Точно так же, как и ставшие ритуалом слова, открытая книга, вышитая на красном жилете женщины, была одной из давно возникших традиций, когда ставки записывались в книгу, но Мэт подозревал, что он единственный, кто знает об этом. Он помнил много такого, чего никогда не видел, о временах, от которых остался лишь прах.
Бросив быстрый взгляд на ставки пятого утреннего забега, написанные мелом на грифельной доске, которую держал мужчина, стоящий позади женщины в красном жилете, Мэт кивнул. Ветерок был всего лишь на третьем месте, несмотря на предыдущие победы. Мэт повернулся к своему спутнику:
– Ставь все на Ветерка, Налесин.
Тайренец заколебался, теребя кончик напомаженной черной бородки. Лицо у него блестело от пота, и все же его куртка с широкими рукавами в голубую полоску оставалась доверху застегнутой, а на голове сидела прямоугольная шляпа из голубого бархата, хотя она совершенно не защищала от солнца.
– Все, Мэт? – негромко переспросил он, стараясь, чтобы букмекерша не услышала. Ставки могли измениться в любой момент, пока они еще не успели сделать выбор. – Чтоб мне сгореть, но этот маленький пегий жеребец выглядит очень шустрым, да и тот светло-мышастый с серебристой гривой тоже вроде неплох. – Это были сегодняшние фавориты, впервые участвующие в скачках и, как все новое, породившие массу надежд.
Мэт даже не взглянул в сторону десяти коней, ожидавших следующего забега и выставленных на всеобщее обозрение у края скакового круга. Он уже как следует разглядел их, помогая Олверу усесться на Ветерка.
– Все на него. Какой-то идиот повредил пегому хвост, и он не может им махать. Видишь? Он уже почти ошалел от мух. Мышастый выглядит броско, ничего не скажешь, но щетки на бабках у него, как у тяжеловоза. Где-нибудь в деревне он, может, и стал бы победителем, но здесь придет последним. – Лошади были единственным, в чем Мэт прекрасно понимал с пеленок. Его обучил этому отец, а Абелл Коутон был большим знатоком лошадей.
– По-моему, он выглядит более чем броско, – проворчал Налесин, однако спорить не стал.
Букмекерша удивленно уставилась на Налесина, когда он со вздохом достал из кармана куртки толстый кошелек и начал отсчитывать деньги. Она открыла было рот, собираясь запротестовать, но Прославленная и Высокочтимая Гильдия Букмекеров всегда провозглашала, что принимает любые ставки. Гильдия даже заключала пари с судовладельцами и торговцами, затонет ли корабль, изменятся ли цены; конечно, такие ставки принимали не отдельные букмекеры, а гильдия в целом. Золото перекочевало из кошелька Налесина в один из окованных железными полосами сундуков, которые тащили по двое дюжих молодцов; их могучие руки были толщиной с ногу Мэта. У охранников были жесткие взгляды и свернутые набок носы, обнаженные руки – на молодцах были лишь кожаные жилеты, – державшие окованные медью дубины, выглядели еще внушительней. Один из помощников подал букмекерше листок с ее опознавательным знаком – очень тщательно прорисованной голубой рыбой, – каждый букмекер имел свой опознавательный знак, и она тонкой кисточкой записала на обратной стороне ставку, имя коня и номер забега. Кисточку она достала из лакированной шкатулки, которую держала перед ней хорошенькая девушка, стройная, с большими темными глазами, одарившая Мэта слабой улыбкой. Букмекерше, естественно, было не до улыбок. Снова поклонившись Мэту, она небрежно влепила девушке пощечину, отошла и зашептала что-то на ухо служителю, который держал грифельную доску. Выслушав ее, он торопливо стер написанное тряпкой. Когда доску снова выставили на обозрение, на Ветерка, согласно новой записи, ставили меньше всего. Незаметно потирая щеку, девушка сердито смотрела на Мэта, будто это он виноват, что она получила пощечину.
– Надеюсь, удача тебя не оставит, – сказал Налесин, осторожно держа листок с опознавательным знаком в ожидании, пока просохнут чернила. Букмекеры часто выражали недовольство, если к оплате предъявляли листки с размазанными чернилами, и нигде они не были столь придирчивы, как в Эбу Дар. – Я знаю, ты редко проигрываешь, но все же был свидетелем нескольких таких случаев. Чтоб мне сгореть, если не был. У меня на примете есть одна девочка, с которой я собираюсь потанцевать сегодня ночью. Простая швея... – Налесин был лордом, что не мешало ему оставаться, в общем-то, славным человеком, и любил простые, незатейливые развлечения. – Но достаточно хорошенькая, чтобы от одного ее вида пересохло во рту. Она обожает безделушки. Золотые безделушки. А еще ей нравится смотреть фейерверки... Кстати, я слышал, что сегодня ночью собираются выступать Иллюминаторы; тебе это, наверно, будет интересно... Но улыбается она только при виде безделушек. Она не будет со мной ласкова, если я окажусь не в состоянии заставить ее улыбнуться, Мэт.
– Она улыбнется, не волнуйся, – рассеянно ответил Мэт. Коней все еще водили по кругу за стартовыми столбами. Олвер горделиво сидел на спине Ветерка, широкая ухмылка – от уха до уха – придавала ему совсем простецкий вид, уши торчали, точно ручки кувшина. В Эбу Дар все наездники были юношами, а всего в нескольких милях в глубь страны для этой цели использовали девушек. Сегодня Олвер оказался здесь самым мелким, самым легким, но его серый длинноногий жеребец не нуждался в этом преимуществе. – Ты заставишь ее даже смеяться – так, что она и на ногах не устоит.
Налесин одарил Мэта хмурым взглядом, на который тот не обратил внимания. Этому человеку следовало бы знать, что само по себе золото никогда не волновало Мэта. Он и вправду выигрывал не всегда, хотя как правило. Удача Мэта никак не зависела от того, способен Ветерок победить или нет. В этом он был совершенно уверен.
Золото его не волновало – волновал Олвер. Не существовало правила, запрещающего наездникам использовать хлысты не для того, чтобы подгонять рысаков, а против друг друга. И Ветерок до сих пор во всех забегах с самого начала вырывался вперед и шел первым до финиша. Но если Олвер хоть немного пострадает, даже просто слегка ушибется, трудно себе представить, чем все это кончится. То есть как себя поведет госпожа Анан, хозяйка гостиницы, не говоря уже о Найнив и Илэйн или Авиенде и Бергитте. Мэт меньше всего ожидал проявления материнских чувств со стороны бывшей Девы Копья и этой странной женщины, которую Илэйн сделала своим Стражем, однако они уже пытались за его спиной увести парнишку из «Странницы» во Дворец Таразин. Место, где шагу не ступишь, не наткнувшись на Айз Седай, меньше всего годилось для Олвера, да и для кого бы то ни было вообще, коли уж на то пошло. Но получи Олвер хоть один синяк, и, вместо того чтобы сказать Бергитте и Авиенде, что они не имеют права забирать мальчика, Сеталль Анан с присущей ей энергией сама найдет способ отослать его. Олвер день и ночь заливался бы слезами, если лишить его возможности участвовать в скачках, но женщины не способны понять такие вещи. Мэт уже тысячу раз ругал Налесина за то, что тот затащил Олвера и Ветерка на скачки, хотя тайренца можно понять. Надо же как-то заполнить все эти пустые часы, когда совершенно нечем заняться, но все же это время можно было провести иначе. В глазах женщин даже срезать кошельки представлялось менее постыдным занятием.
– Объявился наш ловец воров, – без намека на усмешку произнес Налесин, засовывая листок в карман куртки. – Много от него толку, нечего сказать. Лучше бы мы вместо него взяли с собой еще пятьдесят солдат.
Сквозь толпу целеустремленно пробирался Джуилин, смуглый, сурового вида мужчина. Он использовал как посох тонкую бамбуковую палку высотой в его рост. Ловец воров был в конической красной тарабонской шапке со срезанным верхом и простой, сильно поношенной длиннополой куртке, приталенной и расширяющейся книзу, которая доходила до голенищ сапог. Обычно таких людей не пропускали вниз к веревкам, но Джуилин во всеуслышание заявлял, что хочет получше разглядеть лошадей, и выставлял напоказ лежащую на ладони тяжелую монету. Кое-кто из охранников букмекеров поглядывал на ловца воров с подозрением, но при виде золотой кроны все расступились, позволив ему пройти.
