Очевидно, при такой разобщенности НЦ из Москвы не мог оказывать влияние на тактику уехавших. Известие, например, о выборах на Уфимском совещании Астрова в состав директории возбудило большой интерес и обсуждалось в совещании НЦ. Одни (особенно Герасимов) думали, что он не должен входить в директорию, где большинство будет эсеров и примыкающих, при обязательстве явно неосуществимом созвать в ближайшие месяцы Учредительное собрание, которое, впрочем, если бы даже оказалось возможным, могло бы принести лишь вред. Другие (Кольцов) находили, что все же Астрову следует принять избрание. Выражалось желание сообщить Астрову мнение совещания, но, очевидно, если бы даже оно сложилось более определенно, то прошло бы столько времени, пока оно достигло бы Астрова, что практического значения оно бы уже не могло иметь.
Вероятно, эта оторванность сообщала совещаниям НЦ некоторый академизм, на который отдельные члены (Шипов) даже жаловались. Поневоле даже надо было сосредоточиваться на выработке некоторых общих и принципиальных положений, которые не могут устареть за несколько недель.
Насколько известно, то же самое было и в СВ, хотя последний гораздо меньше интересовался программными вопросами и особенно дорожил информацией. Чувствовался уже тогда и большой недостаток осведомления о том, что происходит в самой Советской России, как в смысле хозяйственного положения (здесь главным источником оставалась «Экономическая жизнь»), так и психологического состояния разных слоев населения. Много раз шел разговор, каково настроение у московских рабочих, но ясно было, что никакой связи с этой средой у НЦ, а по-видимому, и у СВ не имелось.
Военная сторона по-прежнему была совершенно отделена. Совещание ее не знало и не касалось, кроме Щепкина и Шипова, в руках которого была, по-видимому, денежная часть. Как после выяснилось, к ней имел отношение и Огородников. Последний на совещании появлялся сравнительно редко – он был арестован, затем уезжал из Москвы. Производил впечатление человека искреннего и очень убежденного, но совсем не представляющего сложности проблем, встающих перед Россией в ее новых условиях, всего значения пережитой революции. Очень в нем чувствовался правоверный кадет. То обстоятельство, что он оказался связанным с военными кругами, очевидно, было случайным, ибо ничего военного в Огородникове не было, никакого знания военных вопросов, как и военной среды, в нем не чувствовалось.
Приблизительно с конца января 1919 года деятельность совещания НЦ несколько меняется. Прежде всего в смысле личного состава. Председательствует на совещании обычно не Шипов, а Щепкин. Шипова деятельность совещания все менее удовлетворяла, и наконец он перестал их вообще посещать, кроме редких случаев, например на пасхе 1919 года, когда приехавший с юга (Хартулари) делал подробное сообщение. Шипов желал, чтобы московское совещание обслуживало уехавших, но это оказалось невозможным уже из-за длительности и затруднительности всяких с ними сношений. С другой стороны, его прямо возмущало молчание уехавших. Точно они даже и не особенно интересуются оставшимися в Москве. Самые совещания казались ему достаточно академическими и бесплодными. Далее, его все более пугали тревожные признаки, что в местах, где в военном смысле господствует Добровольческая армия, политически начинает устанавливаться реакция. Он ожидал большего от Астрова в смысле влияния на политический курс там, и он с самого начала опасался, что этот курс пойдет слишком вправо. В разговорах с членами совещания Шипов больше ссылался на свое здоровье, но не скрывал и своих разочарований. Не чувствовалось у него и особого согласия со Щепкиным, с которым он во многом составлял прямую психологическую противоположность.
Руководителем НЦ стал Щепкин. Внешним образом это, впрочем, не проявлялось. Он производил впечатление человека прежде всего коллегиального, чрезвычайно терпимого, с большим интересом выслушивающего всякие мнения. Но постепенно он все более проводил определенную программу, которая сама не была программа совещания и им не обсуждалась. Он действовал и как представитель НЦ, и как видный член ЦК кадетов, вел переписку с Югом, а на совещаниях НЦ его главной задачей было сохранить возможное единство. Для него как будто было даже не столь важно, что думают и решают окружающие лица, сколько то, чтобы они думали и решили приблизительно одинаково в результате обмена мнений. Отсюда – необходимость постоянных компромиссов, которые его не смущали.
В совещание входят новые лица. Входит профессор Фельдштейн, теоретик-государственник и историк, научный исследователь, но с живым интересом к политическим проблемам. Как делопроизводитель комиссии 1917 года по выборам в Учредительное собрание, он собрал богатый материал, который мог быть полезен и для совещания. Кроме того, он много занимался историей Французской революции. Несколько застенчивый, со склонностью наблюдать события, а не принимать в них участие, он на совещаниях выступал мало, но подготовлял материал, нужный для разных программных вопросов и т. д. Вошел С. Е. Трубецкой, человек большого политического темперамента, с сильным, но несколько доктринерским и малоподвижным умом, мужественный и прямой. В совещании он представлял скорее правый оттенок, часто примыкал к Герасимову. Умом он вполне признал силу в настоящее время демократических начал, но не всегда ее чувствовал и не всегда оценивал размеры совершившегося в России политического и социального сдвига. На отдельных совещаниях очень редко (не больше двух раз) появлялся кадет Хрущев чисто в качестве зрителя. Человек практического склада и дела, он, по-видимому, не вынес впечатления, что здесь есть что-то серьезное: совещания ему показались совсем академическими.
Между тем содержание этих совещаний все же меняется. Прежде всего с конца января начинают поступать более точные сведения о положении на Юге. Оказывается, что там, собственно, ничего не сделано. Союзники, прежде всего французы, в сфере влияния коих как бы считается Юг, весьма равнодушны к задачам, которые ставят себе НЦ и СВ.
В Добровольческой армии и вокруг нее они влиянием не пользуются. Деникин среди окружающих его генералов и лиц, обслуживающих гражданские управления, кажется самым левым. Астров и Федоров, планы коего относительно Украины потерпели полную неудачу, являются своего рода политическими экспертами, мнения которых ни для кого не обязательны. И наконец, попытки объединить общественные группы, действующие на Юге, приводят лишь к вящим раздорам. Там вели переговоры четыре организации: «Государственное объединение» (из членов Думы и совета, близкое по направлению к СОД), НЦ, СВ и «Земско-городское объединение» (несколько левее СВ, с сильным влиянием с.-р., большую роль в нем играл Руднев). Дело кончилось разрывом. «Земско-городское объединение» повело агитацию против Добровольческой армии. С другой стороны, южные кадеты отмежевывались от всяких социалистических партий и даже постановили о выходе из СВ. Если бы союзники и хотели помогать более осязательно, они не знали бы, к кому обратиться: кто представляет подлинную русскую общественность, подлинную русскую демократию?
В это самое время русский вопрос вошел в новую международную стадию. Сделано было предложение держав о конференции на Принцевых островах. Предложение это сразу разделило русские круги, разделило и совещание НЦ. Одни отнеслись к нему безусловно отрицательно (Герасимов), другие – весьма положительно (Котляревский). В глазах первых это было признание со стороны Европы большевистского режима, в глазах вторых – здесь открывалась возможность прекращения гражданской войны и мирного, хотя бы и постепенного, разрешения русского кризиса. Ясно казалось одно: будет ли принято решение ехать на Принцевы острова или нет, необходимо установить здесь единство образа мыслей и действий; еще необходимее это, если конференция состоится, иначе все эти местные правительства, политические и национальные организации, участие коих предполагалось, явят лишь картину полного разброда. Особенно Щепкин призывал совещание искать единение с другими организациями, прежде всего с СВ, а затем и с СОД. С последним пока не было никаких связей, на нем тяготело обвинение в германофильстве, и даже неизвестно было, в чем выражалась его деятельность. Теперь Щепкин вступил в переговоры с Д. Щепкиным и Леонтьевым и нашел их вполне расположенными к совместному обсуждению. Надо сказать, что в СОД эти два лица как-то заслоняли остальных членов, может быть, этим даже предупреждалось оглашение его состава. По направлению СОД был правее НЦ, относился определенно отрицательно ко всему, что связывалось с Учредительным собранием, и отстаивал в управлении начало единоличной твердой власти. Но и Д. Щепкин, и Леонтьев подчеркивали, что «Совету» чужды какие бы то ни было реставрационные тенденции. Щепкин считал, что с СОД вполне возможно общение и соглашение, так как ни Д. Щепкин, ни Леонтьев не стоят за возвращение к старому, за восстановление в скрытой хотя бы форме абсолютизма и т. п. Идти же далее направо он считал невозможным: например, на сближение с кругами, в качестве представителя коих он называл Кисловского. О нем отзывался и лично неодобрительно. Он в то же время считал, что правые круги в Москве сами по себе не имеют никакой силы, но что они имеют известное влияние в военной среде, и не раз высказывал предположение, что если вообще верить в возможность военных выступлений в Москве, чему лично он, по его словам, не верит, то более всего со стороны этих правых элементов.
