Дальнейший комментарий того же автора, но из другой статьи: «Мама считала, что любовь (всякая, не только между мужчиной и женщиной) измеряется жертвой, которую ты можешь принести ради человека, которого любишь. “Чушь, чушь, чушь!” — кричал Дау. Он не признавал никаких жертв. Мама переходила на бытовые примеры. “Ну, например, — говорила она, обращаясь ко мне, — ты заболела, а у меня билеты в театр, куда я давно мечтала пойти. Я же не пойду, а останусь возле тебя”. “Раз останешься — значит, тебе этого больше хочется, а если больше хочется в театр — значит, надо идти в театр. Глупости все это”. Последнее слово опять осталось за ним, мама только рукой махнула, относясь к этим его высказываниям как к очередному чудачеству. Действительно, он не признавал жертвенность в принципе и поступал в жизни согласно своим принципам» [Рындина, 2003].

Взглянем на еще одно довольно необычное проявление вектора Эго. Обратимся к собственноручной записке Ландау с отчетом теоргруппы УФТИ в 1935 году (текст см. в Гл.2). На фотокопии записки (см. во вклейке) видно зачеркнутое имя Женька перед Лифшицем, не зачеркнуто Шурка перед Ахиезером, зачеркнуто Лева перед Розенкевичем, Корец первоначально назван Корицей (по его прозвищу), зато написано полностью Шура Компанеец. Не знаю, можно ли действительно определять характер по почерку, но по стилю, в частности, по исправлениям написанного, наверное, можно. Очень важно подчеркнуть, что, как указано в примечании редакции, Ландау потребовал, чтобы вся записка была напечатана в подлиннике. Значит, Ландау требовал вынести на публику и эти уничижительные его обращения к нескольким ближайшим товарищам по работе. Учитывая, что Е.М. Лифшиц был человеком, абсолютно благовоспитанным и корректным, можно себе представить, как на него действовало указанное обращение на публике (правда, на этот раз Ландау его пощадил). При том, что Ландау обожал свое собственное неофициальное имя Дау, не содержащее уничижительного суффикса (подаренное ему на всю жизнь другом до 1935 г. и врагом с конца 1930-х гг. Д.Д. Иваненко). Ну, а если бы кто-нибудь публично обратился к нему: «Левка!» — какая была бы реакция? Кто-то из адептов Ландау, наверное, скажет: «Ну, что особенного, зачем автор цепляется к таким мелочам?!» Да, согласен, не стоит цепляться, если рассуждать по принципу: «Гению позволено все».

Исследователю интересно дойти до истины — узнать, как Ландау на самом деле относился к людям из своего окружения — не только как к специалистам, но и как к личностям? Из приведенной записки видно, что к Компанейцу как к человеку он относился, пожалуй, уважительнее, чем к Ахиезеру и Лифшицу… Попробуйте вспомнить, часто ли вы встречали в коридорах и отделах своих институтов взаимные обращения типа «Васька!» на уровне кандидатов и докторов наук. Да еще в письменном виде! Да еще предназначенные для широкой публики — читателей стенгазеты института. (Вряд ли в 1930-е годы нравы в НИИ были в среднем грубее, чем сейчас.)

Для контраста сообщу, что А.С. Компанеец, близкий к Ландау человек, по словам его сына, всю жизнь обращался почти ко леем своим коллегам, в том числе и более молодым друзьям (например, к В.И. Гольданскому) только на Вы; исключением были всего двое-трое харьковских друзей юности: Е. и И. Лифшицы, Л.Пятигорский. Было ли отмеченное свойство Ландау недостатком его воспитания? Конечно, нет, так как его родители относились к тонкому интеллигентскому слою старой России, и, как мы знаем, Ландау получил великолепное воспитание, даже с участием иностранных домашних учителей. Его родная сестра Софья была совершенно благовоспитанным человеком. Следовательно, указанный признак есть крутая производная имманентных характерологических доминант Льва Давидовича как индивида. Крайняя эгоцентричность была обусловлена осознанием исключительности своей личности. Этот вектор действовал в сумме с вектором истинности-искренности — который «не желал» подавлять проявления этой эгоцентричности.

Еще немного о других проявлениях того же. Взгляните на поразительный фотоснимок. Ландау и Лифшиц на пляже, на Рижском взморье (см. во вклейке). День, видимо, не жаркий, но и не холодный. Лифшиц держит в руках снятый пиджак. На Ландау пиджак одет, на лацкане звезда Героя. Вы часто видели на пляжах людей со звездами Героя (гражданских лиц)? Что это, «эксгибиционизм» (любимый термин Ландау)? Известно, что у Я.Б. Зельдовича имелся «пиджак-таран» с его геройскими Звездами. Как пишут очевидцы, Я.Б. одевал его по торжественным событиям, а также в тех редких случаях, когда отправлялся к крупным чиновникам «пробивать» какой-нибудь трудный вопрос [Знакомый…, 1993. С. 294]. Но дело не в этом. Ландау тоже иногда одевал Звезду, когда надо было, например, получить хорошее место в гостинице или достать билет в горячее время. Но что нужно «пробивать» на пляже? Значит, Золотая Звезда надета только, чтобы обратить внимание окружающих, вероятно, в первую очередь прекрасного пола. Однако мне представляется, что в этом случае Ландау поступал правильно! Ведь он внес достойный вклад в то, что купальщицы могли мирно резвиться у моря. Вот только не мог он им об этом рассказать, но обратить на себя внимание имел полное моральное право. Остается, правда, трудноразрешимый парадокс: уметь одновременно ненавидеть эту свою работу и открыто гордиться наградой за нее.

В советское время ежегодно проводились «Дни поэзии». В сборнике «День поэзии» 1960 г. помешен ответ Ландау под заголовком «Трудный вопрос». Вот полный текст ею ответа: «Зачем нужна поэзия? На этот вопрос так же трудно ответить, как на вопрос — зачем нужна любовь? Человеку, любящему поэзию, она освещает и украшает жизнь. Мне лично без любимых стихов, которые я мог бы все время повторять про себя, стало бы как-то не по себе. Мой любимый поэт — Лермонтов. Как пишутся хорошие стихи, конечно, нельзя объяснить теоретически, иначе всякий мог бы написать чудесные стихи. Добиться волнения у читателя может только настоящий поэт» [Воспоминания…, 1988. С. 252].

Из Лермонтова Ландау особенно часто цитировал стихотворение «Свидание». К любимым поэтам Ландау относились также Николай Гумилев и Алексей Апухтин. Что необычно — Ландау восхищался Николаем Огаревым, о котором он говорил: «Прекрасный поэт, и так основательно забыт». Любимой его цитатой было огаревское четверостишие:

Это Ландау, наверное, относил и к себе. Как пишет М. Бессараб, в 1950-е годы Ландау любил цитировать из Огарева следующие строки:

Профессор В.Л. Покровский так вспоминает о поэтических пристрастиях Ландау: «…он не раз читал наизусть любимые им стихи, среди которых, к моему удивлению, были длиннейшие поэмы Максима Горького вместе с “Гамлетом”» [Там же, С. 201]. Профессор И.С. Шапиро уточняет: «Шекспировского “Гамлета” Л.Д. одно время считал скучной пьесой. Но после гастролей в Москве английской труппы во главе с режиссером Бруком он изменил свое мнение. <…> Гамлет в нем выглядел не “философствующим занудой” (слова Л.Д.), а живым, энергичным, хотя и страдающим действующим лицом. <…> Кстати, несколько неожиданной для меня оказалась приверженность Л.Д. к драматургии Островского (которую я тоже люблю). Ландау ценил Островского за ясность и органичность сюжета, яркость образов и правду чувств» [Там же, С. 287].