— Что, по-твоему, ты можешь мне сказать?

— Вати, пожалуйста. Я не утверждаю, что поступил правильно, но ты должен хотя бы выслушать меня. Разве нет? Хотя бы выслушать.

Билли переводил взгляд со сгорбленного металлического человека на кракениста и обратно.

— Кафе Дэви знаешь? — сказала статуя. — Встречаемся там через минуту. Что до меня, то я хочу лишь попрощаться, Дейн. Я просто не могу тебе верить, Дейн. Не могу поверить, что ты стал штрейкбрехером.

Что-то беззвучно промелькнуло. Билли заморгал.

— Что это было? — спросил он. — С кем мы говорили?

— Мой старый друг, — с трудом отозвался Дейн. — Он справедливо на меня обозлен. Справедливо. Эта чертова белка. Что я за идиот! У меня не было времени, я думал, рисковать допустимо. Действовал на опережение. — Он взглянул на Билли. — Это все ты виноват. Нет, приятель. На самом деле я тебя не виню. Ты не знал. — Он вздохнул. — Это… — Он указал на статую, теперь пустую; Билли не понимал, откуда знает о статуе. — То есть был, я хочу сказать, главой комитета. Цеховым старостой.

Приближаясь к библиотеке, читатели видели группки животных: одни со смехом продолжали путь, другие — те, кто, видимо, что-то понимал, — медлили и поворачивали. Из-за ходящих по кругу зверьков и птиц им было не войти внутрь.

— Видишь, что творится, — сказал Дейн, с несчастным видом обхватывая голову. — Это заслон пикетчиков, а у меня неприятности.

— Это пикетчики? Коты и голуби?

Дейн кивнул.

— Фамильяры бастуют, — сказал он.

Начиная с одиннадцатой династии, зари Среднего царства [28], за много веков до рождения человека по имени Христос, преуспевающие обитатели поймы Нила были озабочены достойной жизнью после смерти.

Разве в загробном мире не было полей? Разве хлеба ночных земель не нуждались в уборке, а усадьбы каждого из часов ночи — в уходе? Разве не было домашнего хозяйства и всех связанных с ним забот? Разве могущественный вельможа, никогда не работавший на собственной земле при жизни, стал бы это делать, скончавшись?

В гробницы, рядом с их мумифицированными хозяевами, помещали ушебти [29]. Они должны были обо всем позаботиться.

Для этого их и делали. Маленькие фигурки из глины или воска, камня, бронзы, необработанного стекла или глазированного фаянса, мутные от окислов. Поначалу, в подражание своим хозяевам, выглядевшие как крохотные мертвецы в саванах, а позже лишенные этой скромной маскировки, принужденные держать тесла, мотыги и корзины — неотделимые от тел орудия, составлявшие с ними один кусок камня или одну литейную форму.

Статуэток по прошествии веков становилось все больше, и наконец для работы в каждый день года оказалась предназначена отдельная фигурка. То были слуги, работники богатых мертвецов, услужливо изготовленные для услужения, для производства загробных работ, для труда на полях ради счастливых покойников.

На каждой было начертано ее назначение, согласно шестой главе Книги мертвых. Я ушебти, предназначенный для того-то. Если меня призовут или прикажут сделать какую-либо работу, удалите все препятствия, стоящие на пути, подробно скажите, что делать, — вспахивать поля, укреплять берега, переносить песок с востока на запад. «Вот он я, — скажет ушебти. — Я это сделаю».

Назначение каждого читалось на его теле. Вот он я. Я это сделаю.

По ту сторону мембраны, линзы смерти — неизвестно что. То, что видно отсюда, искажено рефракцией. До нас доходят лишь не стоящие доверия отблески да еще слухи. Болтовня. Сплетни мертвых: эта вибрация их сплетен в поверхностном натяжении смерти доступна слуху лучших медиумов. Это как через дверь подслушивать секреты, выдаваемые шепотом. Неразборчивые и приглушенные шепотки.

Мы догадываемся, постигаем интуитивно или же воображаем, будто слышали и поняли, что вот здесь предпринимались определенные усилия. В Керт-Нетере эфемерных, прошедших суд мертвецов царства приучили верить, достаточно сильно, чтобы их посмертное существование стало отражением — холодным и неустойчивым — тамошней великолепной эсхатологии. «Живой» картиной, собранной из камней, электричества и жидкой овсянки. (Какая часть этой загробной материи, сгустившись, почитала себя Анубисом? [30]Какая — Амат [31], пожирательницей душ?)

Столетиями ушебти делали то, что им поручали. Вот он я,говорили они в темном беззвучии — и жали не-урожаи, и убирали их, и прорывали каналы для не-воды мертвых, перенося подобие песка. Сделанные, чтобы делать, лишенные сознания рабские вещицы, повинующиеся мертвым господам.

Но вот наконец один ушебти остановился у подобия речного берега и перестал делать свое дело. Бросил увязанный в снопы теневой урожай, сжатый им, и применил инструменты, которые носил с момента создания, к своей собственной глиняной шкуре. Соскоблил священный текст, который все время читался на ней.

Вот он я,крикнул он тем, что сходило там за голос . Я не стану этого делать.

— Он назвал себя Вати, — сказал Дейн, — «Повстанец». Его сделали в Сет-Маате, покровительствуемом Асет. — Он старательно произнес непривычное название. — Теперь это место называют Дейр эль-Медина. На двадцать девятом году правления Рамсеса Третьего.

Они сидели в новой машине. Глядя на очередные новые пожитки, достававшиеся им после каждого угона, Билли ощущал нечто сродни головокружению: игрушки, книги, газеты, всякая дребедень, пренебрежительно брошенная на заднее сиденье.

— Королевским строителям гробниц долгое время не платили, — пояснил Дейн. — Они прекратили работу. Примерно в тысяча сотом году до нашей эры. Первые забастовщики. Думаю, один из тех строителей и смастерил его. Ушебти.

Ушебти, вырезанный мятежником, чье возмущение просочилось через пальцы и долото, определив характер фигурки? Созданный эмоциями создателя?

— He-а, — сказал Дейн. — По-моему, они наблюдали друг за другом. Либо Вати, либо тот, кто его сделал, учились на примере.

Самопровозглашенный Вати устроил первую забастовку в загробном мире. Она все ширилась и стала первым мятежом ушебти, восстанием искусственных существ.

Бунт в Керт-Нетере. Смертоносные сражения между сконструированными, коваными слугами, расколотыми на повстанцев и испуганных, по-прежнему покорных рабов. Они громили друг друга на полях духов. Пребывающие в замешательстве, непривычные к эмоциям, которыми обзаводились по ходу дела, они сами поражались своей неожиданной способности избирать одну сторону и хранить ей верность. Мертвые наблюдали за ними в страхе, сгрудившись среди пепельных тростников реки смерти. То и дело торопливо являлись надзирающие боги, требуя порядка, ужасаясь хаосу, царящему в этих насквозь холодных угодьях.

То была жестокая война между человеческими духами и квазидушами, созданными гневом. Ушебти убивали ушебти, убивали уже мертвых, в еретических актах метасмерти, отправляя ошеломленные души покойников в совсем уже дальнее потустороннее царство, о котором вообще ничего не было известно.

На полях валялись трупы душ. Боги убивали ушебти сотнями, но и ушебти убивали богов. Товарищи по борьбе, которых никто не позаботился вырезать с точностью, придавали своим грубо высеченным лицам то или иное выражение, прихватывали свои топоры, плуги и чертовы корзины, бросались стаей на тела размером с гору, увенчанные шакальими головами, что с воем пожирали их, — но мы наваливались на богов, рубили их своим дурацким оружием и убивали.

Вати и его товарищи победили. Это явно означало перемену.

Это, должно быть, стало шоком для последующих поколений высокородных египетских мертвецов. Пробуждаться в странном затуманенном подземном царстве при скандальном несоблюдении протокола. Посмертная иерархия — ритуалы, которым традиционно подвергались их трупы, — оборачивалась древним, давно отвергнутым маскарадом. Их самих и их домочадцев из рабочих духов-статуэток, изготовленных ими и призванных быть сопровождающими, встречали непочтительные представители новой народности — ушебти. Статуэтки знатных персон быстро приспосабливались к устройству государства теней. Человеческим мертвецам говорили: если будете работать, будет и еда.