За помощь, оказанную при работе над этой книгой, я безмерно признателен Марку Булду, Мик Читэм, Джули Крисп, Мелисанде Эханик, Саймону Кавана, Хлое Хили; Диане Хоук, Питеру Лейвери; Джемайме Мьевиль, Дэвиду Меншу; Санди Рэнкин, Максу Шейферу; Джесс Судальтер; а также моим редакторам Крису Шлупу и Джереми Треватану. Выражаю искреннюю благодарность всем сотрудникам издательств «Дель Рей» и «Макмиллан».

Музей естествознания и Дарвиновский центр, конечно, являются реальными учреждениями — в последнем из них содержится реальный Architeuthis, — но за сомнительные версии, изображенные здесь, всю ответственность несу я.

За исключительное гостеприимство и предоставление мне доступа за кулисы я очень признателен тем, кто работает в указанных реальных учреждениях, в частности Патрику Кэмпбеллу, Оливеру Гриммену, Мэнди Холлоуэй, Карен Джеймс и Джону Ламбсхеду.

Стихотворение в главе 19, «Кракен пробуждается», принадлежит Хью Куку, и я очень благодарен его семье за разрешение воспроизвести текст. Среди бесчисленных писателей, музыкантов, художников и исследователей, которым я обязан, которых особо чту и которым благодарен в связи с этой книгой, хочу назвать Хью Кука, Burial,Хью Хармана и Руди Изинга, Уильяма Хоупа Ходжсона, Pop Will Eat Itself,Цунэми Кубодэру и Кёити Мори, Жюля Верна, Герберта Уэллса и Япетуса Стенструпа.

Ежедневный вестник рока, облаченный в рекламные щиты («человек-сэндвич»), поспешно покинул то место, где пребывал последние несколько дней, выйдя через двери музея. На переднем щите значилось старомодное предсказание конца света; на заднем подпрыгивала надпись «ЛАДНО, ЗАБЕЙ».

Внутрь здания через обширный вестибюль, мимо двойной лестницы и огромного скелета, прошагал некто, чьи шаги гулко стучали по мрамору. За ним наблюдали окаменелые животные. «Ну ладно», — повторял он снова и снова.

Звали его Билли Харроу. Мельком глянув на смонтированные кости, он кивнул — так, словно поздоровался. Было самое начало двенадцатого; на дворе стоял октябрь. Зал наполнялся. Возле стола у входа в ожидании Билли собралась группа; все поглядывали друг на друга с вежливой скромностью.

Здесь было двое парней лет двадцати пяти, с экстравагантно-шикарными прическами. Рядом девушка и парень, которым едва перевалило за двадцать, поддразнивали друг друга: она явно одалживала его совместным походом в музей. Еще была пара постарше, а также мужчина за тридцать, державший за руку маленького сына.

— Смотри, обезьянка. — Он указал на резные изображения животных, оплетавшие колонны. — А эту ящерицу видишь?

Мальчик что-то пролепетал, смотря на окаменелого бронтозавра, которого вроде бы поприветствовал Билли. Или, может, подумал Билли, на следующего ящера — глиптодонта. У каждого из детей имелся свой любимый обитатель первого зала Музея естественной истории, и глиптодонт, этот полусферический гигантский броненосец, был когда-то любимцем самого Билли.

Билли улыбнулся билетерше и охраннику, стоявшему у нее за спиной.

— Это все? — сказал он. — Ладно. Приступим?

Он протер очки, помаргивая при этом, повторяя тот взгляд и те движения, которые его бывшая однажды назвала восхитительными. Ему оставалось совсем немного до тридцати, но выглядел он моложе: слишком много веснушек и слишком мало щетины, чтобы оправдать имя Билл. Сделавшись старше, как подозревал Билли, он, подобно ДиКаприо, просто будет походить на умудренного жизнью ребенка.

Черные волосы его были взъерошены в модном стиле, которому он, впрочем, следовал без энтузиазма. Одет он был в не совсем уж безнадежную футболку и дешевые джинсы. Устроившись в Центр, Билли тешил себя мыслью, что для такой работы выглядит неожиданно круто. Теперь-то он знал, что никого этим не удивил, что никто больше не ожидает от ученых внешнего вида, свойственного ученым.

— Итак, все мы собрались здесь для экскурсии по Дарвиновскому центру, — сказал Билли.

Он вел себя так, словно полагал, что собравшиеся намерены осмотреть весь Центр, его лаборатории и офисы, ознакомиться с делопроизводством и картотеками — а не ради одной-единственной вещи.

— Меня зовут Билли, — сообщил он. — Я куратор. Выполняю уйму работ по составлению каталогов и препарированию образцов, всякое такое. Работаю здесь не так долго. Когда устраивался, хотел специализироваться по морским моллюскам — ты знаешь, что такое моллюски? — спросил он у мальчика, и тот кивнул, а затем спрятался. — Правильно, вроде улиток.

Моллюски были предметом его магистерской диссертации.

— Итак… — Билли надел очки. — Следуйте за мной. Это рабочая зона, так что, пожалуйста, постарайтесь не шуметь и, умоляю вас, ни к чему не прикасайтесь. У нас здесь везде полно едких и токсичных веществ, всякой ужасной дряни.

— А когда мы увидим?.. — начал было один из парней, но Билли поднял руку, призывая его к молчанию.

— Нельзя ли мне?.. Позвольте растолковывать вам все то, что мы увидим, когда окажемся там. — У Билли развился целый ряд бессмысленных предрассудков. В частности, он считал плохой приметой называть то, ради чего все здесь собирались, прежде чем добраться до места. — Я хочу показать, где мы работаем, — сказал он, запинаясь. — Любые вопросы вы сможете задать в конце: мы несколько ограничены во времени. Давайте сначала осмотрим центр.

Никто из кураторов или исследователей не обязан был выполнять работу экскурсовода. Но многим приходилось. Билли больше не ворчал, когда наступала его очередь.

Они вышли наружу и двинулись через сад. С одной стороны виднелась стройплощадка, а по другую тянулись кирпичные филиграни Музея естествознания.

— Пожалуйста, никаких фотографий, — сказал Билли, не заботясь о том, слушаются ли экскурсанты: от него требовалось лишь озвучить правило. — Это здание было открыто в две тысячи втором году. И как видите, мы расширяемся. В две тысячи восьмом у нас появится новое здание. В Дарвиновском центре семь этажей заняты мокрыми экземплярами, как мы говорим. Это означает, что образцы залиты формалином.

С каждым шагом все сильнее чувствовалось зловоние. Кто-то чертыхнулся.