– Дарья Владимировна, доброго вам дня. Это Дмитрий Сергеевич Аксаков вас обеспокоил.

– Да какое же это беспокойство, я очень рада вас услышать.

– Тогда, возможно, еще больше обрадуетесь, увидев меня? – пошутил он.

– Вы правы, обрадуюсь еще больше.

– В таком случае, если у вас сейчас есть возможность уделить мне десять минут, а то и менее того, так я подойду?

– Приходите. До начала спектакля еще много времени, и я, сказать по правде, скучаю от ничегонеделания. Когда вас ждать?

– Через пять минут. Я из доходного дома Кухтериных звонок делаю.

– Жду! Давайте в фойе или в буфете встретимся, а то за кулисами суета.

– Я помню!

Через пять минут мы сидели в буфете с чашками кофе, и Дмитрий Сергеевич начал разговор.

– При последней встрече я вас отчитал. Не вполне справедливо, но ведь только не вполне. Вы уж не обижайтесь!

– Я не обижаюсь. Мне даже приятно. Потому что, зная вас, я уверена, что вы за меня беспокоитесь.

– Беспокоюсь, – согласился со мной следователь. – Хотел бы удержать вас подальше от всего этого, но вот пришел к вам говорить о преступлении. Потому что под таким углом больше и поговорить не с кем. Нет, Андрей, Михаил, многие другие товарищи, сам полицмейстер выслушают меня и постараются понять. Но вот против веских фактов они пойти не умеют. А меня как раз их обилие и смущает! Спать не дает! Вдруг, и в самом деле, не все проверено, и настоящий убийца разгуливает на свободе.

– Я вас прекрасно понимаю. Тем более что мне с самого начала показалось, что почти идеально все выходит, ничего не упущено. Но простите, я вас перебила. Вы ведь не просто так провели эти дни, что-то да делали?

– В этой связи? Сделал то немногое, что обязан сделать в данном случае любой следователь. Запросил, к примеру, образец почерка Кормильцева из Красноярска, а то здесь ни единого достать не удалось, даже в пару строк. Но из-за праздников не могу даже предположить, когда образцы получим. Приказал проверить все ходы-выходы в гостинице. Нигде следов взлома или отмычек. Хотя и ключ изготовить нехитрое дело, а значит, это все не имело почти никакого смысла. Единственный смысл заключается в том, что я лично убедился: при наличии ключей в отель имеется возможность проникнуть незамеченным. И так же незаметно уйти. При соблюдении многих условий, но возможно же! Еще лишний раз убедился, что через окна в номер никто не проникал, да и проделать это как раз невозможно. Но что это дает?

– Ничего. А что вас больше прочего беспокоит? Ручка со стертыми отпечатками пальцев?

– И это тоже. Но больше прочего беспокоит, кому и с какой целью понадобилось рисовать эти дурацкие картинки на портрете убитой? Плюс ко всему это же рецидив![50] Впрочем, вы в курсе, мне швейцар Козловских рассказывал, как вы после репетиции бегали наверх из-за крика и что увидели. Да и в гостиничном номере мне бросилось в глаза, что, какую практическую цель ни представь для совершения этакой глупости, все равно выходит, что достаточно было нарисовать один нож. Зачем же еще тратить время и рисковать, рисуя этот ужасный, требующий большего времени и умения оскал? Мне Михаил пересказывал ваши с Петром Александровичем умозаключения.

– Про то, что художник сам все это сделал, и сделал с целью выиграть себе запас времени. Потратил пять минут – сказал, что необходимы все пятнадцать?

– Да, про то. Я все-таки пригласил художников. Не только посмотреть рисунки попросил, но и повторить их. Нож они изображали за минуту, на оскал тратили от семи до девяти минут! Выигрыш во времени становится ничтожным. Следовательно, вы несколько ошиблись. Конечно, злоумышленник мог ничего не знать о том, с какой точностью возможно определить время, прошедшее с момента смерти. Но тогда и вовсе незачем было все это затевать. Ну а если и знал, пусть он начитанный человек в этой области? Тогда… все равно толку мало.

– К тому же если бы рисовать принялся не умелый художник, то время бы затянулось еще больше. А представить, что в гостинице собрались сразу два живописца, весьма тяжело.

– Отчего же тяжело? Там одновременно сидели в вашем присутствии господин Ольгин и ваш Петя! – пошутил Дмитрий Сергеевич.

– Как же я о таком важном живописце не подумала? Кстати, у Пети исключительно легкая рука, к тому же при проведении эксперимента он бы меньше других волновался и мог нарисовать все за те пять минут, о которых говорил. А если бы предварительно потренировался, то и быстрее. Можете проверить!

– Я бы проверил на досуге, да досуг никак не выпадет, – развел руками следователь. – Как ни поворачивай, но помимо господина Ольгина – при всей натянутости вашей версии насчет выигрыша времени для создания подобия алиби, ее отбрасывать не стоит – никому иному пользы и вовсе в этом не было бы. Лишняя опасность была бы, а выгоды из риска не извлечь! Но мы тут же приходим к выводу, что тогда он же должен был убить и Кормильцева. А это-то, ну, подстроенное столь ловко самоубийство, уже само по себе стопроцентное алиби, и тогда необходимость в художественных экзерсисах снова отпадает.

– Да он поначалу не собирался его убивать! – выдвинула я предположение.

– Вот здесь позвольте вам возразить. Экспромтом этак ювелирно точно такого преступления не исполнить. И уж при любом раскладе не объяснить, зачем рисовать до этого такой сложный рисунок.

Если бы не данное господину Гурьеву обещание, я бы привела убедительный вариант ответа на это «зачем». Желал приплести наивного Гурьева с его пусть глупыми и злыми, но все равно почти безобидными фокусами. Так что пришлось ограничиться вторым из вариантов ответа.

– Очень этот человек любит красивые жесты.

– М-м-м… Впрочем, что обсуждать этот вопрос, когда двери, запертые изнутри, все перечеркивают. Простите, что отвлек вас. И огромное спасибо. Дали возможность выговориться и всерьез все обсудить.

– Может, мне что и придет в голову. Уж лезть в следствие я на этот раз ни за какие коврижки не стану.

– Буду признателен. И за плоды ваших размышлений, и втройне за данное вами обещание остаться в стороне. Позвольте откланяться, потому что дел у меня немало, да и вас уже зовут.

– Дмитрий Сергеевич, а отчего вы пришли сегодня? Не вчера, не третьего дня или завтра? Что подтолкнуло?

– Завтра в Томск приезжает Андрей Андреевич Козловский. Брат и наследник.

– И что?

– Не знаю. Просто это известие заставило меня вновь вспомнить о всех сомнениях.

У меня осталось ощущение, что Дмитрий Сергеевич что-то важное недосказал. Но меня и в самом деле позвали за кулисы. Я ответила на несколько вопросов и получила еще пять минут свободного времени. Вернулась в буфет, попросила чаю и пирожное, со сладким мне всегда легче думалось.

Времени мало, нужно думать быстро.

Если убийца Кормильцев, то остаются лишь пара-тройка неясных моментов. Зачем дорисовывал картинки на портрете? Когда и каким путем вернулся в номер? Отчего ручка двери изнутри протерта? Все эти вопросы имеют не слишком убедительные, но вполне вразумительные ответы. Даже повторять их не желаю. Посмертное письмо? Подлинность его до сего момента не доказана. Но с учетом того, при каких обстоятельствах оно найдено, лишь сравнение с образцом может эту подлинность опровергнуть. Или подтвердить. А пока все яснее ясного – больше думать не на кого.

А мы вот возьмем и подумаем. Про господина Ольгина. За что бы уцепиться, чтобы начать думать? Начнем со странности, с мелочи, с пустяка. Не заметил он сразу по приходе испорченного портрета. Тут, правда, могло его сбить с толку присутствие полиции, напугать, как пугает любого обычного человека. И все равно для художника умение замечать и выделять детали – а он их замечать умеет и прорисовывает весьма тщательно, любовно – вещь необходимая.

Что-то я слегка запуталась или сбилась. Подойдем вот с какой стороны. Пусть это Аркадий Агеевич и есть убийца. Зачем ему приходить в гостиницу? Сидел бы тихо дома, ждал, когда за ним придут. Бежать, конечно, было нельзя, этим он себя с головой бы выдал. Но ведь дома мог отсидеться? Мог, но пошел сам в номер госпожи Козловской, им же и убитой? Так зачем? Да затем, что не достало терпения сидеть, захотелось тут же пойти и проверить, как там все, не ошибся ли он в чем, поверила ли полиция в его ухищрения. А тут за ним слежка в лице Михаила образовалась случайным образом, мог заметить, испугаться. На пороге Уваров встретил, Ольгин-то точно догадался сразу, откуда этот человек. Сердце екнуло, перетрусил. Как вошел в номер – тут ведь тоже нужно нервы железные иметь, вернуться на место преступления, – слегка растерялся, не сразу посмотрел на портрет или упустил правильный момент для этого. Нас тоже как бы не заметил. После понял, что ошибся в этом, и придумал повернуть так, что он вовсе рассеянный и даже огромных часов не заметил за час пребывания в номере. Стоп! А часы-то с боем! Поди не заметь! Значит, врал, что точного времени своего ухода не знает. И про чашки на столе, которые он уж точно должен был заметить, потому как пить из них помимо Светланы Андреевны и его самого было некому. Заигрался и стал совершать ошибки?! Сделал сперва крохотную ошибку, отклонился от сценария своего поведения с полицией, им же придуманного, и потянулась ниточка из клубка. Или коготок стал увязать в трясине. Но ложь, даже сказанная полиции, еще не доказывает преступления с его стороны. Опять-снова эти дурацкие картинки-страшилки! Тут не столько в смысле дело – в отношении господина художника он почти понятен, – сколько в риске. Не похож он на человека, способного на пустой риск. Ведь если предполагать его убийцей госпожи Козловской, то проделано все им так, что никакого особого риска не было. Если не считать задержки с рисованием. Как и в случае убийства господина Кормильцева, все очень точно выверено. Комар носа не подточит! Кормильцеву вроде незачем себя казнить за совершенное другим, это мы опять исходим из того, что настоящий убийца у нас господин Ольгин. Следовательно, Кормильцев не совершал самоубийства. Но выглядит все настолько убедительно, что не поверить невозможно.