Ландау говорит Коре: «…мой Абрикосик <А.А. Абрикосов> давно как-то говорил, что его Таня очень настаивает, чтобы Алеша завел дневник и ежедневно тщательно записывал все, что я говорю, не науку, нет, а просто все мои частные разговоры. Это он говорил мне не наедине, все подняли его на смех <…>. А потом Женя стал замечать, что Алеша завел такой дневник и фиксирует мои частные разговоры. Женя не хотел меня огорчать впустую. Заботясь обо мне, решил выяснить, зачем это понадобилось Алешиной Тане. Он очень много потратил времени, выслеживая Таню, и зафиксировал, что Таня посещает всем известное здание на площади Дзержинского» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 390].

Проанализируем это сообщение, основанное, якобы на ясных уликах. О ведении дневника — вероятно, так оно и было. Трактовать это явление можно как вполне доброкачественно, так и намеренно извратить («Коре вообще доверять нельзя», как писал В.Л. Гинзбург). Вторая же часть информации мне представляется наивной. В одной Москве были десятки, если не сотни тысяч сексотов МГБ-КГБ. Если бы они лично ходили на площадь Дзержинского для встреч со своими кураторами, то у «известного здания» выстроилась бы огромная очередь. Ее надо было бы распределять по дням или месяцам — кто бы стал централизованно вести такой график и следить за его выполнением? Как мы знаем хотя бы из книг, агенты встречаются с кураторами в совершенно разных местах. Конечно, можно допустить, что фигура Ландау была столь значительной, что информация о нем немедленно докладывалась в центральный аппарат МГБ. Но, естественно, не напрямую, от простого низового агента («Тани»), который садился в метро и без всякой конспирации ехал прямо на площадь Дзержинского. Эта очевидная схема показывает, как легко замазать человека, исходя из каких-то чисто житейских, поверхностных наблюдений и совпадений. Что было на самом деле, куда ездил Е.М. Лифшиц и что он видел, он мне не рассказывал. Допускаю, что иногда Т. Абрикосова, действительно, могла выходить из метро «Дзержинская». Люди вообще нередко ездят в центр, тем более, что тогда Москва была раз в десять меньше, чем сейчас. Так что, если судить только по сведениям, опубликованным в книге Коры, то, думаю, не было у ее автора серьезных оснований бросать тень на Т. Абрикосову.

Несколько заключительных слова о Коре.

Профессор М.И. Каганов в письме ко мне из США сообщает: «Все время после катастрофы, до самой смерти Дау Корой руководил дурацкий страх, что Капица уволит Ландау и прекратится поступление зарплаты. Из-за этого она выдумывала, что Дау работает, предполагает совершенствовать школьное образование, внушала Ландау мысль о вступлении в КПСС».

Действительно, в течение более шести лет тяжелой болезни Ландау продолжал получать зарплату завотделом ИФП (600 рублей) и деньги от Академии наук за звание академика (500 рублей), т. е. всего 1100 рублей в месяц — огромные деньги по сравнению со средней зарплатой в СССР в те годы (примерно 130 рублей в месяц). Коре было чего бояться!

Далее М.И. Каганов пишет: «Я долго, с 70-го года был с Корой в одной парторганизации. Она была совершенно инертна. И понятно: было это после смерти Дау, никакая показуха была ей уже не нужна. Пенсию она получала. Нобелевскую премию имела».

В 1970-х гг. Кора написала то, что стало прообразом изданной впервые в 1999 г. «книги Коры». В машинописном виде рукопись давалась для чтения некоторому кругу лиц. Те, кто ее видел ранее (например Н.А. Шальникова, Д.А. Компанеец), говорят, что книга стала еще хуже. Свою рукопись Кора как-то показала Анне Алексеевне Капице, жене Петра Леонидовича. Та прочла и сказала: «Кора, лучше сожгите эту книгу!» Об этом Анна Алексеевна сама рассказывала Е.М. Лифшицу и моей матери.

В начале 1980-х гг. Кора тяжко заболела. Истерзанная раком, она ушла из жизни в 1984 году.

Не все рукописи не горят, но рукопись Коры оправдала эту пословицу. Ее обработали и издали родственники Коры. При жизни Ландау у него было немало завистников и врагов. Но никто из них не сделал и малой доли того, что сделали его ближайшие родственники, чтобы он как человек (а не как ученый) вошел в историю науки в столь невыгодном свете, в каком представлен в этой книге. Как говорил генерал А.И. Лебедь, «Глупость — это не отсутствие ума, это такой ум». Но как автор Кора наверняка была бы счастлива, если бы узнала, что ее книга дождалась своего читателя. Такой читатель оживился и размножился в новой России, в эпоху, породившую известный афоризм, синтезированный из трех слов, взятых из трех языков — английского, русского и блатного русского: «Пипл всё схавает!» Однако эта циничная поговорка охватывает, к счастью, не все множество русскоязычных читателей.

Предложив к прочтению изложенный в этой части материал и его трактовку, я вовсе не рассчитываю на полное согласие с ним. Я надеюсь на вдумчивость и спокойную логику своего читателя, заинтересованного в приближении к правде.

Сведений об Игоре Львовиче Ландау (ИЛ.) у меня немного. Они в основном взяты из книги Коры и заметок Эллы Рындиной, носят фрагментарный характер и не претендуют на составление целостного портрета. Двоюродная сестра Игоря Элла пишет:

«Когда родился Гарик в июле 1946 года, по словам Дау, Кора хотела, чтобы Гарик носил фамилию Ландау и был русским. Дау встал на дыбы: “Если Ландау — то еврей, а если хочешь записать его русским, то пусть будет Дробанцевым. Это же смешно — Ландау — и русский”. Поскольку переспорить его было невозможно, то Кора согласилась, и они сошлись на решении записать Гарика под фамилией Ландау. Прошло много лет после того разговора: и вот в одно из моих посещений больного Дау уже после катастрофы Кора была возле Дау и рассказывала мне, как обычно, что его плохо лечат, что врачи списывают все боли в ноге и в животе на мозговые явления. А потом поделилась со мной радостью: “Элла, знаете, какой Гарик у нас молодец: учительница его спросила: «Что-то странная у тебя фамилия, наверно, отец нерусский?», а Гарик ей ответил с твердостью: «И отец русский, и дед русский!»”. Кора была в восхищении от сына и от того, как он ловко ответил учительнице. Я посмотрела на нее круглыми от удивления глазами и подбежала к лежавшему на кровати Дау: “Как же так? Ведь вы же договаривались, когда Гарик родился, ведь он попал в дурацкое положение?” “Не знаю, — ответил Дау, как бы отмахиваясь от неприятного разговора, — Спроси у Коры, наверное, она так решила”. Нечего было спрашивать у Коры, всё и так было ясно, я бы и сама могла догадаться: когда Гарику надо было получать паспорт (ему 16 исполнилось в июле 1962 года), Дау лежал в тяжелом состоянии в больнице после аварии. Кора, естественно, решила вопрос, как ей того хотелось» [Рындина, 2004, № 7].

А теперь опишу следующие два события с участием И.Л., в одном из которых я пассивно участвовал сам, а во втором — наша семья в лице З.И. Горобец-Лифшиц. Начну с последнего.

Весной 1961 года мой брат Евгений заканчивал 9-й класс, так же, как и сын Ландау. В те годы было очень трудно поступить в вуз, так как по инициативе Н.С. Хрущева было установлено преимущество для производственников — ребят, успевших получить двухлетний трудовой стаж по профилю будущего вуза, их брали по отдельному конкурсу даже с тройками. В это время наша мама (З.И. Горобец) услышала, что в Институте физпроблем появилась весьма редкая лаборантская вакансия. И у нее возникла идея попросить П.Л. Капицу, чтобы он взял Женю на это место. Просьба была довольно естественная, так как З.И. давно работала в редакции ЖЭТФ, который возглавлял Капица, знавший ее лично. Но прежде она решила обсудить эту идею с Л.Д. Ландау и Е.М. Лифшицем, для чего зашла в теоротдел Ландау, находившийся по соседству с редакцией. Выслушав ее, оба ученых не только не одобрили ее плана, но и посмеялись над ним. Они считали, что надо заканчивать более сильную дневную школу и получше готовиться к вступительным экзаменам в институт (тогда Женей был намечен вуз, готовящий физиков). Тем не менее, она не оставила намерения обратиться к Капице и ждала подходящего момента. Однако через неделю Е.М. Лифшиц с иронической улыбкой сообщил З.И., что она может не беспокоиться — на единственную появившуюся вакансию лаборанта в ИФП уже зачислен сын Ландау. (Случившееся оказалось к лучшему: Евгений Горобец сам нашел себе место работы, он поступил лаборантом в кабинет физики в 10-ой школе. Но, вероятно, этот эпизод, показавший ему, как великие «физики шутят», не добавил симпатий к их науке. Женя резко изменил свой профессиональный выбор. Сейчас он профессор, доктор медицинских наук и заслуженный деятель здравоохранения России.)