вот тыкал. Безо всякого почтения, не говоря уже о том естественном чувстве, которое должно возникать у мужчины при виде столь совершенной груди. — Большевата.

Он задумался, и тогда Ниночка испугалась, что ее отправят домой.

Раз юной ведьмы из нее не выйдет.

Но Путятин, обойдя Ниночку кругом, поднял ей волосы, зачем-то пощупал спину, но без скрытого смыслу. Так вот щупают мясо на рынке, и кивнул, сказав:

— Будем делать одалиску.

Вот и делал.

— Ладно, дорогая моя, — он хлопнул в ладоши и кисть отложил. — Перерыв…

Ниночка сползла с шелков на карачки и застонала, выгибая спину. Спина эта от долгого лежания делалась прямо деревянною, ноги подергивало, руки ломило.

— Сочувствую, — ей подали руку, и Ниночка вновь обратила внимания, до чего узкая ладонь у Путятина, и кожа гладкая, мягкая, едва ли не мягче, чем у самой Ниночки. — Быть натурщицей — тяжкий труд, но утешь себя тем, что образ твой войдет в историю.

Куда больше Ниночку утешали те триста рублей, которые уже лежали в ее тайнике, и тратить их она не собиралась. Правда, Варечка из кордебалетных шепнула, что имеется возможность достать сапоги зимние, и не абы какие, но из «Березки», финского производства, теплые и красивые.

Только стоить будут соответствующе.

— Присаживайся, дорогая, — Путятин подвел Ниночку к столику и креслице отодвинул. А она вяло подумала, что тетушкин супруг, несмотря на долгие годы жизни с тетушкою, этаких высот воспитания не достиг. То есть стулья он двигал, но как-то… не так.

Не изящно.

И вообще…

— Ах, если бы ты знала… порой мне приходится не работать, а успокаивать дев, решивших, будто за моим предложением стоит нечто большее… чем предложение о позировании, — он поцеловал пальчики Ниночки. — И когда дело касается собственно дела, они начинают капризничать, ныть… мне с тобою повезло.

— А то, — буркнула Ниночка.

И не покраснела.

Ведьмы, даже неопытные, не краснеют вот так просто. И даже от пронзительных взглядов. И даже от взглядов и поглаживаний.

— Ты же проявила себя с удивительной стороны. Признаться, меня предупреждали о непростом твоем характере. Но теперь я думаю, что те люди просто не поняли… ты нежна и хрупка, хотя и прячешься за образом хабалистой девицы…

Какой, какой?

Вот уж…

— Но я-то художник, я вижу тебя насквозь…

И ближе придвинулся, сел рядышком, руки не выпуская. А Ниночка вяло подумала, что вот и проявилась та сама мужская натура, отсутствие которой ее беспокоило. Другая рука легла на плечо, а Путятин выдохнул в ухо:

— Я думаю, у нас с тобой много общего…

— Диван, — Ниночка ляпнула и прикусила язык. Ей бы подыграть, податься, вздохнуть томно, в глаза глядючи. А она сидит, окаменевшая будто, и едва сдерживается, чтобы не сотворить чего-нибудь этакого, что перечеркнет тетушкины планы.

— Что?

— Диван у нас общий. Раскладывается? — деловито осведомилась она.

— Диван… — Путятин хихикнул и отстранился. — Нет, я чувствую, что ты в юности пережила трагедию…