— Если тебе плохо, — продолжат Марк, — я могу и не ехать…

Джейн промолчала.

— А если я поеду, — говорил он, — ты будешь одна ночи две-три.

Джейн плотнее сжала губы и не сказала ничего.

— Ты не пригласишь Миртл? — спросил Марк.

— Нет, спасибо, — сказала Джейн. — Я привыкла быть одна.

— Знаю, — не совсем приветливо сказал Марк. — Черт-те что у нас творится… Жить не дают. Отчасти поэтому я и хочу перейти на другую работу.

Джейн молчала.

— Вот что, старушка, — сказал Марк, спуская ноги с кровати. — Не хочется мне уезжать, когда ты в таком состоянии.

— В каком это? — спросила Джейн и обернулась к нему.

— Ну… нервничаешь… так, немножко… у кого не бывает…

— Если я видела вчера страшный сон, это еще не значит, что я ненормальная! — сказала Джейн, хотя ничего подобного говорить не собиралась.

— Нет, так нельзя… — начал Марк.

— Как это «так»? — холодно спросила Джейн и не дала ему ответить. — Если ты решил, что я сошла с ума, пригласи доктора. Очень удобно, они меня заберут, пока тебя нет. Ладно, я в кухню пойду. А ты брейся, скоро явится твой лорд.

Бреясь, Марк сильно порезался (и ясно увидел, как предстает перед Уизером с клочком ваты над губой); а Джейн, по многим причинам решив приготовить особенно изысканный завтрак, принялась за дело с пылом рассерженной женщины и опрокинула все на новую плиту. Когда пришел лорд Феверстон, они еще сидели за столом, делая вид, что читают. Как на беду, в тот же самый момент пришла миссис Мэггс — та самая женщина, о которой Джейн говорила: «Я нашла приходящую прислугу, на два раза в неделю». Мать Джейн двадцать лет назад называла бы ее «Мэггс», а сама звалась бы «мэм». Джейн и «приходящая» говорили друг другу «миссис Мэггс» и «миссис Стэддок». Они были ровесницы, и холостяк не заметил бы различия в их одежде; поэтому не надо удивляться, что Феверстон направился к прислуге, когда Марк сказал: «Моя жена». Однако ошибка эта не украсила тех минут, которые мужчины провели у Джейн в доме.

Как только они ушли, Джейн сказала, что ей пора в магазин.

«Нет, сегодня я ее не вынесу, — думала она, — говорит без умолку».

Без умолку говорил и лорд Феверстон и громко, неестественно смеялся, и рот у него был поистине акулий, а уж манеры… Сразу видно, что круглый дурак. На что он Марку? Наверное, он и над Марком смеется. Марка так легко провести. И все этот колледж… Что Марку делать с такими, как Кэрри, или тот мерзкий, бородатый? А что делать ей весь этот день, и всю ночь, и дальше? Когда мужчина уезжает на два дня, это значит — спасибо, если на неделю. Пошлет телеграмму, даже не позвонит, и все в порядке.

А делать что-то надо. Может быть, и правда позвать Миртл? Но Миртл относилась к своему близнецу, как только и может относиться сестра к такому талантливому брату. Она будет говорить о его здоровье, и рубашках, и носках, молчаливо подразумевая, что Джейн неслыханно повезло. Нет, Миртл звать нельзя. Может, пойти к доктору? Но он будет задавать такие вопросы… А что-то делать надо. Вдруг она поняла, что все равно поедет в Сэнт-Энн, к мисс Айронвуд. И подумала: «Нет, какая же я дура!..»

Если бы вы в тот день нашли удобное место над Эджстоу, вы бы увидели, что к югу быстро движется черное пятнышко, а восточней, у реки, гораздо медленней ползет дымок паровоза.

Пятнышко было машиной, увозившей Марка Стэддока в Бэлбери, где институт временно расположился при своей же станции переливания крови. Машина Марку понравилась. Сиденья были такие, что хотелось откусить кусочек. А как ловко, как мужественно (Марка сейчас мутило от женщин) сел Феверстон за руль, сжимая в зубах трубку! Даже по улочкам Эджстоу они ехали быстро, и Феверстон отпускал краткие, но впечатляющие замечания о пешеходах и владельцах других машин. За колледжем Св. Елизаветы, где когда-то училась Джейн, он показал, на что способен. Мчались они так, что даже на полупустой дороге мимо них непрерывно мелькали машины, нелепые пешеходы, какие-то люди с лошадьми и собаки, которым, по мнению Феверстона, «опять повезло!». Курицу они все-таки раздавили. Опьяненный воздухом и скоростью, Марк покрикивал: «Ух ты!», «Ну-ну!», «Сам виноват» — и краем глаза глядел на Феверстона, думая о том, насколько он интересней тех зануд. Крупный прямой нос, сжатые губы, скулы, манера носить костюм — все говорило о том, что перед тобой настоящий человек, который едет туда, где делают настоящее дело. Раза два Марк все же усомнился, достаточно ли хорошо лорд Феверстон ведет машину, но тот кричал: «Что нам перекресток!» — и Марк ревел в ответ: «Вот именно!» — «Сами водите?» — спросил Феверстон. «Бывало», — ответил Марк.

Дымок, который вы увидели бы к востоку от Эджстоу, означал, что поезд везет Джейн Стэддок в деревню Сэнт-Энн. Лондонцам казалось, что за Эджстоу пути нет; на самом же деле маленький поезд из двух-трех вагонов ходил и дальше. В поезде этом все знали друг друга, и порой вместо третьего вагона прицепляли платформу, на которой ехали лошади или куры; а по перрону ходили охотники в шляпах и гетрах и привыкшие к поездам собаки. Выходил он в половине второго. В нем и ехала Джейн, глядя на красные и желтые листья Брэгдонского леса, а потом — на луга, а потом — на парк, мимо Дьюк Итон, Вулема, Кьюр Харди. На каждой станции, где поезд со вздохом останавливался, немного подаваясь назад, звенели бидоны, стучали грубые башмаки, а потом наступала тишина и длилась долго, и осенний свет грел окно, и пахло листьями, словно железная дорога — такая же часть природы, как поле или лес. На каждой станции в купе входили мужчины, похожие на яблоко, и женщины в шляпах с искусственными вишнями, и школьники, но Джейн едва замечала их, ибо, хотя она считала себя крайним демократом, все классы, кроме ее собственного, были для нее реальны только в книге. Между станциями проплывали островки, сулящие райское блаженство, если только ты успеешь сейчас, именно сейчас, спрыгнуть вниз и застать их врасплох: домик, а за ним — стог сена, а за стогом — поле; две пожилые лошади валетом; плодовый сад, где между яблонями развешано белье; глядящий на вагоны кролик, чьи ушки и глазки составляли два восклицательных знака. В четверть третьего доехали до Сэнт-Энн, где действительно кончались и рельсы, и все на свете. Когда Джейн вышла со станции, холодный воздух оживил ее.

Хотя последнюю часть пути поезд взбирался вверх, нужно было подняться еще выше пешком, ибо деревня располагалась на холме. Пройдя церковь, Джейн свернула влево, как ей сказали. Слева от нее домов не было, только буковые деревья и неогороженное поле, а за ними — бескрайняя равнина, синяя у горизонта. Холм этот был самым высоким местом в округе. Через некоторое время справа появилась стена, очень длинная, в стене была дверца, у дверцы — старинный колокольчик. Джейн стало не по себе. Она подумала, что идти не надо, и все же позвонила. Дребезжащий звон сменился долгой тишиной, и Джейн даже усомнилась, живут ли в этом доме. Думая о том, стоит ли снова звонить, она услышала за стеной быстрые шаги.

К тому времени машина лорда Феверстона уже давно прибыла в Бэлбери — бывшую усадьбу, заказанную в начале века миллионером, которому понравился Версаль. К дому было пристроено новое крыло, где и размещалась станция переливания крови.

Поднимаясь по широкой лестнице, Марк увидел в зеркале и себя, и своего спутника. Клочок ваты, закрывавший ранку, растрепало ветром, и теперь над губой гневно торчал белый ус, а под ним темнела засохшая кровь. Феверстон, как всегда, владел и собой и ситуацией. Через несколько секунд Марк очутился в комнате с большими окнами и пылающим камином и понял, что его представляют Уизеру, исполняющему обязанности директора ГНИИЛИ.

Уизер был учтив и седовлас. Его водянисто-голубые глаза смотрели вдаль, словно он не замечал собеседников, хотя манеры его, повторю, были безупречны. Он сказал, что исключительно рад видеть здесь м-ра Стэддока и еще больше обязан теперь лорду Феверстону. Кроме того, он надеялся, что полет не утомил их. Феверстон поправил его, и тогда он решил, что они прибыли поездом из Лондона. Затем он поинтересовался, нравится ли м-ру Стэддоку его комната, и тому пришлось напомнить, что они только что приехали.