— Есть такое, — согласился Вати. — Держи что-нибудь у себя в кармане, чтобы я мог туда проникнуть. Так я быстрее до тебя доберусь.

— Куколка «Братц» подойдет? — поинтересовался Дейн.

— Бывал и кое в чем похуже. Но вот другая проблема. Способность вынести кракена — это понятно, но вопрос еще и в том, как обойти защиту. Любой из списка мог бы его перенести, но никто из них не боец. Никто из них не миновал бы филакса.

— Ангела, — пояснил Дейн. — Ангела памяти. Ничего, брат, ничего, — добавил он, увидев вытянувшееся лицо Билли. — Мы все мало об этом знаем. Это не наша лига. Когда кракена забрали, этот ангел крепко лопухнулся. Я должен был быть немного в курсе, раз работал в Центре.

Охранник из числа верующих: это могло рассматриваться, и рассматривалось кое-кем как неуважение. Ведь архитевтис и без того уже был под наблюдением, под защитой, наряду с другими экспонатами.

— Какой ангел?

— Мнемофилакс — это ангел памяти. В каждом дворце памяти имеется один мнемофилакс. Но этого провели.

— Провели?

— Думаешь, память не станет отращивать шипы для защиты? Ангелы и есть шипы.

Оборонительные приспособления памяти, сущностью которых можно пренебречь: главное — что они присутствуют и готовы к драке.

— Ангел не унимается, — сказал Вати. — В промежуточном пространстве такие вещи улавливаешь — он разъярен. Злится на себя, что не справился.

— Точно, не справился, — поддакнул Дейн.

Тот, кто не справился, был ангелом из старой клики, появившейся благодаря музейной лихорадке. Каждый лондонский музей формировал из своего материала собственного ангела, духа своих воспоминаний, мнемофилакса. Они были не существами в точном смысле этого слова, но производными функциями, которые считали себя существами. В городе, где сила любого предмета обусловливалась его метафорическим потенциалом, вниманием, что вливали в его материальную оболочку, музеи становились богатым полем деятельности для воров с магическими умениями. Но этот потенциал экспонатов порождал и их стражей. После каждой попытки кражи возникали слухи о том, что именно ей помешало. Потрепанные, но живые воры-неудачники рассказывали разные истории.

В Музее детства имелись три игрушки — обруч, юла и сломанная консоль от видеоигры, — которые надвигались на незваных гостей с пугающей заторможенностью, как в замедленной съемке. Под шум ткани, подобный шелесту крыльев, Музей Виктории и Альберта патрулировало что-то вроде элегантно-хищного лица из складок холста. В Лондонском музее швейных машин безопасность обеспечивал ужасающий ангел, созданный из спутанных мотков ниток, катушек и мельтешащих игл. А в Музее естествознания за существами в банках, изображающими процесс эволюции, присматривало нечто, описываемое как стекло и жидкость, но к этому не сводимое.

— Стекло? — спросил Билли. — По-моему, я… Клянусь, я его слышал!

— Возможно, — сказал Дейн. — Если ангел того захотел.

Но спрута унесли, ангел потерпел поражение. Никто не понимал, что это значит и какое взыскание положено за такой промах. Знатоки чувствовали, как изливается чужеродное сожаление, и предрекали приход чего-то ужасного. Они говорили, что непрощенные ангелы выходят из своих коридоров, сражаются за память против злобной определенности, ходящей по улицам как мертвец.

— Мы ищем не просто переносчика, — заявил Вати. — Мы ищем того, кто мог напасть на ангела памяти и одолеть его.

— А его одолели? — спросил Билли. — Ведь это я обнаружил того типа в бутыли.

Они с Дейном переглянулись.

— Нам нужно больше информации, — сказал Дейн.

— Пойдите к предсказателям, — предложил Вати. — К лондонмантам.

— Мы знаем, что они скажут. Ты же слышал запись. Тевтекс уже разговаривал с ними…

Дейн, однако, заколебался.

— Разве они нас не задержат? — спросил Билли.

— Они нейтральны, — объяснил Вати. — Не могут вмешиваться.

— Швейцарцы от магии? — сказал Билли.

— Они ничто, — сказал Дейн, но опять как-то неуверенно. — Они были первыми, так?

— Да, — подтвердил Вати.

— Похоже, они снова стали оракулами, — сказал Дейн. — Может быть.

— Но не опасно ли видеться с нами? — спросил Билли. — Мало ли кто об этом услышит…

— Ладно. Есть один способ заставить помалкивать о нас. — Дейн улыбнулся. — Если мы вообще с ними увидимся…

Поставил пенни, поставь и шиллинг. Как еще могли они так долго вести дела с лондонскими магическими силами? Воспользуйся услугами лондонмантов, и те вынуждены будут молчать, подобно врачам или католическим священникам.

Лондонцев насчитывается несколько миллионов, подавляющее большинство их ничего не ведает об иной топографии, о городе магических уловок и ересей. Но и у волшебников существует своя обыденная повседневность. Масштаб видимого города затмевает масштаб невидимого (как правило, невидимого), а необычайные события происходят не только в сокрытом городе.

Однако именно в тот момент драма разворачивалась в менее посещаемой столице. Для большинства лондонцев ничего не изменилось, не считая натиска волны уныния и злобы, дурных предчувствий. Конечно, в этом не было ничего хорошего и от этого нельзя было отмахнуться. Но для меньшинства, знакомого с магией события изо дня в день становились все более угрожающими. Забастовка парализовала немалую часть оккультного промысла. Экономика богов и чудовищ переживала стагнацию.

Газеты потайных областей — «Пустяки Челси», «Обезвоженные ведомости Темзы», «Лондонский вечерний стандарт» (не та, другая, более старая газета с таким же названием) — были полны предсказаний, связанных с новым тысячелетием. Потребление наркотиков достигло рекордного уровня. Это касалось герыча и кокса, добываемых наверху, в основной столице, но также и тайных препаратов, наскребаемых в местах силы и развалившихся старых постройках: богатейший выбор для тех, кто остро переживал конец истории, коллапс, энтропию. Поставки в подпольном городе росли вслед за спросом, и продукт из-за спешки получался размолотым и фальсифицированным: совсем не то, что подлинный, добываемый из руин.

Группа таинственных самозванцев, ни с кем не связанных, перехватила партию продукта, доставкой которого занимался Тату. Эти псевдодревние порошки никого не уведут в наркотическое путешествие: незнакомцы сожгли, развеяли, облили нефтью товары, после чего исчезли, оставив лишь дыры в телах убитых и слухи о чудовищных фигурах, порожденных самой тканью города.

Через покрытые граффити стены, тайные доски объявлений, виртуальные и реальные, пробковые плиты в неприметных офисах, где болтались любопытные типы — вряд ли сотрудники, — распространялась сплетня о том, что Дейн Парнелл отлучен от Церкви Бога Кракена. Какую ересь он проповедовал, в каком предательстве обвинялся? Церковь сообщала только, что он не выказал достаточной веры.

Только что рассвело. Дейн и Билли находились под открытым небом, неподалеку от Сити. Дейн нервно подергивался и держал руки в карманах, сжимая оружие.

«Нам нужно больше информации», — незадолго до этого сказал Дейн.

Кэннон-стрит, напротив станции метро. В облезлом здании раньше размещался иностранный банк, теперь — спортивный магазин. Там, под афишами с подтянутыми здоровяками, стоял застекленный шкаф с железной решеткой, позади которой лежал большой кусок камня. Дейн и Билли долго наблюдали за входящими и выходящими людьми.

Лондонский камень. Этот старый булыжник всегда оказывался подозрительно близко к центру событий. Древнеримский указатель расстояний. Вера в этот старинный валун была причудливой традицией, утверждали одни; опасной традицией, говорили другие. Лондонский камень был сердцем. Продолжало ли оно биться?

Да, оно по-прежнему билось, пусть и больное. Билли казалось, что он чувствует его, слабый затрудненный ритм, заставлявший стекла содрогаться, — как басовая партия заставляет взметнуться пыль.

Здесь было место верховной власти, и это прослеживалось на протяжении всей истории города, если уметь искать. Джек Кэд [36]коснулся своим мечом Лондонского камня, когда высказывал свои требования королю: это, заявил он, дало ему право говорить, и остальные ему поверили. Недоумевал ли он впоследствии, почему все случилось так, как случилось? Возможно, после того как фортуна изменила Джеку, его голова смотрела с копья на мосту, видела части его четвертованного тела, выставленные на всенародное поругание, и с горечью думала: «Да, Лондонский камень, если честно, я не очень понимаю, что ты хотел сказать… Может, что мне не стоило возглавлять повстанцев?»