– Далее говорится, что девушка хочет только одного – уйти в монастырь. Интересно, разделяет ли Джаноцца чувства героини стихотворения. Боюсь, – сделал вывод Данте, – твой друг Антонио не сумел завоевать ее сердце.

Пьетро поискал Джаноццу глазами – девушка благосклонно внимала компании молодых людей, наперебой старавшихся ее развлечь. Легкая улыбка озаряла лицо Джаноццы, глаза сияли – она вполне подходила под характеристику, данную Марьотто. Настоящая Джулия.

– Вы чудесно декламируете, – произнесла Катерина.

– Еще бы, – усмехнулся Данте.

Пьетро заметил, что непоседливый Ческо успокоился. Мальчик теперь буквально поедал старшего Алагьери глазами – большими, зелеными, глубокими. В этом он не походил на отца. Во всех остальных его чертах проступал облик Скалигера, но так, как в незаконченной скульптуре проступает облик модели. Казалось, еще несколько сколов, еще один-два удара резцом – и лишний мрамор крошкою осыплется на пол, и скульптор явит миру точную копию натурщика. Странное дело: над лицом Катерины явно поработал тот же мастер – и так же не довел свое произведение до конца. Просто в голове не укладывалось, что Катерина – не родная мать Ческо.

Катерина тоже заметила, как мальчика заворожило чтение Данте.

– Пожалуй, мессэр Данте, стоит взять вас в няньки. Первый раз за день он хоть несколько минут посидел спокойно.

– У мальчика душа поэта, – грустно улыбнулся Данте, теребя бороду. – Несмотря на воинственность.

– Мне часто кажется, что у Ческо вовсе нет души.

– У него такие зеленые глаза, – вставил Пьетро.

– Это сегодня. Завтра они будут синие. Он хозяин своей внешности и меняет цвет, как хамелеон.

– В таком случае, когда Ческо подрастет, его следует отдать на воспитание Нико да Лоццо, – заметил Данте.

– Или вашему другу Угуччоне делла Фаджоула, – невинно предложила Катерина.

– Боюсь, Угуччоне делла Фаджоула пока никого не сможет взять под крылышко, – отвечал поэт. – Весной он собирается в поход на Флоренцию.

– Знаю, знаю – он даже спрашивал совета у Франческо.

– И что сказал ваш брат?

– Что только дурак сейчас пойдет на Флоренцию. Эффекта должного не будет.

– Ну, значит, один дурак собрался в поход, а другой – в моем лице – желает ему удачи. Возможно, к тому времени, как сын Кангранде вырастет, Флоренция наконец станет достойным уважения городом.

– На лоджии жарко, не правда ли? – произнесла Катерина, обмахивая лицо ладонью. – Странно, учитывая, какая на улице метель. Пожалуй, чтобы не замерзнуть насмерть, нам хватило бы и меньшего количества жаровен. Конечно, я не могу об этом сказать нашей прекрасной хозяйке.

– Вряд ли бегуны будут возражать, – заметил Пьетро. – Донна Катерина, я не вижу вашего супруга. Неужели он участвует в забеге?

Катерина сделала скорбное лицо и кивнула.

– Он не дошел до финиша на скачках и вздумал, несмотря на свой преклонный возраст, показать бегунам, где раки зимуют. – Голос Катерины потеплел, когда она заговорила о муже.

– Значит, вас можно поздравить, мадонна? – произнес Данте. Словно соли на рану насыпал.

– Да, – со спокойной гордостью отвечала Катерина. – Наконец я сделаю своего мужа счастливым отцом. Он столько лет терпеливо ждал и даже не думал променять меня на какую-нибудь девицу. Возможно, потому, что я не читала ему стихов.

Данте понимающе усмехнулся.

– Как вы себя чувствуете? – решился спросить Пьетро. Беременность в таком возрасте редко обходится без осложнений.

– Терпимо. К сожалению, Пьетро, я не могла сегодня утром посмотреть на начало скачек. Ты, конечно же, был лучше всех?

Пьетро покраснел, вспомнив об окороке и сотне ножей. За сына ответил Данте.

– Разумеется, мадонна. То, что Пьетро вообще может ездить верхом, отчасти ваша заслуга. Я хочу еще раз поблагодарить вас за прекрасное лечение и уход, которые вы обеспечили моему сыну.

– Пришлите мне экземпляр вашей следующей поэмы – этого будет достаточно.

– Ваш брат просил меня о том же. Но вы, мадонна, без сомнения, сможете извлечь из моей поэмы больше пользы – будете читать ее вслух маленькому Ческо. Поэзия, как и музыка, завораживает и успокаивает. – Данте взглянул на ребенка. – Похоже, вам уже сейчас не помешал бы увесистый томик.

Ческо, очнувшийся от чар, умудрился перевернуться на коленях у своей приемной матери и молотил ее обеими ногами, стараясь уползти.

– Я хотела отпустить его. Пусть бы ушибся – может, тогда бы понял, как надо себя вести.

– И что же вас останавливает? – спросил Данте.

– Мою невестку лишний раз лучше не раздражать. Уж если Ческо заплачет, то несколько часов не успокоится. Он очень трудно переключается. Будь я дома, я бы его не держала – пусть себе падает сколько влезет. Предпочитаю, когда Ческо шумит – так я, по крайней мере, знаю, где он. Если же Ческо затих, это не к добру – он что-то замышляет. – Катерина перевернула мальчика вверх ногами. Он засмеялся и замахал ручонками, словно разгребая воздух.

Данте слегка пощекотал Ческо.

– Он когда-нибудь спит?

– Спит – но спать не любит. Я уж думаю, не снятся ли ему кошмары.

– Разве такому малышу могут сниться кошмары? Да ему, наверно, вовсе ничего не снится.

– Нет, снится, я знаю. Порой его не добудишься. Вот только что ему снится? Подозреваю, что-то плохое. – Руки донны Катерины дрожали от напряжения, когда она перевернула мальчика с ног на голову. Малыш хлопнул в ладоши и широко улыбнулся, и всем троим показалось, что ничего лучше они в жизни не видели.

Внезапно глаза Катерины сузились. Голос ее стал резче, выше.

– Не прячься в тени, дитя, а то все поймут, как плохо ты воспитан, раз шпионишь.

Данте и Пьетро чуть не подскочили с мест. Они старались проследить за взглядом донны Катерины, но лицо ее было неподвижно.

– Я велела тебе выйти. Или, может, ты хочешь, чтобы я позвала Туллио?

Из-за гобелена, висевшего за спиной Катерины, выбрался маленький, но очень мрачный Мастино делла Скала.

– Я не шпионил…

– Шпионил, шпионил, – произнесла Катерина. – А теперь беги в детскую. Уверена, тебе нельзя здесь находиться.

Мастино начал было пререкаться, но нечто в ледяном взгляде тетки остановило его. Он перекрестился у Катерины перед носом и пошел к дверям. Однако, осеняя себя крестным знамением, Мастино успел исподтишка дернуть Ческо за светлую кудряшку. Малыш взвизгнул и захныкал. Пьетро потянулся, чтобы схватить Мастино, но тот бросился бежать и моментально затерялся в толпе.

– Оставь его, Пьетро, – напевно молвила Катерина, успокаивая ребенка, пока хныканье не перешло в рев. – Тише, тише, Ческо. Что толку гоняться за Мастино, сейчас главное – успокоить малыша. Ш-ш-ш-ш-ш.

– Как Мастино похож на своего отца, – заметил Данте. – Я всегда терпеть не мог Альбоино.

– Не вы один. – (Ческо отчаянно вырывался.) – Мессэр Алагьери, не могли бы вы почитать стихи? Может, тогда Ческо успокоится. Мастино его спровоцировал – теперь Ческо будет бороться за собственную самостоятельность.

Пьетро вытянул руки.

– Давайте я его подержу.

Донна Катерина не возражала.

– Будь начеку, а не то он испортит твой великолепный фарсетто.

Ческо, переданный в распоряжение нового человека, мельком взглянул на Пьетро и потянулся к серебряному кинжалу. Пьетро мягко накрыл рукоять ладонью, однако маленькие пальчики успели коснуться металла. Левой ручонкой Ческо схватил эфес, и Пьетро пришлось разжать его пальцы. Одной рукой удерживая извивающегося, хихикающего малыша, другою Пьетро отцепил кинжал и положил его на пол рядом с Меркурио.

Внезапно ребенок извернулся и повис на одной руке так, что ноги его коснулись плиточного пола. Он бы вывихнул плечо, если бы не Меркурио, который подскочил и скользнул под мальчика, пока Пьетро перехватывал его поперек живота.

Ческо при виде щенка засмеялся, но вдруг заметил перо на шляпе Пьетро. Направление его усилий тотчас изменилось на прямо противоположное, маленькие пальчики двинулись к вожделенному перу. Пьетро поспешно снял шляпу и положил ее на кинжал. Лицо ребенка исказил праведный гнев.