В Союзе туалетная бумага появилась в массовом производстве еще в конце 60-х. Но настоящий советский гражданин предпочитал листы, испещренные типографской краской. Для этого даже специальные кармашки на стенку мастерились.

— Вот и все, товарищи, — подытожил Горохов, — благодарю за службу. Теперь наша группа больше не экспериментальная. Уверен, что, когда вернемся в Москву, ее переведут в постоянный статус. Процедура это не быстрая, опять проект приказа надо будет согласовать во всех инстанциях двух ведомств. Если в прокуратуре шустро это делается, то в МВД приказы неделями могут перенаправляться и дорабатываться.

— Никита Егорович, — обратился Алексей. — я так и не понял, почему эксперт вскрылся? Неужели он их так боялся?

— Тут скорее другая сторона медали, — его бывшая жена пояснила, что раньше Кузнецов не злоупотреблял, пока ту злосчастную экспертизу не провел. А потом как-то отрешился от всего и запил по тихой грусти. Семья развалилась, а сам он из областного СМЭ в Саяногорск перевелся. В нору забился. Когда понял, что скоро его липовая экспертиза вскроется, наверное, решил не тянуть до всеобщего позора и на тот свет себя отправил.

Горохов повернулся ко мне и, нахмурившись, спросил:

— Твоя командировка, Андрей Григорьевич, подходит к концу. Ты как дальше? Останешься с нами? Или за учебу возьмешься?

— Куда же я без вас, — улыбнулся я.

— А сессию потянешь? — уже больше из вежливости спросил Горохов, не скрывая радостной ухмылки.

— Придется. Если что, поможете к экзаменам подготовиться. Вон у нас какие разноплановые специалисты собрались.

— И то верно, — похлопал меня по плечу Горохов, а я успел заметить, как Света украдкой улыбнулась…

В Москву вернулись на следующий день. Горохов дал нам пару выходных. Я, наконец, посетил два своих самых любимых места в столице: Красную площадь и ВДНХ. Жаль, что не сезон для фонтанов. На ВДНХ они просто шикарны.

Первый наш рабочий день после выходных начался с традиционной планерки на Петровке у Горохова.

— Ну что ж, товарищи, — начал следователь, озабоченно покусывая кончик шариковой ручки, — нам поручили следующее дело. А вернее, несколько дел. Но все они схожи. История крайне запутанная, похлеще, чем убийство Кеннеди. Деревня Моховка, что в лесах Курской области, ничем не примечательна. Но за последние пять лет там пропало четыре женщины в возрасте от тридцати пяти до пятидесяти лет. Тела до сих пор не нашли. Никаких свидетелей, никаких зацепок. Дела я уже принял к своему производству, тома из Курска спецсвязью доставили. Вот фотографии потерпевших и их анкетные данные с краткой биографией. Изучайте, — Горохов разложил перед нами снимки женщин и какие-то бумажки с машинописным текстом.

На фотокарточках стандартного калибра 9х12 — обычные советские женщины сельской выделки. В простеньких ситцевых платьях. У кого-то шаль на плечах. Глаза полны печали, будто они догадывались о своей судьбе.

— Никита Егорович, — спросил Алексей, вертя в пальцах одну из фотографий. — А разве мы работаем по без вести пропавшим? Обычное же дело.

— Не совсем обычное, — Горохов задумчиво посмотрел куда-то вдаль. — Когда в городе человек пропал, тогда обычное. Есть шанс, что он где-то спрятался и не хочет, чтобы его находили. А вот все эти бабенки пропали из одной небольшой деревушки. У всех семьи, дети. А они словно испарились. Стало быть, скорее всего, нет их больше в живых. Уголовные дела возбуждены по факту убийства. Но пока убийства эти в один материал не объединили. Наша задача доказать, что все пропажи имеют общие признаки. Ну и, конечно, найти этих женщин живыми или мертвыми, как и того, кто причастен к их исчезновению. Пока версия об убийстве остается основной.

Версия-то версией, но сведений было крайне мало. Я задумчиво смотрел, как Света внимательно разглядывала каждую фотку. А потом она подняла голову от стола и задумчиво произнесла:

— Никита Егорович, я тут странность одну обнаружила. Хотя это, может, и не странность вовсе. Возможно, эти черты присущи все жителям Моховки.

— Не томи, Светлана Валерьевна, говори уже.

— У потерпевших одежда такая простенькая, будто они крестьянки довоенных времен. На макияж и намека нет. Волосы не ухожены, собраны в пучки и узлы.

— А что в этом странного? — вмешался Алексей. — Где вы видели, чтобы сельчане из глубинки как актеры или певцы выглядели.

— Вроде, ничего странного, если такие лица на улице встретить в деревне, — объясняла Света. — Но мы же смотрим на фотографии.

Мы все втроем недоуменно на нее уставились, не понимая, в какую сторону гадать.

— Ну, на фотографиях люди, и тем более женщины, обычно стараются выглядеть получше. Как-то принарядиться, глаза хотя бы карандашом подвести, прическу навести, в конце концов.

Да, это я и сам мог заметить.

— И взгляд, — пробормотал я так тихо, что никто не услышал.

— Ну, да… Действительно странно, — Горохов задумчиво теребил пуговицу пиджака. — Ну ничего, разберемся. Так… Вылет завтра утром. В Курск. Там нас встретят и доставят до деревни. В местном райисполкоме обещали помочь с нашим расселением.

— В деревню поедем, — воодушевился Алексей. — Всегда мечтал жить ближе к природе. Как же это прекрасно — пить молоко из крынки, утирая бороду рукавом. Каждое утро выходить во двор и удивляться рассвету. Считать, сколько яблок упало с дерева.

— Ого, Алексей, да ты романтик, — удивился я. — А когда ты в последний раз был в деревне?

— Не помню, в детстве еще. Лет десять мне было. У бабушки гостил. После этого, когда в город вернулся, давление умел измерять не хуже участкового врача.

***

Аэропорт Курска оказался еще меньше, чем в Абакане. Перелет занял чуть больше часа. Встретил нас местный участковый в звании старшины, мужик упитанный и с колоритной красной мордой, как у Евдокимова после приснопамятной бани. Нос с большую картошку, а руки — как моя нога в обхвате.

— Как долетели? — улыбался Полищук Яков Федорович, одной рукой крутя баранку милицейского “бобика”, а другой накручивая на палец рыжий гусарский ус.

— Отлично, — ответил Горохов. — Вот только одному из наших плохо в небе стало.

Старшина посмотрел на позеленевшего Алексея. Тот до сих пор боролся с приступами недомогания и смотрел на всех глазами умирающего лебедя.

— Высоты боишься? — усмехнулся Полищук.

— Нет, — замотал головой эксперт. — Видно, съел что-то не то…

Уши при этом у Каткова густо покраснели. Мы уже поняли, что самолетов он стал боятся после Хакасии. По пути из Абакана в Москву мы попали в сильную турбулентность. После этого Алексей по секрету мне сказал, что никогда в жизни не будет летать, что самолеты — это самые ненадежные штуковины в мире. Глаза у него при этом были — как у белька.

Но приказ о командировке нарушить не посмел. И собрав волю в кулак, вновь взошел по трапу.

Полищук заметил смущение Каткова и миролюбиво, но прямолинейно добавил:

— Да ладно, боишься и боишься, мне дела до этого нет. Человек существо наземное, и изначально летать не обучен. Это нормально, что ты в воздухе бздишь.

Горохов едва слышно хмыкнул в кулак.

— Да не боюсь я летать, — Алексей, уловив на себе улыбающийся взгляд Светы, вдруг захорохорился и перешел в наступление. — А вы вот почему в звании старшины всего лишь? По участковой должности старший лейтенант положен.

Но рыжеус не обиделся, а стал вдруг с жаром рассказывать.

— Да тут история долгая. Перевелся я в участковые из водителей. Черт меня дернул. Послушал кадровика. Он котяра хитрый, ему лишь бы дырку в некомплекте заткнуть. Какой еще дурак пойдет в участковые на целых пять деревень, что по области разбросаны? А местечко у меня в шоферах было теплое. Начальника штаба возил. А теперь мотаюсь целыми днями как угорелый и не знаю, за что хвататься. И бумажки писать я не слишком люблю, а тут ведь без бумажек никак. А еще сроки по материалам. Вот хотел я обратно перевестись, только место мое уже, естественно, занято оказалось, и очередь на него расписана на пять поколений вперед, наверное.