— Объяснений может быть всего два или даже одно. Во время Нашествия мотивацией для крыс-мутантов была жажда вкусить человеческого мяса. Возможно, что новое поколение также решило не прятаться больше от человека и не бояться его. Оно решило начать борьбу.

— У них более изощренный разум, к тому же вскоре они получили то, что придает уверенность любой армии-агрессору, — количество. Вероятно, именно это стало поворотным пунктом.

— Я понимаю, мистер Пендер, что вы хотите сказать, — прервал его секретарь из министерства внутренних дел. — Вы полагаете, что количество крыс в Эппинг-форест достигло той точки, когда им стало необходимо выплеснуть свою агрессивность?

— Я уже сказал, что объяснений два или два, слитых в одно. Они сильны теперь, хотя я сомневаюсь в подсчетах Майка. Они бы просто кишели в лесу, если бы он был прав. Это же мутанты. Их воспроизведение может отличаться от воспроизведения нормальной крысы. На основании изучения выживших после Нашествия крыс мы знаем, что их воспроизводящая система была ослаблена сверхзвуковым воздействием, а может быть, новыми генами, и не исключено, что она такой осталась. Другое объяснение — к крысам вернулась старая жажда крови. Может, их стало много и это дало толчок, может, мясо животных пробудило память и желания, которые много лет спали. Если же это так, то нападения еще будут, и будут страшнее, чем было первое. Помните, они уже вкусили живой человеческой крови.

В зале снова заволновались, и Торнтону пришлось в третий раз воспользоваться авторучкой как молоточком.

— Я думаю, настало время перейти к деталям намечающейся операции, — сказал он. — Я сам проинформирую министра о том, что здесь произошло и какие меры будут приняты. Конечно, мы не можем не поставить в известность общественность, но я настаиваю, чтобы все сообщения шли через мой аппарат, может, в этом случае нам удастся избежать паники. К счастью, в лучшие времена мы не сидели сложа руки, так что сможем контролировать ситуацию. До сих пор был убит только один человек, так пусть же это число не увеличится.

Следующие полчаса разрабатывали план операции. Пендер и Леманн ставили свои условия борьбы с крысами, а полицейский комиссар и майор Кормак вырабатывали наиболее эффективные пути развертывания своих сил. Разложенные карты были поделены на участки, звонили телефоны, некоторые участники совещания удалились, получив задания, составлялись списки. Пендер с удовлетворением подумал, что наконец-то все зашевелились.

Он даже не сразу обратил внимание на секретаршу, которую видел в Центре. Она, явно нервничая, вошла в зал и что-то зашептала на ухо Уитни-Эвансу, после чего он быстро встал с кресла и вышел из зала. Буквально через несколько секунд он вернулся с объяснением, которое всех заставило бросить дела и застыть на месте от надвинувшегося кошмара.

— Боюсь, — начал он печально и без своего обычного высокомерия, — у меня плохие новости. Только что вернулся мой лесничий. Вы знаете, они оповещали население. Он... Он заехал на ферму, тут, неподалеку, меньше мили. Дверь в дом была открыта, но ему никто не ответил. Когда же он вошел, то обнаружил два... тела, скорее всего, хозяина и его жены, мистера и миссис Вуллард. Идентифицировать их невозможно, потому что они съедены, от них почти ничего не осталось.

Пендер тихо постучал в дверь. Было уже поздно, почти одиннадцать, так что ничего предпринять было уже нельзя. В лекционном зале никого не осталось, да и в самом Центре светилось всего несколько огней. Пендер тоже ушел из главного здания и отправился к отдельно стоявшему лому, где жили сотрудники. Он постучал еще раз погромче.

— Кто там? — донесся до него голос Дженни.

— Это я. Лук.

Дверь открылась, и в проеме показалась Дженни.

— Извините, Дженни, наверно, я разбудил вас. Но раньше я никак не мог освободиться.

— Все в порядке, Лук. Я не спала и рада вас видеть. Она пошире распахнула дверь и пригласила его войти. Комната была маленькая, две кровати занимали ее почти всю. Еще одна дверь вела, скорее всего, в ванную. В углу горела лампа, отчего в комнате был интимный полумрак, а застекленные, но без рам эстампы и изящные орнаменты вносили тепло в казенный интерьер.

— Уютно, — заметил Пендер. Дженни улыбнулась.

— Я живу тут с Джен Уимбуш, вот мы и попытались немножко очеловечить нашу комнату.

— Я видел Джен. Это она мне сказала, где вас искать.

— А где она сама?

— На кухне. Моет посуду. Пришлось ей потрудиться сегодня. Дженни рассердилась на себя.

— Надо было мне ей помочь, а я совсем расклеилась.

— Ничего. Ей там Уилл помогает. Они справятся. А вы как, все еще плохо?

— Да нет, в порядке. Просто шок. Понимаете, домоправительница викария прибежала в Центр, бедняжка, она совсем растерялась, не знала, что ей делать после того, как ей сообщили о могиле. Я сама пошла туда проверить. Это было так...

Дженни опустила голову, стараясь сдержать слезы, она уже наплакалась за день.

Пендер чувствовал себя неловко. Ему хотелось обнять девушку, как утром, но он не знал, понравится ли ей это. То она кажется холодной, отчужденной, то вдруг раскрывается и словно сама идет на контакт. Дженни подняла голову, постаравшись отогнать от себя дурные мысли.

— Хотите кофе? Вы, наверно, смертельно устали? Он ухмыльнулся.

— Я бы не отказался и от чего-нибудь покрепче, хотя кофе тоже сойдет.

— А если и то, и другое? Мы с Джен всегда держим бутылку шотландского виски, если вдруг захочется пооткровенничать и поплакать.

— Вы прелесть.

— Усаживайтесь и постарайтесь расслабиться, пока я все приготовлю. — Она показала ему на единственное в комнате кресло, и он погрузился в него, испытывая ни с чем не сравнимое облегчение, когда закрыл глаза и положил голову на спинку. Учительница исчезла в соседней комнате, прихватив с собой электрический чайник, и он услышал, как она пустила воду. — Одну минуту, — крикнула она.

— Хоть две, — ответил Пендер.

Вскоре у него в руке уже была приличная порция виски, а Дженни сыпала кофе и наливала кипящую воду в две готовые все вытерпеть кружки.

— Покрепче и один кусочек сахара, — сказал он. Она поставила дымящуюся кружку у его ног и села на кровать, не спуская с него глаз. Пендер глотнул виски и изучающе взглянул на нее, радуясь тому, как хороши ее ноги в туго обтягивающих джинсах. Очень хороши, если глаза его не обманывают. Вместо широкого кардигана на ней сейчас была мужская рубашка, не по-мужски оттопыривающаяся на груди. Но больше всего ему нравилось ее лицо. Нежное и в то же время решительное. И глаза. Карие, безмятежные и проницательные, как будто она читала чужие мысли.

— Лук, извините меня за вчерашнее, — сказала она.

— За вчерашнее?

— Ну, на совещании. Наверно, вам показалось, что я во всем обвиняю вас. В том, что случилось или не случилось. Мне так надоели люди, которые не хотят брать на себя ответственность, которым нравится говорить, говорить, говорить и ничего не делать. Мне жаль, но я подумала, что вы такой же.

— Что же изменило ваше мнение? Если оно изменилось, конечно.

— Я стала думать. Вы сделали все что могли, а они просто не желали ничего слышать.

— Сейчас они слушают.

— Да, но чего это стоило.

— Дженни, так устроен мир. Вы сойдете с ума от постоянного разочарования, если не научитесь принимать его таким, каков он есть. Можете даже не принимать, но понимать его вы должны научиться. Есть, правда, другие способы противостоять ему, назовите их, как хотите: апатия, отчуждение, самозащита, — я зову это страхом. Суть в том, чтобы не допускать его до себя.

— Вам удается?

Он улыбнулся.

— Я стараюсь.

Она заглянула ему в глаза.

— Лук, что будет?

Сначала он решил, что она спрашивает о нем и о себе, о том, что их явно влечет друг к другу, а потом подумал, что, может, она вовсе ничего не чувствует, а это только его тянет к ней.

— Вы о крысах?