– Кажется, силы твои на исходе, – усмехнулся Данте.

Меркурио фыркнул и попятился.

– Хороши бы вы были на моем месте, – буркнул Пьетро, не теряя надежды справиться с малышом.

– Вот уж спасибо. С меня и твоего примера хватит. Скажите, мадонна, Ческо похож на Кангранде в детстве?

– Не помню, каким мой брат был в этом возрасте, – отвечала Катерина.

Данте пожал плечами.

– Кажется, пора прекратить попытки подловить вас. Попробую-ка я лучше взять вас измором – почитаю стихи. Какие желаете послушать – старые или новые?

– Хорошо бы что-нибудь свеженькое.

Данте начал с финальных строк «Ада»:

Затем Данте перешел к «Чистилищу». Пьетро не переставал восхищаться способностью отца декламировать стихи наизусть уже на следующий день после того, как они были написаны. Данте трепетно относился к словам, порою каждое взвешивал по нескольку часов. Когда же наконец слова складывались в единственно возможную комбинацию, их уже невозможно было вытравить из памяти поэта. Если бы рукопись «Комедии» потерялась, Данте без труда воспроизвел бы свое творение по памяти.

Ческо думать забыл про перо. Как зачарованный, мальчик слушал о том, как Данте, в сопровождении Вергилия, встречался с Катоном. У Пьетро же появилась возможность осмотреться. Явился Скалигер – он вошел смеясь и подмигивая. Донна Джованна немедля заняла место рядом с супругом. Скалигер обнял ее за талию и принялся слушать, как по-дружески спорили Джакомо да Каррара и Пассерино Бонаццолси. Он смеялся, и по этому смеху гости поняли, что приготовления к встрече бегунов идут полным ходом.

Забег продолжался уже более получаса. Синьор Монтекки расположился на кушетке рядом с новоиспеченным синьором Капуллетти. Пьетро, кажется, еще никогда не видел отца Марьотто в таком хорошем расположении духа. Обычным состоянием синьора Монтекки была пристыженная сдержанность. Собственная давняя вина не давала мессэру Гаргано покоя; похоже, именно она вызвала его на исповедь за обедом. Возможно, события сегодняшнего вечера вернут синьору Монтекки радость жизни. Ему всего-то и надо, что женить сына и выдать замуж дочь – по примеру Капуллетти. Если только у него появятся внуки – гарантия продолжения рода, – Монтекки будет вполне доволен своею судьбой.

Размышляя в таком духе, Пьетро наблюдал за невестой Антонио. Поклонники Джаноццы с тоскою глядели ей вслед – девушка бросила их, поскольку боялась пропустить появление бегунов, и отошла к окну. Пьетро, поняв, что она его рассекретила, вспыхнул. Джаноцца помахала ему, и вслед за ней махать принялись не меньше дюжины девиц. Пьетро поспешно повернулся к Катерине, слушавшей Данте. Катерина от удовольствия закрыла глаза – она, как и все Скалигеры, отличалась врожденным чувством языка. Ческо уснул. Пьетро решил, что может отлучиться, не вызвав недовольства донны Катерины.

– Простите, мадонна, я вас ненадолго покину, – прошептал он.

Катерина открыла глаза.

– Прощу, если ты обещаешь после забега составить мне компанию.

Пьетро обещал. Спящего Ческо передали няньке. Вслед за Пьетро вскочил и Меркурио, но Пьетро скомандовал «лежать». Щенок с радостью остался при малыше, свесившем ножку с нянькиных коленей.

Пьетро похромал сквозь толпу к Джаноцце. Она при виде юноши присела в реверансе.

– Добрый вечер, кавальери.

Девушки вокруг захихикали.

– Добрый вечер, дамы, – раскланялся Пьетро. Затем он обратился к Джаноцце: – Простите, я и не думал на вас глазеть. Мои мысли были далеко.

Снова послышались сдавленные смешки, приправленные на сей раз двусмысленными комментариями. Джаноцца взяла Пьетро за руку и подвела к раскрытому окну.

– Скажите, синьор Алагьери, в вашей жизни есть женщина?

– Нет. Нет женщины, на которой я бы мог жениться. Джаноцца по-птичьи склонила головку набок и не спросила, а выдохнула:

– Значит ли это, что женщина есть, однако вы не можете на ней жениться?

Пьетро готов был вырвать собственный предательский язык.

– Отнюдь, сударыня. Я совсем не то хотел сказать. Просто я знаю нескольких девушек подходящего возраста, вот и все.

– Понятно, – протянула Джаноцца. – А я не знаю. Жаль, что у меня нет младшей сестры. – Она вглядывалась в темноту за окном. По периметру палаццо горели факелы; их цепочка забирала влево, к покоям Федериго, кузена Кангранде. Там тоже веселились, радуясь прекрасному обзору финишной прямой. Такой же факел, прикрепленный к стене за спиной у Пьетро, словно ставил точку в забеге. Джаноцца указала рукой на снежные вихри.

– Как вы думаете, синьор Алагьери, бегунам не очень холодно?

– Совсем не холодно, сударыня. Я сам сегодня участвовал в скачках. Я не ожидал, что так быстро забуду о холоде. – И Пьетро рассказал о меховом табарро, втоптанном в грязь на берегу Адидже.

– Теперь, наверно, в нем устроит гнездо утка, – предположила Джаноцца.

– Это слабое утешение, сударыня. Плащ был великолепный.

– Почему «был»? Он и остался великолепным.

– Простите. Это, наверно, глупо. Просто меня с детства приучали… к бережливости.

– Меня тоже. Полагаю, жизнь в семье Капуллетти будет кардинально отличаться от той, которую я вела в родительском доме. У девушки, привыкшей к трижды перелицованным платьям, может и голова закружиться. Однако ваше пожертвование – деяние истинно христианское. Наверно, сейчас утиная семья благословляет вашу щедрость. – Джаноцца рассмеялась и добавила: – Вы жалеете, что не смогли участвовать в забеге?

«Оказывается, она способна и прямые вопросы задавать! А с виду и не скажешь».

– Вы правы, я действительно немного завидую Антонио и Мари.

– Честный ответ, – одобрила Джаноцца. – Синьор Капуллетти рассказывал, что вы проявили невероятную храбрость под Виченцей. Вы и кавальери Монтекки. Скажите… ему что-то во мне не понравилось? Не успел дядя меня представить, как он ушел. Я неправильно себя повела, да?

Пьетро не хотелось отвечать. Тем более не хотелось ему излагать мнение Монтекки по поводу совместимости Джаноццы и Антонио.

– Нет, что вы! Просто Марьотто было о чем подумать. Как раз перед вашим появлением его отец рассказывал, как погибла его мать.

Джаноцца озабоченно нахмурила брови.

Смею ли я попросить вас рассказать эту историю?

– Эта история не моя, и не мне ее рассказывать. Лучше спросите Марьотто. А вы любите своего дядю? – Пьетро тоже решился на личный вопрос.

– Вообще-то Гранде мне не дядя, а двоюродный дед. Он глава семьи, но до совершеннолетия я видела его всего несколько раз.

«Просто до совершеннолетия ты была ему не нужна». По любви женятся крестьяне, а не знатные синьоры. Для последних брак – это договор между двумя семействами, имеющий целью произвести на свет потомство и воплотить в жизнь честолюбивые планы. Любовь же давно не имеет никакого отношения к браку. Даже Церковь, всего шестьдесят лет назад объявившая узы брака священными, теперь сквозь пальцы смотрит на любовные похождения лиц, связанных этими узами. Обожание издали, куртуазная любовь, страсть, которая жалит, обжигает, заставляет томиться, – вот пункты, не входящие в брачный договор. Разве это не противно человеческой природе?

Уже давно, как только разговор заходил о любви вне брака, Пьетро начинало трясти от негодования. Он вспоминал грустные глаза матери, склонившейся над очередным произведением мужа. Данте женился по воле родителей, которые заключили брачный договор с семьей Джеммы Донати, в то время как сердце поэта принадлежало Беатриче, Дарующей Блаженство. Именно этой женщине Данте посвятил труд всей своей жизни – что не мешало ему делить дневные заботы, а также ложе со своей законной женой. Наверно, простолюдины избавлены от таких мук.