— Вы меня отравили, — заявил Билли.

— Тише, тише, — сказал священник.

Билли смотрел на него, держась за стул.

— Вы отравили меня, — повторил он.

— Вы здесь, не так ли?

— Зачем? — спросил Билли. — Почему я здесь? Что происходит? Вы обязаны… дать мне объяснение.

— В самом деле, — согласился священник. — А вы обязаны нам жизнью. — Его улыбка обезоруживала. — Значит, и вы, и мы в долгу друг у друга. Послушайте, я знаю, вы хотите знать, что произошло. А мы хотим это объяснить. Поверьте, вам необходимопонять.

Он старался говорить нейтрально, но легкий эссекский акцент все же чувствовался.

— Вы скажете мне наконец, что все это такое? — Билли посмотрел вокруг в поисках выходов. — От Дейна вчера я добился только…

— То был трудный день, — перебил его священник. — Надеюсь, вы чувствуете себя лучше. Как вам спалось?

Он потер руки.

— Что вы мне подмешали?

— Сепию. Разумеется.

— Чушь! Чернила головоногих не вызывают видений.Это была кислота или что-то вроде…

— Это была сепия, — сказал священник. — Что вы видели? Если были видения, значит, она подействовала. Простите за такое, немного грубое, погружение. У нас действительно не оставалось выбора. Время работает против нас.

— Но зачем?

— Затем, что вы должны знать. —Свои слова он подкрепил пристальным взглядом. — Вам надо видеть. Понимать, что происходит. Мы не насылали на вас никаких видений, Билли. Все шло изнутри, от вас самого. Вам дано видеть вещи яснее, чем кому-либо другому. — Он подошел ближе к картине. — Это, как я говорил, Брак. Тысяча девятьсот восьмой год. Бертран Юбер, единственный за всю нашу историю французский тевтекс, взял его с собой в море. Четыре дня пробыли они в Бискайском заливе. Юбер исполнил особый ритуал, о котором мы, к сожалению, больше не располагаем подробными сведениями, и вызвал наверх маленького бога. Должно быть, Юбер был очень силен. Он был единственным, кроме Стенструпа, кто мог привлечь наверх нечто большее, чем образы. Молодняк. И этот божок ждал, пока Брак, вне себя от восторга и, видимо, чуть не падая за борт, делал наброски. А потом стал погружаться, махая охотничьей рукой, по выражению Брака, «exactement comme un garçon qui dit “au revoir” aux amis» [16].— Он улыбнулся. — Глупый малый. Ни малейшего понятия. Это было «comme» нечто иное. Звучит странно, но он говорил, что именно спиральностьтого, что предстало его глазам, заставила его мыслить углами. И что никакие кривые не могут изобразить виденные им извивы.

Итак, кубизм родился из неспособности художника. Билли перешел к другой картине, более традиционной — тучный, сплющенный гигантский спрут разлагался на каменной плите, окруженной ногами в болотных сапогах. Быстрые, размашистые удары кистью.

— Зачем вы меня одурманили?

— Это Ренуар. А вон там — Констебл. Достенструповская — так мы называем чернильную эпоху. Она длилась, пока мы не вырвались из облака сепии.

Внезапно Билли стал различать работы Мане, Пиранези, Бэкона, Брейгеля, Кало. Такое ощущение.

— Меня зовут Мур, — сообщил священник. — Я очень сожалею о том, что случилось с вашим другом. От души желал бы, чтобы мы это предотвратили.

— Я даже не знаю, что случилось, — сказал Билли. — Не могу сказать, что это за тип…

Он гулко сглотнул в тишине. Мур прочистил горло. За стеклом в тяжелой раме виднелась гладкая поверхность: сланцевая плита. Коричневато-серый камень площадью где-то в два квадратных фута. Мягкие телесные изгибы, изображенные углем и краской, наподобие пятен засохшей крови, складывались в контур торпеды, в конклав спиральных кнутов, в круглый черный глаз. За всем этим наблюдали люди — едва обозначенные фигуры.

— Это из пещеры Шове [17],— пояснил Мур. — Возраст — тридцать пять тысяч лет.

Угольный глаз спрута взирал на них через эпохи. При взгляде на изображение, созданное еще до античной эпохи, у Билли кружилась голова. Не предназначалось ли оно для созерцания в свете костра? Женщины и мужчины палочками и ловкими пальцами, вымазанными сажей, рисуют того, кто посетил их у моря, где край земли. Того, кто воздел множество рук в глубоководном приветствии, пока они махали ему с прибрежных скал.

— Мы всегда кого-то уполномочиваем, — сказал Мур. — Показываем им бога. — Он улыбнулся. — Или потомков бога. Вот чем мы занимаемся. С тех пор как миновала чернильная эпоха, мы, в общем, можем предложить только сновидения — как вам. Мы не знаем, как Юбер призвал молодого бога. Даже море не хочет нам поведать. А уж мы у него спрашивали. Вы видели молоденького, Билли. Младенца Иисуса. — Он улыбнулся своему маленькому богохульству. — Которого вы законсервировали. Архитевтис — порождение кракена. Боги, они яйцеродные. Не только наши, но и все боги. Божья икра обнаруживается повсюду, если знать, где смотреть.

— Что это было за тату? — спросил Билли.

— Те кракены, что добрались до последней стадии? — Мур ткнул пальцем во фрагмент пещерной живописи. — Они спят, вот что они делают, — сказал он, словно что-то цитируя. — Как говорится, «тучнеют на гигантских морских червях». Они поднимутся только в самом конце. Только в конце,когда «последний огонь обожжет глубины», — он изобразил пальцами открывающие и закрывающие кавычки, — чтобы лишь тогда быть однаждыувиденными, с ревом поднимутся они и на поверхности умрут.

Билли смотрел мимо него, прикидывая, как идет расследование его почти-коллег, продвинулись ли Бэрон, Варди и Коллингсвуд в поисках его, Билли, — они ведь должны были его искать. На мгновение он с поразительной ясностью вообразил, как Коллингсвуд, с надменным видом, в своей неформальной форме, расшибает чьи-то головы, чтобы найти его.

— Вначале мы были там, — сказал Мур. — Сейчас мы здесь. В конце. Младенцы боги с некоторых пор дают о себе знать повсюду. Кубодэра и Мори. Тот был лишь первым. Фотографии, видео, популярность. Архитевтисы, мезонихотевтисы, ранее не встречавшиеся виды. После стольких лет молчания. Они поднимаются.Двадцать восьмого февраля две тысячи шестого года кракен появился в Лондоне. — Он улыбнулся. — Мельбурнского кракена держат в глыбе льда. Можете себе это представить? Для меня он — богулька.Знаете, что одного собираются представить в Париже и он будет подвергнут — как там ее — пластинации? Как тот чудак-немец [18]делает с людьми. Вот как они собираются показывать бога. — Дейн покачал головой. Мур покачал головой. — Но к вам это не относится. Вы отнеслись к нему… правильно, Билли. Выложили его с добротой. — Странная ходульная формулировка. — С уважением. Вы держали его за стеклом.

Итак, его спрут был мощами в раке.

— На дворе у нас — нулевой год кракена, — сказал Мур. —  Anno Teuthis.Настало время конца. Что, по-вашему, происходит? Думаете, это всего лишь чертова случайность, что когда вы подняли бога на поверхность и обошлись с ним так, как обошлись, мир вдруг начал заканчиваться? Почему, по-вашему, мы все время приходили на него смотреть? Зачем, по-вашему, мы внедрили к вам своего человека? — Дейн склонил голову. — Нам надо было знать. Надо было наблюдать. Надо было защитить его, выяснить, что да как. Мы знали: что-то такое случится. Понимаете ли вы, что вам пришлосьработать над кракеном из-за того, что с ревом поднялся он из глубин и на поверхности умер?

Мардж всегда понимала, что если имеешь дело с Леоном, кое-какие закидоны в поведении надо принимать как должное. Это было не так плохо, ибо оправдывало ее собственные закидоны, вызывавшие у ее прежних любовников приступы возмущения и ярости.

Например, Мардж вовсе не терзалась совестью, отменяя какую-нибудь вечернюю вылазку, если работала над новым видео и у нее все ладилось. «Прости, милый, — не раз говорила она, возясь с обшарпанной аппаратурой, которую постоянно спасала от судебных приставов и распродаж в интернете. — У меня тут кое-что движется. Можем мы переждать этот дождик?»