Лучница, понимая что ей предстоит перенести, выхватила из сапога нож и зажала зубами его рукоять. Умила резко рванула стрелу на себя, кровь брызнула на её кольчугу, и подруга глухо рыкнула. Голубоглазая склонилась над раной и принялась шептать на кровь. Тепло её рук стало усиливаться, и вскоре рана зашлась жаром, как от калёного железа. Радмила рычала, вгрызаясь в деревянную рукоять и сжимая руками солому. Демировна взглянула на ключицу подруги — кровотечение остановилось.

— Кость цела, — тараторила омуженка, удерживая подругу в равновесии, — заговора хватит, чтобы до кремля добраться, а там тебя Валькирия залечит.

— А ты? — прохрипела девушка, прищурив огненные глаза. — Ты разве не идёшь в кремль?

— Иду, — заверила Умила, — но последней буду. Прикрою Баровита. Покличь остальных лучников, пусть отступают.

Подруга кивнула и поспешила к высоким белым стенам. Воительница вновь запрыгала по заборам и крышам, выпуская стрелы в противника. Холод её озёр останавливался на телах павших братьев, отчего сердце сжималось в тугой ком, а слёзы не позволяли сделать и вдоха. Опустошённый город, окутанный дымом и запахом гари, ещё утром он мирно открывал веки. Теперь он захлёбывался кровью, дрожал от страха и бился в агонии. Сознание Умилы рассыпалось на осколки, ведь весь этот хаос учинили свои же – братья по славянской крови. Омуженка вновь выпустила стрелу и бросилась к пустым домам, в поисках оставшихся в них мирян. Брошенные вещи обрывками мирной жизни устилали светлицы, а под ногами трещали баранки и детские игрушки. Девушка ринулась к кремлёвским стенам, озираясь по сторонам и ища раненных.

За высокими стенами вибрировал страх. Из палат главы города доносился детский плач вперемешку с женскими причитаниями. Валькирия с Любавой перевязывали раненных и боролись за жизни искалеченных воинов. Убедившись, что все мирные жители в безопасности, Умила накинула лук на себя, обнажила саблю и быстрым шагом направилась к выходу. Витязь, затворяющий кремлёвские ворота, заметил этот жест и прожёг златовласую взглядом.

— Куды собралась? — спросил он. — Велено обороняться.

— Так обороняйся, — ухмыльнулась она. — Лучников у тебя и без меня достаточно, три дружинника крепких, да и сам ты десятерых стоишь. А я тятьку с братом найду, может, им помощь моя нужна.

— Умила, батый велел тебе здесь быть, — настаивал Баровит.

Воительница обрушила на него холод своих озёр и прошипела:

— Ты мне не воевода, не отец, не брат и не муж! Затворяй ворота и оборону держи.

Девушка пронеслась мимо старшего дружинника, ловко проскользнула в щель между створками врат и канула в клубах дыма и пыли.

— Пока что не муж! — крикнул вдогонку Баровит и горько добавил. — Видят Боги, раньше времени меня эта белка до седин доведёт, своей жаждой подвигов.

Тонкая тень пробиралась через перевёрнутые повозки, разбросанные горшки и изрубленные тела, оставляя позади опустевшие дворы и брошенные дома. Под ногами текли ручейки из грязи и крови, всюду стелился дым и трещало пламя. Омуженка вышла к храму Мары и застыла в ужасе — десятки изувеченных трупов камулчан и московитов лежали у входа в святилище.

«Почему храм стал местом самой ожесточённой схватки?» — подумала она и вошла внутрь.

Голубые глаза расширились и застыли в оцепенении, слёзы пробежали по пылающим щекам — пустые стены предстали перед ней. Ничего нет — ни золотых чаш с самоцветами, ни монет в сундуках, даже серебряный лик Мары и тот вынесли. Священное место было полностью разграблено, все подношения Богине Нави, что хранились здесь веками, были изъяты. На каменном полу лежало хрупкое тело жрицы, её карие глаза смотрели в никуда, кровь пропитывала светлые кудри и стекала с затылка багряным пятном.

Тонкие пальцы крепче сжали золотого сокола, хищный оскал исказил лицо, и девушка рванула прочь, жаждая возмездия за это бесчинство.

«Вот зачем они пришли!» — думала она. — «Казну Киевскую пополнить. Хороша вера единая, ради которой беззащитных баб с детьми жечь можно».

Быстрые ноги мчались по улочкам, зоркий взор выискивал родных… нашёл. У вторых крепостных ворот на земле лежал её отец. Ценой своей жизни он не впустил врага ко второму кольцу*, отрезав единственный подход к кремлю. Ледяная дрожь пробила тело девушки, колени сами подогнулись, она подползла к воеводе на четвереньках, скуля, как побитый щенок. Вмиг онемевшие руки пробежали по груди воина, а выбившиеся из косы локоны прилипли к мокрому от слёз лицу.

— Тятя, — выла Умила, утыкаясь лбом в кольчугу отца.

Он был ещё тёплым, его взгляд устремлялся в небо, а уголок губ был едва приподнят в улыбке — значит, Мара прислала за ним Аделю. В памяти объятой горем дочери вспыхнули слова воеводы, которые он сказал детям своим по утру:

— Сон мне был славный. Аделюшка сказала, что вместе теперича будем. Свадебки ваши сыграю, да и в Навь отправляться можно.

«Вещим был сон, — пронеслось в голове девушки. — Только до свадеб не дошло ещё».

В этот миг дикая дрожь заколотила омуженку, она резко оторвалась от груди отца и воскликнула:

— Волот!

Умила подскочила, как ошпаренная, хватая сабли, и ринулась к воротам. Не помня себя и не обращая внимания на стоны раненых, воительница мчалась, обгоняя ветер. Звон металла коснулся её слуха, голубоглазая метнулась на звук. Она видела, как высокий витязь, истекающий кровью, валится на землю, а ногаец замахивается на него мечом и вот-вот оборвёт жизнь воина. Девушка всем своим существом кинулась к нему, сабля издала ледяной свист, ордынец успел лишь повернуться к омуженке. Блестящий металл снёс голову, и тело повалилось к ногам дружинника. Умила опустилась рядом, стирая кровь с лица парня, потом перевела взгляд на его руки и увидела отсечённую кисть. Отстегнув ремень, она туго затянула им предплечье воина и принялась шептать, заговаривая кровь. Сознание дружинника угасало, но он силился и хватался за эту жизнь, как только мог, ощущая неистовый жар, занимавший всю руку.

— Спасибо тебе, Демировна, — прохрипел витязь, прижимая к себе пылающую культю.

— Где мой брат, Ждан? — спросила девушка, отстраняясь от него.

Витязь трясущимися пальцами указал на главные городские стены, Умила выпрямилась и бросилась прочь.

Блестящие солнца свирепо шипели в руках Волота, не давая противникам подойти ближе. Боковым зрением он видел, как Асила с небольшим отрядом спешно покидает Камул, как за ним следует обоз с четырьмя лошадьми, набитый доверху храмовым златом и серебром. Но ордынцы не давали витязю броситься в погоню, они облепили его со всех сторон и жалили свирепей диких пчёл. Одиннадцатикилограммовые мечи рубили противника от плеча до бедра, но силы покидали Бера. От огромного числа ударов звенья кольчуги разошлись и рваными лоскутами позвякивали на могучем теле. Рубиновые капли стекали по рассечённому плечу, сапог грустно всхлюпывал от наполнявшей его крови из раненого бедра. Лицо воина было абсолютно спокойным, лишь серые глаза яростно впивались в души ногайцев.

Он блокировал меч своим клинком, а вторым снёс с плеч голову противника. Московит выбросил в грудь дружинника сакс, тот отстранился и размахнулся мечом. Соперник пригнулся, подлетел к камулчанину и вонзил нож в раненую ногу, Волот зарычал и опустил клинок на шею ордынца, отправив его к Маре.

«Снова в ту же рану» — подумал витязь, кривясь от боли. — «Что ж вас всех туда тянет?».

Дым сгущался в глазах парня, всё вокруг качалось, словно чаша весов меж мирами. Ещё один соперник приблизился к витязю, мечи вновь лязгнули, ногаец вывернул клинок из ослабшей руки и замахнулся. Бер блокировал атаку вторым мечом. Тонкое лезвие вынутого из-за сапога ножа неожиданно облизало шею Волота. Широкая ладонь разжалась, выпуская резной черен, воин попятился назад, пытаясь зажать рану. Ногаец замахнулся для последней атаки, но из-за спины камулчанина вылетела тонкая тень. Она резко вонзила саблю в не успевшего среагировать противника. Блестящий металл с хрустом вошёл между ключицами за грудину, рассекая аорту. Волот видел, как тело врага падает на землю, поблёскивая металлическим зеркалом, слышал, как звенит от отчаяния голос любимой сестры, чувствовал, как нежные руки касаются немеющего лица. Не хотел он, чтобы Умила смерть его видела, жаль ему было сердца её.