Из современных поэтов Ландау особенно выделял Е.Евтушенко и Б.Слуцкого. Как вспоминает И.М. Халатников, после сольного вечера поэзии Евтушенко в Институте физпроблем Ландау сказал: «У него есть очень хорошие стихи. Читает он их бесподобно, ну а гражданское мужество Евтушенко вызывает глубочайшее уважение».

Что не очень характерно для интеллигенции, Ландау любил «простых, поэтов, в частности, Константина Симонова, который, по мнению столичных снобов, был в те времена популярен в основном у мещан и «пишбарышень».

Вспоминает голландский друг юности Ландау Хендрик Казимир (президент Европейского физического общества в 1970-е гг.): «Он довольно хорошо знал поэзию, но его вкус к ней был простым: простая рифма и мерный ритм были основными его требованиями» [Там же. С. 152].

Отсюда можно попытаться экстраполировать: Ландау вряд ли принял бы верлибр, основную форму современной поэзии на Западе. Маловероятно, что ему нравились и японские хокку. Но вот классическую поэзию Ближнего и Среднего Востока Ландау ценил, особенно Саади.

Из прозаиков Драйзера предпочитал Хемингуэю. Восторгался Ремарком.

Ландау любил повторять слова Оскара Уайльда: «В России все возможно, кроме реформ». При этом удивлялся, откуда писатель так точно узнал характернейшую черту России» [Бессараб, 2004. С. 65].

О вкусах Ландау в искусстве пишут его ученики. А.А. Абрикосов замечает: «…он интересовался театром, кино, литературой, живописью. Правда, в последней он не пошел дальше Ренуара, остальное была “мазня”» [Воспоминания…, 1988. С. 38].

И.М. Халатников пишет: «Ландау принимал только реалистическое искусство. Этому не противоречит то, что ему нравились художники-импрессионисты. Он очень любил Клода Монэ. Однако считал очень слабым художником Матисса. Он мне часто говорил: Матисс — это маляр, ему бы только красить заборы… Ландау очень хвалил фильм Чухрая “Баллада о солдате”. Ландау очень любил театр, в особенности МХАТ. <…> Ландау совершенно не воспринимал оперного искусства. Опера всегда была предметом его шуток <…> Такое резкое отношение логически следовало из требований реализма, как его понимал Ландау, не признававший никаких условностей. С его точки зрения, когда артист поет: “Я ее убил”, — это может в трагической ситуации вызвать только улыбку» [Воспоминания…, 1988. С. 278].

Снова отрывок из статьи В.Л. Покровского: «…среди его учеников было несколько истинных меломанов, но тогда это тщательно скрывалось. <…> Дау как раз вернулся с общего заседания Академии наук, где выступал Шостакович. Дау выразился не слишком почтительно о его выступлении и личных качествах. <…> “А вам действительно нравится его музыка?” — спросил Дау. <…> Я ответил Дау уклончиво.

Я сказал, что мне его музыка не очень нравится, но, несомненно, он — поразительный новатор. Немедленно длинный указательный палец Дау устремился по направлению к моей груди, <…> “Вы проповедуете науку кислых щей об искусстве. А никакой такой науки нет вообще. Не бывает новаторов и консерваторов в искусстве. Есть люди, которым есть, что сказать, и люди, которым сказать нечего”» [Там же. С. 201].

«Дау совершенно не выносил музыки, он говорил, что это шум, который ему мешает» [Н.Е. Алексеевский; там же, С. 41]. Э.Л. Андроникашвили пишет так: «<…> Дау излагал свои взгляды на искусство, в том числе на оперу и балет (которые он презирал), на мюзик-холл (который он обожал), <…>.» [Там же, С. 44].

Ландау был веселым человеком и народный юмор был ему не чужд. Так, он любил частушки, говорил, что “они не могут быть неприличными, это же фольклор”. И далее следовало что-нибудь на грани приличия: “В нашем саде, в самом заде вся трава примятая. Не подумайте плохого, все любовь проклятая!”» [Бессараб, 2004. С. 68].

Вспоминает О.И. Мартынова, жена академика М.А. Стыриковича: «Меня очень поражало, что Дау, так любя поэзию, совершенно не признавал ни оперы, ни балета, ни любой музыки, любил он только романсы в исполнении Надежды Андреевны Обуховой. Оперу Ландау принимал как нечто полностью противоречащее логике, здравому смыслу и вообще страшно неестественное. Он говорил: “Почему нужно петь слова, которые каждый нормальный человек может просто говорить?” <…> Киноискусство Дау любил — в особенности картины с красивыми актрисами определенного типа, <…> я всегда страдала от его привычки во время сеанса громко комментировать происходящее, в особенности эпизоды, которые ему не нравились. <…> (он-то совершенно не смущался), уже нарочито меня дразнил — вплоть до того, что я убегала из зала. <…>, а он смеялся и говорил, что, мол, пусть не показывают такую занудную дрянь<…>.» [Воспоминания…, 1988. С. 183].

Известно, что Ландау совершенно не пил алкогольных напитков. Так что в этой части писать почти нечего. Разве что две зарисовки с его участием в компаниях с пьющими людьми.

(1) При праздновании своего 50-летия Ландау держал бокал с шампанским, чокался с поздравлявшим и передавал бокал двум «выпивалам», которые отпивали глоток.

(2) Рассказ А.Б. Мигдала, переданный С.А. Хейфецом: «…на каком-то званом обеде А.Б. оказался рядом с А.Вертинским. После долгих совместных возлияний артист наклонился к Мигдалу и сказал: “Как приятно выпить с по-настоящему понимающим человеком. А то, знаете, меня недавно посадили с каким-то захудалым еврейчиком, который не умел пить и испортил мне все удовольствие”. “— Как оказалось, не без ехидства добавлял Мигдал, — его соседом был Ландау!”» [Воспоминания…, 2003. С. 148]. Тот же эпизод комментирует И.И. Гольдман: «Вертинский отозвался с похвалой «об этом русском парне», имея в виду Мигдала. А.Б. был на седьмом небе» [Там же, С. 162].

И, наконец, еще пара мелких наблюдений очевидцев по поводу особенностей житейских вкусов Ландау.

«Ландау в шахматы не играл, хотя знал правила. Считал игру в шахматы пустой тратой времени. В этом он расходился с П.Л. Капицей, который до конца своей долгой жизни увлекался игрой в шахматы и рассматривал эту игру серьезно, как форму самоутверждения» [Там же. С. 278]. В то же время Ландау обожал раскладывать карточные пасьянсы (этим объясняется, почему Е.М. Лифшиц подарил ему на юбилей колоду карт с шаржами на его учеников). О.И. Мартынова вспоминает об их совместной поездке на Кавказ: «Дау решил, <…> что он будет всех обучать высокой науке раскладывания пасьянса. Он за это дело взялся очень серьезно; особенно он любил некий, как он его называл “интеллектуальный пасьянс”. <...> Устраивались соревнования, на которых все участники начинали с совершенно одинакового первоначального расклада карт. Предавались этому занятию страшно увлеченно, и своим победам Дау радовался шумно и искренне» [Гам же, С. 182].

Точно известно, что Ландау не любил рукопожатий. Кстати, Е.М. Лифшиц тоже. Вероятно, у них этот признак был взаимно скоррелирован.

Ниже приводится подборка афористичных образцов речи Ландау, собранная в основном из статей его учеников, друзей и коллег, помещенных в книге «Воспоминания о Л.Д. Ландау» [2003], а также в книгах М. Бессараб [1971 2004] и др. В некоторых случаях в скобках, в кавычках даны пояснения авторов статей. В других случаях даются наши пояснения без кавычек.

• Я — физик-теоретик. По-настоящему меня интересуют только неразгаданные явления. В этом и состоит моя работа. (Из 2-й книги М.Бессараб).

• Человек в процессе познания природы может оторваться от своего воображения, он может открыть и осознать то, что ему не под силу представить!.. (из книги «Воспоминания о И.Д. Ландау»),

• Ввиду краткости жизни мы не можем позволить себе роскошь решать уже решенные задачи. (Там же).

• Некоторые считают, что учитель обкрадывает учеников, другие считают, что ученики обкрадывают учителя. Я считаю, что правы и те и другие, и это взаимное обкрадывание прекрасно. (Там же).

• Эта теория так красива, что вряд ли может оказаться неверной. (Там же).