– Можно было просто спросить, как и задумывали. Но это скучно. А можно попытаться выследить.

– Слежка – дело тоже малоувлекательное. Я уж проверял.

– Я помню.

– И долгое. Много народу, а за всеми разом не проследишь.

– Немного. То есть далеко не все, кто сегодня присутствовал.

– Вы кого-то подозреваете?

– Слишком сильное слово для людей, которые могли со спокойной совестью сказать о столь обычном деле, как репетиция, в присутствии человека, имеющего ко всему прямое отношение. Ставлю пять к одному, что человек, что нас интересует, из окружения сестер Лариных.

– Это вы про Ольгу с Татьяной? А ведь точно! Они даже под описание Пушкина подходят… Только характеры у них наоборот: наша Ольга молчалива и серьезна, зато Татьяна…

– Да уж, Татьяна Францевна весела и общительна за двоих. А сказать про них я вот что хотела. Они своих кавалеров не взяли с собой, чтобы те не испугались. Но уверена, что один из тех кавалеров нашел бы благовидный предлог не сопровождать одну из них, даже если бы его попросили. А по поводу слежки решайте сами. Следить и выявлять круг знакомств или просто расспросить обиняками. И давайте уже спустимся с крыльца. Кстати, вы не напрасно искали потайной ход.

– Это вы про то, что кто-то сумел заменить свечи на новые? Но это могла сделать прислуга.

– Сгоревшие едва на четверть свечи менять новыми? Вряд ли. К тому же они явно изготовлены с расчетом на то, что почти затухнут через определенный отрезок времени.

– Гм, очень может быть. Где пойдем? По Миллионной или по Магистратской?

– По Магистратской, там тише, меньше прохожих и разговаривать проще.

Мы дошли до угла особняка и перешли на противоположную сторону Магистратской улицы. Я оттуда глянула на особняк и замерла.

– Что там такого? – спросил Петя.

– Дым из трубы!

– Обычная вещь!

– Не скажите! В доме паровое отопление, пар греют вон там, в дальнем от нас конце, где труба больше и дым гуще. А это как раз над залой. Где кабинет. Тот, которым никто не пользуется.

– Светлане Андреевне могла взбрести блажь воспользоваться кабинетом. Вот и велела растопить там… камин!

– Светлана Андреевна собиралась лежать. И скорее всего, исполнила свое намерение. Не из-за выпавших на ее долю переживаний, а по причине очень веселой вечеринки, с которой она явилась.

– Ну да, это я и сам заметил.

– Петя, а давайте вернемся и попросим Петра Матвеевича пустить нас на двор.

– Вот теперь совсем не понимаю!

– Да очень просто! Вы же не нашли никакого потайного хода? Вернее входа в потайные ходы. Возможно, этот вход ведет в залу со двора.

– Вход со двора? Но ведь и выход в залу должен быть! А я его не нашел!

– Очень ловко спрятан, вот и не нашли. А посмотреть во дворе любопытно.

– Хм. Не уверен, что нам удастся там обнаружить что-то значимое… ведь и вход должен быть ловко упрятан. Но попытаться можно.

Мы живо вернулись на крыльцо и позвонили.

Петр Матвеевич нам не слишком удивился.

– Забыли что?

– Нет. Но мы просим разрешения выйти во внутренний двор.

Швейцар потеребил бороду, собрался спросить о чем-то, но передумал.

– Проще вас провести через черный ход, чем калитку отпирать, – сказал он. – Идемте.

Мы прошли по коридору первого этажа мимо кухни и комнат прислуги и вышли во двор. От крылечка натоптанная тропка вела к дровяному сараю. В дальнем конце виднелись каретник и конюшня, но ими явно не пользовались. Снег возле них не убирался давно. Это вполне понятно, Светлане Андреевне держать свой выезд здесь было не с руки, проще пользоваться наемными экипажами.

Зато остальной двор был убран хорошо, а снег не шел со вчерашнего дня.

– А это что за флигель? – спросил Петя, указывая на небольшой домик в дальнем от нас конце двора.

– Флигель и флигель. Он пустует, уж не помню с каких времен.

– Можно подойти?

– Да сколько угодно, мне не жалко. Но внутрь нам не попасть, ключей у меня нет.

– Да мы и не собирались заходить. Так, глянем вблизи.

На ступеньке и на крыльце были видны размазанные следы. Скорее всего, человек, прошедший по крыльцу, растер их своими же ногами. Вот эти полосы и остались.

– Вот те раз! – удивился швейцар. – Кому сюда подниматься понадобилось? Я гляну?

– Гляньте, – не стал возражать Петя, который и не имел права тут что-то запрещать.

Швейцар поднялся на крыльцо, подергал ручку входной двери.

– Вроде не отпирали, – пробормотал он. – Оно хоть и пусто там, но и бродяг разводить нам резону нету.

– Значит, кто из прислуги поднимался, – сказала я уверенно. – Померещилось чего, вот и поднимался человек.

– А вы сами чего надеялись углядеть?

– У флигеля ничего. А на дворе хотели глянуть, не перелезал ли кто через забор, Петр Матвеевич. Похоже, никто не перелезал.

– Ну да, снег подле забора не тронут. Вы небось полагаете, что кто-то через забор да через черный ход мог в дом пройти да вас пугать? Оно вряд ли. Я безотлучно не могу при дверях находиться, но, как отлучаюсь, парадную запираю. Через черную, оно может и быть, кто незамеченным проникнет, но не за последние четыре часа. Их я на посту провел.

– Так мы пойдем тогда.

– Да уж, если ночевать у нас не намерены, так идите, – пошутил швейцар.

Мы возвращались прежним путем и уже дошли до просторного холла, откуда в верхние этажи поднималась лестница и где располагался вход в нашу злополучную залу и выход на парадное крыльцо. Я заинтересовалась приставленными к стене огромными пакетами.

– Это картины. Хозяйка привезла, да за суетой никому недосуг их наверх отнести.

В который раз за вечер довелось вздрогнуть. С верхних этажей послышался крик, а затем визг. Кричала явно Светлана Андреевна, голос был ее. Визжать мог кто угодно, но скорее всего и визжала она.

Не сговариваясь, мы втроем побежали наверх. Мы с Петей пропустили швейцара вперед, чтобы он указал дорогу.

– Вроде с третьего этажа кричали? – спросил Петр Матвеевич. – Из комнат хозяина. Тьфу, из хозяйкиных комнат.

Светлану Андреевну мы застали в коридоре. Одетая в домашний халат, она прислонилась к стене и закрыла лицо руками. Руки были испачканы темно-красным. Но не успела я подумать о чем-то совсем нехорошем, как она свои руки отвела и дрожащим голосом произнесла:

– В гостиной! Там… там…

Мы приоткрыли указанную ею дверь, не зная, что за сюрприз за ней нас поджидает. Темнота, во всяком случае, там была полная. Лишь в центре что-то едва-едва светилось.

– Светлана Андреевна! Голубушка! – сказал Петр Матвеевич. – Да что там такое! Вор забрался?

– Если бы! Там… я там плачу!

– Так вы ж здеся!

– На портрете!

Швейцар не удержался от вздоха облегчения.

– Сами ж живописца того звали…

– Он меня веселой нарисовал!

– Э-э-э… А счас чего?

– Сейчас я плачу! На портрете. И здесь. И написано дурное! На портрете!

– Петр Матвеевич, где здесь свет включить? – спросил Петя.

– Да я включу.

– Не надо, мы сперва в темноте глянем, что там светится.

Я собралась с духом и вслед за Петей переступила порог гостиной. Мрак здесь вовсе не был полным, как казалось из ярко освещенного коридора. И мольберт с подрамником в центре был виден отчетливо. Светящееся пятно находилось на холсте. Подойдя ближе, мы смогли различить несколько букв. Не с ходу, но прочли и поняли смысл слова, в которое буквы складывались, – «Tod»[32]. Глаза чуть свыклись со скудным освещением, и мы сумели рассмотреть на холсте те части, что были написаны более светлыми красками, по большей части это относилось к лицу на портрете, а также две дорожки, даже бороздки в краске. От глаз ведущие вниз. Словно кто-то капнул в эти места чем-то едким, а капли, сползая вниз, проели краску, оставив два неприглядных следа.

– Ничего больше не видно, – сказала я.

– Так я включу свет?

– Включите, Петя.