Явился он к господу, просит дело какое-нибудь дать. Господь и говорит:

— Чего ж еще старому солдату делать, как не у ворот на часах стоять!

Так и стал старый солдат у господа бога привратником.

Является смерть работу спрашивать и хочет пройти к господу. А солдат не пускает: «Тебя, этакую тварь вредную, и пускать-то нельзя. Погоди здесь, я сам спрошу и тебе передам».

Приходит старый солдат к господу и говорит, что так, мол, и так, там за воротами смерть ждет, что же ей эти три года делать?

— Пусть стариков косит! — отвечает бог.

Идет солдат к воротам и думает: «Как же быть? А вдруг она скосит старого короля, что своей и моей половиной царства правит?.. Погоди, а скажу-ка я ей, чтобы она старые дубы грызла».

Как решил, так и сделал. Выходит за ворота и говорит:

— Господь наказал, чтобы ты три года одни старые дубы грызла!

Скривилась смерть, ушла и принялась положенный срок старые дубы грызть.

Через три года опять пришла работу спрашивать. А на кого похожа-то! Тощая, высохшая, глядеть не на что. Солдат живо к господу, так, мол, и так, что другие три года смерти делать?

— Коли всех стариков скосила, пускай средних лет людей косит!

Идет солдат назад, думает: «Коли передам это, так ведь и моей жене, и братьям, и сестрам — всем не жить. А, скажу, пускай средние дубы грызет».

Ладно. Вышел за ворота и говорит смерти:

— Следующие три года грызть тебе средние дубы.

Поморщилась смерть и ушла положенное ей дело делать.

Через три года опять приходит работу спрашивать. А выглядит и вовсе страшно: глаза чуть не в самый череп провалились, щеки совсем пропали, кожа к костям приросла, только языком еле шевелит. А работу все спрашивает.

Струхнул солдат — где же ее в таком виде к господу пускать?! Пошел он к нему опять сам — что, дескать, смерти три следующие года делать?

— Коли сделала все, что ей положено, пускай прибирает младенцев!

Солдату это опять не по нраву: «Может, у моей молодой жены сынок народился. Каково же ей будет, коли помрет он! И у братьев моих и у сестер вон сколько детишек, так что же всем им умирать?! Нет, шалишь!»

— Сказал господь, чтобы ты три следующие года молодые дубки грызла.

Ух, как смерть перекосилась, но все же пошла три года молодые дубки грызть. Прошел срок, опять она является к воротам работу спрашивать. А у бедняги только длинные зубы да кости остались, кожи — и той не стало уже. Идет солдат к господу. Тот говорит:

— Коли всю работу справила, так и людей, надо быть, больше не осталось. Пускай сама идет сюда!

Вот тут-то старый солдат и попал впросак! Входит смерть, а господь ее и не узнает.

— Ты кто такая? — спрашивает.

— Смерть я.

— Смерть? — дивится господь. — Да ты что ж это, матушка, одни кости мне являешь? Плоть-то твоя где?

— Где же ей быть, коли девять лет дубы грызла, — отвечает смерть сердито.

— Какие дубы?.. — Тут только дошло до господа, что за штучки старый солдат вытворял. — Ну, так не прощу же я ему этого. В наказанье носить ему теперь тебя по земле три года, а тебе — скосить, промеж прочих, и всю его родню!

Где же станешь с господом спорить? Вскинул солдат смерть на загорбок и потащил по свету. Первым делом пришлось принести ее в отчий дом, где его братья и сестры со своими домочадцами жили. Угодили туда как раз под вечер. Замерзли оба крепко, сели к печке погреться. Все домашние при смерти лежат: стонут, иной еле жив, иной уже смертным потом покрылся.

Даже суровую солдатскую душу проняло, — эх, табачку бы понюхать! Вынул солдат свой рожок, постучал о печку, сыпнул табачку на ямку подле большого пальца и — швырк! швырк! — втянул в обе ноздри. Поглядела смерть, как солдат табак нюхает, страсть как ей тоже захотелось. Просит солдата: «Дай понюхать!» Не дает солдат.

— Господь того не сказывал, чтобы я тебе еще и табачку давал. Только носить должен.

— Так ведь по-приятельски-то и можно бы. Одним путем-дорогой ходим, уж как тут не понюхать одного табачку. Ну, дозволь, — канючит смерть.

Согласился солдат.

— А куда же я тебе насыплю? Руки-то у тебя дырявые, одни кости.

Долго ломали они голову, как бы смерти табачку нюхнуть. Да тут пришло в голову солдату:

— Коли уж ты в дверную щелочку да в замочную скважину пролезаешь, так в мой рожок тебе легче легкого забраться.

Смерть согласна. Да как только забралась в рожок, так солдат и закрыл его, не желает смерть выпускать. Смерть и добром и худом просится оттуда, а солдат не выпускает. Так и осталась смерть в рожке.

Как только угодила смерть в рожок, так и все больные на поправку пошли, не прошло и много времени — один за другим подниматься стали. Все выздоровели.

Целых три года держал солдат смерть в своем рожке. Кончился срок, выпустил он ее, взвалил на плечи и понес к господу. Спрашивает господь:

— Ну, всех скосила?

— Да где же мне было людей косить, коли этот кремень меня в табакерку загнал.

И рассказала смерть все, что случилось с нею. Разгневался господь, выбранил солдата и прогнал его с глаз долой. А смерти наказал:

— Чего это тебе каждый раз спрашивать, что делать? Знай: ты — смерть, вот и делай свое дело. Нынче людей столько народилось, что ты со старой косой и не управишься. Возьми вот новую. А спрашивать больше не являйся: «Что мне делать? Что делать?» Знай коси, кого хочешь, старый ли, молодой, большой ли, маленький, богатый ли, бедный. Так-то вот!

Однажды король купил необъезженного коня. И кто только ни пробовал его укротить — все напрасно, конь каким был, таким и оставался. Вот король и говорит слуге:

— Попытайся теперь ты совладать со злодеем!

Ладно. Слуга подпрыгнул ловко, вскочил на коня верхом и думает про себя, мол, теперь-то я ему покажу, как бесноваться! Да где там! — шарахнулся конь, как ужаленный, и понесся ветром — только пыль заклубилась. Долго скакал он так по лесам да по болотам, давно уже в чужие земли заехали, куда слуга на своем веку ни разу и ногой не ступал, а конь все скачет и скачет. Тут, наконец, попадаются на счастье два больших дерева, рядом растут, между ними жеребец с разбегу-то и застрял, словно как в тиски попал. Казалось бы, оно и хорошо, однако тоже не велика радость — спешился слуга, огляделся, думает — чужая сторона, не поймешь, где солнце встает, где садится. Делать нечего — пойдет он на авось — прямо, куда глаза глядят, неужто людей нигде не повстречает?

Идет, идет, до поля дошел, а на поле избенка стоит. Заходит в избушку, находит в ней дряхлого старичка седого. Старичок ласково поздоровался с ним и спрашивает:

— Куда, сынок, путь держишь?

Так, мол, и так, заблудился, притомился, просит дорогу домой показать.

— Эх, сынок, отдохнуть надо с устатку-то; что тебе дома делать? Погости немного у меня!

Ладно. Поблагодарил слуга за доброту и остался.

А при избушке был большой красивый сад со множеством разных ворот. Охота слуге по саду погулять, но старичок говорит:

— Постой, постой, не ходи! Вот тебе связка ключей, отмыкай любые ворота и гуляй где вздумается; только не открывай те ворота, что лыком завязаны, и не заходи в них.

В первый день погулял слуга по саду, но до лыком завязанных ворот не дотронулся, другой день погулял по саду, до лыком завязанных ворот не дотронулся, а на третий день подумал: «Что бы там, однако, могло быть? Повсюду можно заходить, только сюда нельзя! Вот нарочно возьму да и посмотрю».

Тут он и развязал лыко. Ворота распахнул, увидел поле широкое, а посреди поля тихое озеро поблескивает. Подходит к озеру, малость полюбовался и уже хочет назад воротиться, как вдруг слышит: что-то прошелестело в воздухе, глядит: три белые утки как раз только что опустились на берег озера и в трех красавиц превратились, разделись и заходят в воду купаться. Слуга думает: «Ах, чтоб им пусто было! Никогда еще таких не видывал. Пойти, шутки ради, поближе на их одежку поглядеть».