Когда англичане начали воздушные бомбардировки Берлина, в Варшаве возродились оптимистические ожидания. Многие надеялись, что война закончится через два-три месяца. В середине сентября Корчак встретил Адама Черня-кова, чей авторитет как председателя юденрата распространялся на все сферы еврейской жизни в оккупированной Варшаве. Дневник Чернякова был полон записей о евреях, вышвырнутых из своих жилищ, о массовых самоубийствах, о матерях, с рыданием провожающих сыновей в трудовые лагеря. И вот среди этих заметок Адам пишет, как насмешил его рассказ Корчака о беседе с Веделем, владельцем шоколадной фабрики. Когда Ведель пожаловался Корчаку на то, что не может продать ему 120 фунтов зерна, поскольку торговля с евреями запрещена, Корчак мгновенно ответил фабриканту: «Так подарите нам это зерно!»

Еще через месяц Адам пишет в дневнике о забавном плане Корчака найти средства: юденрат должен обложить налогом каждого еврея, который оставляет просьбу о помощи на могиле цадика, и эти деньги использовать для помощи бедным.

В Польше никогда не было окруженных стеной гетто, подобных тем, что существовали в других европейских странах в Средние века, однако уже в первые дни оккупации стали распространяться слухи о планах немцев такое гетто построить.

Своими противоречивыми распоряжениями нацистам удавалось держать Чернякова в состоянии замешательства. Сначала юденрату было предписано окружить колючей проволокой «карантинный участок» еврейского квартала, затем поступил приказ огородить эту территорию стеной. Черняков возражал, говоря, что строительство стены приведет к повреждению водопроводных труб и канализации, а также электрических и телефонных кабелей, но он проиграл эту битву. На юденрат были возложены как расходы на строительство, так и обеспечение его рабочей силой. В июле 1940 года, когда двадцать секций стены были уже установлены, Чернякову сообщили, что немцы приняли решение отказаться от строительства. Однако в разговоре с Корчаком в середине сентября он поделился своей уверенностью, что гетто в Варшаве появится: к тому времени в провинциальных городах уже было несколько небольших подобных территорий, а в Лодзи — большое гетто, со всех сторон окруженное колючей проволокой.

При организации гетто немцы использовали метод внезапности, чтобы без каких-либо проблем захватить брошенное в спешке имущество евреев. 12 октября 1940 года, на Йом Кипур, самый почитаемый евреями день, немцы объявили о создании специального «квартала» для еврейского населения Варшавы. Несмотря на давно ходившие слухи, Корчак, как и все другие, оказался захваченным врасплох. Рассматривая карту гетто, вывешенную в его районе, он с удивлением увидел, что его западная граница пересекает Крохмальную улицу: дальняя от центра часть, где располагался приют, оставалась за пределами гетто, в арийской зоне — так теперь называлась остальная территория города. А чтобы окончательно сбить с толку варшавян, по городу расклеили противоречащие друг другу карты, где границы гетто обозначались по-разному.

Переезд с детьми из их знаменитого приюта в совершенно другое здание в черте гетто казался Корчаку немыслимым. Немцы знали о его работе, немецкие педагоги посещали Корчака и писали о его экспериментальных методах воспитания. Нацисты могли ненавидеть еврея Генрика Гольдшмидта, но им придется уважать педагога Януша Корчака. Понимая, что терять время нельзя, Корчак немедленно сел за письмо немецкому командованию, расположенному в Кракове, чтобы юденрат мог переслать его по адресу вместе с аналогичными призывами от других организаций. Корчак хотел произвести на немцев благоприятное впечатление, указав в петиции (так он назвал свое письмо), что в теперешнем здании приют сохраняет полную самостоятельность.

«В текущем году, — начал Корчак, — немецкие власти не причинили нам никакого вреда, хотя мы испытали немало лишений. Источником нашего существования являются благотворительные пожертвования, и нам с большим трудом удалось свести концы с концами на двадцать восьмом году существования приюта». Корчак отметил, что его усердные коллеги (повар, помощник повара, посудомойка и два учителя) сами выросли и получили воспитание в приюте. Один из работников приюта даже пожертвовал своей жизнью, пытаясь потушить пожар на крыше здания во время осады Варшавы. Сами дети помогли отремонтировать двери и окна, пришедшие в негодность после бомбардировок и обстрелов, они вымыли и привели в порядок весь дом и поддерживают его в превосходном санитарном состоянии, что исключает возможность распространения инфекций, которое могло бы потребовать перемещения приюта в карантинную зону. Прикладывая к письму финансовый и другие отчеты, Корчак так заканчивает свое послание: «Полностью полагаясь на ваше понимание, мы просим позволить детям остаться в этом здании, расстаться с которым для нас было бы очень тяжело». Подпись: «С глубоким уважением, директор Приюта и Бурсы, д-р Г.Гольдшмидт, Я.Корчак».

В ожидании ответа на свое прошение Корчак на всякий случай стал приглядываться к зданиям внутри гетто, которые могли бы стать их прибежищем. Он приступил к переговорам об обмене домами с коммерческим училищем, расположенным в нескольких кварталах от приюта на Хлодной улице, 33. Хотя помещение училища и уступало зданию приюта, оно все же могло бы вместить детей. В это время из Кракова пришел отказ, и Корчак стал торопить директора училища с решением. Соглашение было достигнуто, и оба учреждения договорились позаботиться об имуществе в соответствующих зданиях до той поры, пока они не вступят вновь во владение своими домами.

Даже в этих обстоятельствах Корчак не утратил чувства юмора. Когда Черняков получил отказ на свою просьбу позволить ему жить в принадлежащей ему квартире в арийской зоне, Корчак заметил, что готов назвать ему имя чиновника юденрата, который — за взятку, конечно, — подыщет председателю приличное помещение в гетто.

Во время неразберихи, когда и поляки, и евреи суетились в поисках спешного обмена квартир, многие друзья Корчака убеждали его скрыться. Игорь Неверли пришел одним из первых. Несмотря на связывавшие их прочные дружеские узы, Игорь отнюдь не был уверен, что сможет уговорить своего упрямого учителя совершить поступок, к которому тот не был готов. Когда они поднимались на мансарду Корчака, Неверли заметил, что доктор тяжело дышит, и понял, что этот некогда полный молодого задора человек, в прошлом энергичный и живой, стремительно теряет силы. Корчак стуком в дверь предупредил воробьев о своем появлении, затем, по обыкновению, усадил гостя в глубокое кресло, а сам занял другое, не столь удобное.

Пока Неверли беспокойно размышлял, с чего начать разговор, Корчак закурил сигарету и осведомился о его жене, о ребенке, об их общих друзьях, как будто его интересовало исключительно их благополучие.

— Нас всех очень беспокоит ваш переезд в гетто с детьми, — сказал Неверли. — Одно ваше слово, и мы выправим вам фальшивые документы, чтобы вы могли жить в нашей зоне.

— А что будет с детьми?

— Постараемся спрятать в монастырях и частных домах сколько сможем.

Корчак погасил сигарету, снял очки в дешевой металлической оправе и принялся протирать стекла носовым платком, как делал это всегда, когда хотел оттянуть время. Наконец, он ответил:

— Ты понимаешь, насколько трудно спрятать сто семьдесят еврейских детей — а у нас их именно столько.

— Мы попробуем, — повторил Неверли.

— И вы можете гарантировать безопасность каждого ребенка?

Неверли грустно покачал головой:

— Боюсь, это невозможно. Никаких гарантий быть не может, даже для нас самих.

Теперь была очередь Корчака утешать Неверли. «Друг мой, — сказал он, — нельзя спрятать вещь так тщательно, что стоящий за этим человек сам не сможет ее найти». Эту мысль он еще раньше развивал в рассказе о Моисее, спрятанном в тростниковых зарослях. Корчак знал, что немцы будут искать еврейских детей так же упорно, как египтяне искали малышей, спрятанных еврейскими рабами. «Человеку трудно лгать на допросе, — писал Корчак. — У него дрожат руки, в глазах ужас, лицо бледнеет или заливается краской». И он добавил: «Сам я никогда не прятал детей от вражеских солдат».