Он заметил, как Ческо вздохнул с облегчением, несмотря на кинжал, холодивший хрупкую ключицу.

– Итак, сир Пьетро Алагьери, рыцарь Вероны, – прошипел Патино, – о чем желаете беседовать в последние свои часы?

Пьетро передернуло.

– Я хочу знать, что тебя сюда привело.

Дождь барабанил по черепичной крыше палаццо, однако не заглушал слов пленника.

– … И он умер совершенно разбитым, желая только одного – вернуть дом, в котором вырос. Ваши дядя и отец правили Вероной, нарушая заведенный порядок. У нас нет ни королей, ни кесарей. Никому не позволено править своими согражданами.

– Теперь я понимаю, как представители рода Бонифачо столько веков страдали, да еще успевали править, причем без каких-либо выборов.

– Мои родные достигли высокого положения благодаря своим многочисленным достоинствам, – поморщился граф.

– Не сомневаюсь, что ломящиеся от награбленного подвалы не имеют никакого отношения к вашему благосостоянию.

– Да, моя семья отмечена Божией милостью.

– Моя тоже. Причем не только мой брат. Самый одаренный у нас – Ческо.

– Разумеется, разумеется, Ческо у вас самый одаренный. По крайней мере, был.

– Значит, чтобы отомстить за своего отца, вы убьете наследника Кангранде?

Граф скроил презрительную гримасу.

– Это было бы проще всего. Когда я узнал о мальчике, я сразу увидел новые возможности. Иначе мне бы никогда не заручиться поддержкой Патино.

– Кстати о Патино. Почему вы снова с ним связались? Ведь он провалил первую попытку похищения.

– Верно. Я слышал, он сам едва спасся. Однако, если быть честным… – Винчигуерра закашлялся, на полотенце осталось кровавое пятно. – Если быть честным, никто из остальных похитителей также не добился успеха. Им не удалось даже подобраться к ребенку.

– Я бы сказала, что двое из пытавшихся его убить подобрались достаточно близко.

Граф округлил глаза.

– Я никогда не хотел смерти мальчика. Смерть спутала бы все мои планы.

– Значит, ваши наемники вас неправильно поняли – они искромсали мечами постель Ческо.

– Когда это случилось? – спросил Винчигуерра.

– В июне прошлого года. Скажите, по крайней мере, что это была ошибка.

Лицо графа приняло глубокомысленное выражение.

– В июне я никого не подсылал. И в мае тоже, и в июле.

Выражение с глубокомысленного сменилось на честное.

Катерина поверила. Значит, на Ческо охотился кто-то еще – кто-то достаточно хитрый для того, чтобы замаскировать намерение убить мальчика под попытку похищения. Судя по лицу графа, он пришел к такому же выводу.

– Вы знаете, кто это, – заключила Катерина.

– Может, и знаю, – не стал отрицать Винчигуерра. – Только верьте мне, мадонна: я никогда не хотел причинить мальчику вред. Я даже взял с Патино клятву, что он ничего ему не сделает.

– Так какое отношение к Ческо имеет Патино?

Граф усмехнулся.

– А вы не догадываетесь? Разве вы ничего не поняли, когда впервые увидели Патино? Он худ как щепка, и жизнь у него тяжелая. Он – надежный человек, и он носит власяницу. Все эти обстоятельства преждевременно его состарили. И все же…

– Что вы имеете в виду?

– Вы спросили, какое отношение Патино имеет к Ческо. Я отвечу на ваш вопрос, причем гораздо шире. Я расскажу вам, какое отношение Патино имеет ко всем вам, к роду делла Скала.

– Он – наш родственник.

– Я никогда толком не знал своего отца, однако моя мать очень им гордилась. Он был великий правитель Вероны. Совсем как ваш обожаемый Кангранде, мой отец разъезжал по Италии и каждую смазливую девчонку оплодотворял своим грязным семенем. Моя мать была простая деревенская девушка, притом очень удачно просватанная, а тут нагрянул мой отец и использовал ее для утоления своей похоти. А потом бросил ради другой потаскушки. Она была беременна. О, конечно, он предлагал ей золото – дьяволову плату за дьяволов поступок. Просто дьявол немного задолжал. Но разве он когда-либо назвал свой поступок грехом? Он был набожен, так набожен, что сжигал еретиков на веронской Арене. На том самом месте, где ты назначил и провел свой нелепый поединок. Разве этот набожный, благородный человек, человек чести, когда-либо признал свой поступок, приведший меня в мир без имени, с клеймом, поступок, опозоривший мою мать, – разве он признал его грехом?

Пьетро усиленно соображал.

– Ты говоришь об отце Кангранде?

Патино криво улыбнулся.

– Да, об Альберто делла Скала. У него было пятеро детей от законной жены и несколько десятков бастардов по всей стране. Я всю свою жизнь молил Господа о том, чтобы он дал мне сил простить отца, смириться с грязью, которой отец запятнал меня еще до моего рождения. Ведь этот человек сделал Папой одного из своих незаконных сыновей. Уже тот факт, что Альберто делла Скала называют благочестивым, является оскорблением Господу.

Для Пьетро кое-что начало проясняться. Теперь, при свете костра, он заметил несомненное сходство Патино с Кангранде. Те же скулы, тот же подбородок. Те же глаза.

– Так Кангранде твой…

– Брат. Точнее, единокровный брат. Слава богу, у нас разные матери.

– Но… если он твой брат, скажи ему об этом. Он что-нибудь придумает.

– Не сомневаюсь.

– Нет, я имею в виду, он тебя приветит. Семья для Кангранде важнее всего. Я сам видел… – Пьетро осекся.

– И что же ты видел?

«Пожалуй, если сказать, вреда не будет».

– Я видел, как он отказался от победы над Падуей, только чтобы забрать этого мальчика. Вот как много для Кангранде значит родство.

Патино молчал. Танцующее пламя освещало черты, которые вполне можно было бы запечатлеть в мраморе. Наконец Патино заговорил:

– Выходит, чтобы признать своего незаконного сына, Кангранде отказался от великой победы. Благородный поступок, почти искупающий грех зачатия этого самого сына. И все же это не доказательство величия Кангранде. Наоборот, такой поступок говорит о том, что он – не Борзой Пес.

Пьетро прищурился, подался вперед.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты слышал пророчество? Вот и славно. Господь предопределил Борзому Псу принести с собою новую эру для человечества. Все уверены, что твой драгоценный Кангранде и есть Борзой Пес. Но в самом прозвище имеется намек. Veltro. Борзой Пес. Бастард. Подумай об этом. Борзой Пес должен быть бастардом. Лишь бастард, рожденный во грехе, способен переступить через этот грех, и заслужить одобрение Господа, и помочь человечеству образумиться, восстановить Церковь и навсегда избавиться от язычества. И станет миром править избранник Божий во имя Божие. Вот что такое новый век, сир Алагьери. Вот в чем скрытый смысл пророчества.

– Так ты похитил Ческо, чтобы пророчество сбылось наверняка, чтобы обратить Борзого Пса в того, кем ты хочешь его видеть?

– Что? Нет. Нет! Я похитил ребенка, чтобы отдать его графу, или продать в рабство, или… еще не придумал. – Патино стал расти, и скоро возвышался над Пьетро подобно башне. Теперь он действительно походил на Кангранде как родной брат – лишь лицо, рябое, испещренное морщинами, казалось отраженным в темной воде. – Когда граф сказал, что Кангранде усыновил собственного бастарда, я понял – это знак свыше. Пророчество под угрозой. Божественное влияние нельзя делить на двоих. Божественный замысел рассчитан на одного.

– О каких двоих ты говоришь?

Патино слегка встряхнул Ческо.

– О нем и о себе. Я стану Il Veltro. Я – Борзой Пес.

Письмо дочери застало Данте в палаццо Скалигера, зачтением для прелестной мадонны Джованны да Свевиа. Данте чувствовал себя прескверно: развлекать придворных дам, половина из которых даже не делали вид, что слушают, – сущее наказание. Впрочем, что взять с пустоголовых девиц и не менее пустоголовых жен захудалых дворян? Лишь Джованна, правнучка императора Фридриха II, вдохновенно внимала поэту. Родственница – либо по крови, либо в замужестве – половине правителей Италии, Германии и Сицилии, Джованна отлично разбиралась в литературе.