— И у вас не возникает проблем из-за того, что все это, ну, твердое? — спросила Коллингсвуд.

— Не так уж много. За последние несколько лет в оригами произошла революция… Что такое?

Коллингсвуд зашлась в хохоте, затем и Бэрон. Наконец у Андерса достало любезности захихикать.

— Ладно, прошу прощения, — сказал он, — но так оно и есть. Компьютеры помогают. Мы живем в эпоху — что ж, это вам тоже понравится — экстремальногооригами. Все дело в математике. — Он взглянул на Коллингсвуд. — У вас какие традиции?

— Традиции — это для чайников, — отрезала она.

Андерс рассмеялся.

— Как скажете… Матабстракции, учет визионарных чисел и тому подобное, это для вас что-нибудь значит?

— Продолжайте.

— Простите. Я к тому, что есть способы… — Он наклонился над кассовым аппаратом, зажав цифровой экранчик между большим пальцем и указательным, и стал его сворачивать.

Коллингсвуд наблюдала за происходящим. Андерс вертел аппарат туда-сюда, убирая его за клавиши. Он мягко сворачивал его по спирали. Объемистое устройство складывалось по линиям сгиба, различные виды неповрежденных плоскостей скользили позади друг друга, как будто наблюдаемые в нескольких ракурсах одновременно. Через полторы минуты на столе, по-прежнему соединенный с сетевым шнуром (который скользил теперь под невозможным изгибом, уходя внутрь агрегата), лежал японский журавлик размером с ладонь. Лицевая сторона одного крыла была углом кассового дисплея, а другого — передом ящика для денег. Сплющенный клин клавиш образовывал шею.

— Если потянете вот здесь, он будет махать крыльями, — сказал Андерс.

— Зашибись, — присвистнула Коллингсвуд. — И ничего не сломалось?

— В том-то и прикол.

Андерс стал манипулировать краями журавлика, разворачивая кассу, нажал на клавиши. Аппарат зажужжал, выдвинув ящик и негромко звякнув монетами.

— Чудесно, — сказал Бэрон. — Значит, вы сворачиваете кассовые аппараты в птичек и на этом огребаете денежки.

— Ну да, — с нарочитым безразличием сказал Андерс. — Очень прибыльно.

— Но разве вес не остается тем же самым?

— Есть способы укладки в забывающееся пространство, думаю, так можно его назвать. Тогда никто на свете не заметит настоящего веса предмета, пока вы его не развернете.

— Сколько вы запросили бы, — сказал Бэрон, — к примеру, за укладку человека? В пакет? Чтобы отправить его по почте?

— А! Что ж, в человеке много поверхностей, и надо отслеживать все до единой. Очень много складываний. Значит, вот в чем дело? В том типе, который хотел сделать сюрприз другу?

Коллингсвуд и Бэрон уставились на него.

— Что за тип? — спросил Бэрон.

— Черт, что-то случилось? Один парень захотел подшутить над приятелем. Попросил сложить его самого и его сына в виде книги. Заплатил мне сверх счета за ручную доставку — сказал, не доверяет почте. Я говорю «сказал», но на самом деле уйма времени ушла, пока я догадался, о чем он толкует, — такая вот манера изъясняться. Пока туда добрался, чуть пупок не надорвал, но он не поскупился…

— Куда это «туда»? — перебил его Бэрон.

Андерс назвал адрес Билли.

— А что случилось? — спросил он.

— Расскажите нам об этом человеке все, что можете, — сказал Бэрон, доставая записную книжку; Коллингсвуд развела руки, пытаясь уловить следы пребывания загадочных посетителей. — И еще: что за сын?

— Ну, был такой хмырь, — сказал Андерс. — Хотел, чтобы я его свернул. А с ним и его парнишку. Его пацана.

Он заморгал под пристальными взглядами Бэрона и Коллингсвуд.

— Опишите их, — шепотом приказал Бэрон.

— Хмырю за пятьдесят. Длинные волосы. Сильно пах, если честно. Дымом. Я немного удивился, что он в состоянии заплатить, это ведь недешево. У сынка его… вроде как не все дома. — Андерс постучал себя по голове. — Не сказал ни слова… Что?Что? Господи, да что такое?

Бэрон отступил на шаг, уронив руки, — блокнот хлопнул по бедру. Коллингсвуд застыла с открытым ртом и расширенными глазами. Лица их побелели.

— Вот так хрень, — прошептала Коллингсвуд.

— Боже мой, неужели вы совсем-совсем не услышали тревожных звоночков? — обратился Бэрон к хозяину лавки. — Ни на секунду не задумались, черт возьми, с кем имеете дело?

— Да не знаю я, о чем таком вы говорите!

— Ни хрена он не знает, — проскрежетала Коллингсвуд. — Этот долбаный желторотик ни о чем не подозревает. Потому они сюда и явились. Он ведь новичок, оттого и получил эту работенку. Знали, что он не догадается, с каким дерьмом имеет дело.

—  С кемя имел дело? — срывающимся голосом спросил Андерс. — Что я натворил?

— Так и есть, — сказала Коллингсвуд. — Так и есть, верно, шеф?

— Ох ты, боже ты мой. Похоже на то. Господи, очень, очень похоже.

В магазине внезапно сделалось холодно. Их пробрала дрожь.

Коллингсвуд прошептала:

— Это Госс и Сабби.

Билли проснулся. Туман, темные воды в его голове — все улетучилось.

Он сел, чувствуя себя оглушенным, но не усталым. На нем была та же одежда, в которой он уснул, но ее явно снимали и чистили. Закрыв глаза, он увидел океан из своего дурманного сна.

У двери стоял какой-то тип в тренировочном костюме. Билли заворочался на кровати, чтобы лучше его разглядеть, распрямляясь заискивающе и задиристо в то же время.

— Вас ждут, — сказал незнакомец, открывая дверь.

Билли медленно опустил руки. До него дошло, что так хорошо он себя давно не чувствовал.

— Вы подсыпали мне наркоту, — заявил он.

— Об этом я ничего не знаю, — обеспокоенно сказал незнакомец. — Но вас ждут.

Билли пошел вслед за ним вдоль барельефов — ракообразных и осьминогов, освещаемых флуоресцентными лампами. Присутствие недавнего сновидения было стойким, как вода в ушах. Он держался сзади, пока его проводник не свернул за угол, а затем быстро повернулся, пригнулся и побежал, стараясь как можно меньше шуметь, подгоняемый эхом своих шагов. Он задерживал дыхание, а на развилке остановился, прижавшись спиной к стене и озираясь вокруг.

Подвиды головоногих в бетоне. Возможно, Билли нашел бы дорогу, если бы помнил последовательность цефалоподов. У него не было ни малейшего представления, куда идти. Донеслись шаги проводника, а вскоре появился он сам и махнул Билли рукой, неуклюже подманивая.

— Вас ждут, — сказал он.

Билли проследовал за ним через подземную церковную страну в зал настолько обширный, что у него от неожиданности захватило дух. И все это без окон, все выдолблено в земле под Лондоном.

— Тевтекс будет через минуту, — сообщил провожатый и ушел.

В зале стояли ряды стульев с особыми карманами — для сборников церковных гимнов. Все были обращены к алтарю, безыскусному, как в шейкерских храмах. Под потолком висел тот самый многорукий символ огромного размера, искусно выполненный из серебра и дерева, — сплошь удлиненные S-образные изгибы. Стены покрывали — вместо окон — картины, и каждая изображала гигантского спрута.

Здесь имелись зернистые фотографии морских глубин, выглядевшие намного старше, чем это было возможно. Гравюры из античных бестиариев. Картины маслом. Рисунки пером и тушью, пастели, суггестивные оп-артовские геометризмы с фрактальными присосками. Билли ничего не узнавал. Он вырос на изображениях кракена и на книгах о древних чудовищах, но сейчас искал хоть один знакомый образ. Где невозможный осьминог де Монфора, утаскивающий под воду корабль? Где старые знакомцы — poulpes [15]из Жюля Верна?

Одна пастораль восемнадцатого века с гигантским спрутом — огромное театрально-напыщенное изображение молодого архитевтиса, резвящегося в пене неподалеку от берега, откуда на него взирают рыбаки. Рядом что-то полуабстрактное — переплетение трубковидных коричневых зубцов, гнездо из клиньев.

— Это Жорж Брак, — сказал кто-то у него за спиной. — Что вам снилось?

Билли обернулся и увидел Дейна со скрещенными на груди руками. А впереди него стоял тот, кто говорил. Это был священник: за шестьдесят, седоволосый, с тщательно постриженными усами и бородкой. В точности такой, каким представляют священника. На нем была длинная черная мантия с высоким белым воротником. Старость мало коснулась его. Руки его были стиснуты за спиной; на шее висела цепочка со спрутом. Все трое застыли в полнейшей тишине подземного зала, уставившись друг на друга.