— Обязательно… Про Олежку не забывай. Навещай его. Привык он к нам.

***

Морозное утро алело на горизонте запоздалым рассветом. Снежок звонко похрустывал под ногами. Я подошел к КПП. После бессонной ночи с Соней старался стойко держаться на ногах, притворяясь бодрячком.

На воротах школы меня встретил патруль второкурсников. Старший смены из числа офицеров затерялся где-то в глубине дежурки и не высовывал носа на мороз.

Вперед вышел рослый курсант:

— Увольнительную показываем.

Я не сразу узнал его. Приглушенный, еще не разгоревшийся свет по-ночному лениво отбрасывал тусклые отблески ему в спину. Но голос показался знакомым. Я пригляделся. Да это же Сипкин. Теперь и он меня узнал. Хмурился и переминался с ноги на ногу. Я вернулся с выходного, а он ночь на посту простоял, как пес сторожевой. Вот и чувствовал себя неуютно перед недругом.

Я засунул руку в карман. Потом в другой, третий. Блин. Разрешительный листочек пропал. Вот черт. Этого мне еще не хватало.

— Увольнительная где? — Сипкин уже оживился и не чувствовал себя так ущербно.

Расправил плечи и приосанился. Говорил громко, чтобы старший услышал, что дремлет наверное втихаря в кресле.

Я сделал еще одну отчаянную попытку найти увольнительную. Но тщетно. Потом вспомнил, что Соня рубашку мне выстирала, высушила на батарее и погладила с утра. А листок этот на подоконнике так и остался. Если за ним в общагу метнуться, то на развод опоздаю, а это уже самоволка.

— Слушай, Сипкин, — начал я переговоры. — Дома забыл документ. Ты по журналу проверь, вчера я выходил, там данные увольнительной вписаны. Пропусти так. Я документ восстановлю, ну, или привезут мне его.

— Не положено! — радостно заявил Сипкин. — Выход за пределы территории школы без увольнительной считается самоволкой. Вы задержаны до прибытия начальства.

— Ага, щас. Я тогда на развод опоздаю.

— Товарищ лейтенант! — завопил Сипкин, видя, что я намереваюсь пробиваться с боями. — Тут у нас из из самоволки курсант. Еще и нетрезвый вроде. Глаза красные.

— Красные они, Сипкин, это потому что я с девушкой ночь провел и не спал, а не как ты со стволом в обнимку. Аукнется тебе еще.

Но несмотря на козни недруга, на развод я все-таки попал. Увольнительную мне лично начальник выписывал. Поэтому достаточно было всего лишь его словесного подтверждения легитимности моего похода на волю. Естественно, он приказал меня отпустить и даже журить не стал за разгильдяйство в обращении с документами, на удивление дежурной смены. Понял, что ночка непростая у меня была сегодня. И решение я принял не в пользу школы, раз всю ночь не спал и документ профукал.

Приказ о моей командировке состряпали быстро. Прикомандирован я был на экспериментальную практику в целях изучения передового опыта в Управление уголовного розыска МВД СССР. По бумагам именно там группа Горохова числилась. Я как практикант должен был даже отчет какой-то составить по итогам практики. Какой именно, никто из методистов еще не знал. Но Ярусов дал им задание разработать типовой бланк и потом отправить мне вдогонку. Дескать, чем черт не шутит, может, Петров откроет новую веху в методике обучения, и других курсантов тоже будут в Москву приглашать.

Кадровичка выписала мне командировочное удостоверение, а замполит провел полномасштабную профилактическую беседу на тему поведения в условиях командировки. Основные постулаты беседы сводились к тому, чтобы быть примером и образцом поведения для граждан, не пить, не курить и из дома в неслужебное время лучше вообще не выходить.

Я похихикал про себя и расписался в журнале за инструктаж. Потом пошлепал в бухгалтерию и получил командировочные на самолет и суточные. Последние выдали пока на месяц, но понятно, что по письменному запросу потом командировку продлить можно.

На прощание полковник Ярусов пожал мне руку:

— Бывай, курсант Петров. Смотри осторожнее там. Москва город большой. Соблазнов много. Не урони марку, так сказать. Не посрами Новоульяновск и школу. И если что… Замолви там за нас словечко. Дескать, все курсанты у нас молодцы. Как ты прям.

— Есть не уронить марку, товарищ полковник! — козырнул я.

— И ждем тебя на летнюю сессию. Учебники-то хоть взял с собой?

— Полчемодана набрал. Еще и лекции у второго курса взял.

— Не думаю, что у тебя время там будет готовиться, но зато душа будет спокойна.

— Время найду. Жаль только, что в сутках всего лишь двадцать четыре часа.

***

Ил-18, с гулом вращая четырьмя пропеллерами, сел во Внуково. Пассажиры радостно загалдели, посадка прошла удачно и все живы. Многие летели в первый раз и непритворно выдохнули с облегчением. Страх полета — чувство врожденное и его не искоренить.

Я огляделся. Чего-то не хватало. Только сейчас до меня дошло, чего — никто не аплодировал. Такая традиция зародится позже. Особенно популярным это действо станет в девяностые, когда информация об авиакатастрофах и прочих происшествиях в воздухе перестанет быть государственной тайной и выйдет в массы. К тому же прибавятся нередкие случаи захватов пассажирских самолетов. Само собой, народ станет бояться летать и дико радоваться каждой благополучной посадке — как чуду. Но почему бы не заложить эту позитивную традицию немного пораньше? Попробуем.

Я захлопал в ладоши. Соседи стали на меня недоуменно озираться, а стюардесса в синем фирменном жакете аэрофлота заулыбалась. Мальчуган лет пяти, что сидел на соседнем ряду, вдруг меня поддержал, приняв это за игру. И вот нас уже двое бьют в ладоши. Следом раздались несмелые хлопки. Нам вторили другие пассажиры. И, наконец, аплодисментами разразился весь самолет. Все. Начало традиции положено.

У выхода из аэропорта я высматривал человека с табличкой. Накануне Горохов со мной связался по телефону, и мы обсудили мой перелет. Он сказал, что отправит за мной водителя.

А вот и он. Держит в руках альбомный лист, на котором красным фломастером немного вкривь, печатными буквами выведено: “Петров А.Г.”

Только на водителя этот встречающий не очень похож. Грузный, в очках с сантиметровыми линзами. На лысине вместо волос — детский пушок. Одет совсем не как шофер. Мышиного цвета костюм, поверх дубленка с отворотами. Но нелепый широкий галстук в клетку портил всю презентабельность. Я подошел вплотную, пухляш разулыбался:

— Андрей Григорьевич?

— Он самый, — кивнул я и протянул руку.

— Я, признаться, представлял вас постарше, — ответил на рукопожатие мужчина неопределенного возраста (из-за особенностей внешности ему можно было дать и тридцать пять, и все пятьдесят, это смотря как он сохранился). — Катков Алексей Геннадьевич, капитан милиции.

— Неплохое звание для водителя, — улыбнулся я.

— Что вы, — замахал он листком. — Я эксперт-криминалист. У нас в группе нет водителя. Горохов от ставки отказался. Сказал, что по командировкам будем мотаться без машин и использовать авторесурсы и водителей местных РОВД.

— Логично, — кивнул я. — Узнаю рационализм Никиты Егоровича. Ни один начальник бы не отказался от личного водителя. Пусть если даже его приходилось бы использовать пару раз в году.

— Да, Никита Егорович — мужик без барских замашек. Я знаю его всего месяц, но меня он впечатлил. Я к нему с Петровки 38 перешел. Из криминалистического отдела. Теперь я штатный эксперт в его отделе.

Мы сели в служебную “Волгу” и направились в сторону города. Давненько я в Москве не был. А в такой — точно никогда.

Въехали в город. Машин на удивление много. Я уже отвык от таких потоков. Ну хоть пробок нет. Как правило, настоящие пробки в эти годы возникали в связи с каким-нибудь значимым спортивным событием или праздничным мероприятием, когда масса машин устремлялась в определенном направлении, например в сторону Лужников или ВДНХ. Или когда перекрывались дороги.

Отдел Горохова дислоцировался в ГУВД Москвы на Петровке. Мы минули КПП, и во дворе нас встретил бюст Дзержинского на каменном постаменте. Феликс Эдмундович смотрел на нас строгим взглядом. Мы прошли в шестиэтажное здание и, петляя коридорами, уткнулись в последнюю дверь, на потертой деревянной поверхности которой красовалась свежевыведенная через трафарет табличка: “Экспериментальный межведомственный отдел по раскрытию тяжких и особо тяжких преступлений”.