— Не вздумай на Заремира войной идти, — выдавил брат и застыл, отпустив душу.

— Ты мне не тятька, — прошептала Умила, но Волот этого уже не слышал.

Тонкие пальцы запутались в русых волосах воина и прижали его голову к груди, из которой вырвался пронзительный крик. Казалось, он долетел до леса, разбился о могучие стволы деревьев и заставил птиц в страхе покинуть свои гнёзда. Она уже не слышала своего голоса, не видела подоспевшего на помощь Баровита. Внутри были лишь холод и нескончаемая боль, она осталась одна на целом свете, потеряв самых любимых и дорогих людей. Смысл идти дальше был утрачен, хотелось схватить саблю и оборвать свои страдания, но она знала, что жизнь ей дали Боги и только они могли её забрать, иначе душа не встретится ни с отцом, ни с братом, а будет скитаться между мирами вечно.

Не один час прошёл, а она так и сидела на поле, прижав к себе Волота. Горожане собирали костры, чтобы предать павших защитников Камула огню и с почестями проводить их в Славь, навечно запечатлев их имена в памяти выживших. Баровит подошёл к Умиле и коснулся плеча своего павшего друга.

— Не тронь его, — прорычала девушка, — не отдам… всех у меня забрали, мать, отца… брата не отдам.

— Он же уже у Мары, — вздохнул Зорька, — нужно тело его огню предать… пусти его, Умила.

Омуженка выхватила из ножен брата сакс и приставила его к шее витязя.

— Не тронь, сказала, — прошипела она, — а то сам на костёр пойдёшь.

Баровит отстранился от неё и поплёлся прочь — это была его пятая попытка. Он понимал, что чувствует девушка, но никак не мог ей помочь, и от этого на душе становилось ещё тяжелее. Его руки сжали голову, сердце замерло, отказываясь верить в происходящее. Всё это казалось дурным сном, который напитавшись душевной болью вот-вот закончится.

Золотые локоны стекали на широкие плечи обмякшего тела, тонкие пальчики судорожно цеплялись за позвякивающие лоскуты кольчуги. Губы напрасно шептали заговоры, касаясь холодной щеки брата.

— Велимира, — раздался за спиной мягкий голос.

Это имя пробило её сотнями игл и вырвало из ледяного мрака отчаяния. Омуженка повернула голову и увидела волхва. Его светло-голубе глаза излучали тепло, а седые волосы серебром покрывали плечи.

— Отпусти Святополка, — продолжал старец.

Умила впервые услышала тайное имя брата. Она взглянула в его застывшие глаза, подушечки пальцев робко коснулись на тонкие веки и опустили их.

— Так-то, — сказал старец, — проводить тебе его нужно и отца тоже, негоже тебе душу рвать… ты ведь их своими слезами топишь. Ты — воин, Велимира, так оставайся им.

Голубые озёра её глаз вмиг сковала корочка льда, рыдания стихли, а мысли стали ясными, она понимала, что должна прекратить эти бесчинства, не знала как, но должна… пока не знала как.

Умила стояла перед двумя кострами и смотрела, как пламя пожирает тела её родных, как танцует на их одежде и волосах, под тихий голос волхва. Рядом с ней на коленях стояла чернобровая девушка, её синие глаза впивались в кострище, а пухленькие губки что-то шептали. Яркая внешность этой красавицы была необычной для этих мест и не все ещё успели привыкнуть к недавно появившейся в городе новой семье. Многие шептались глядя на неё, ведь эта брюнетка должна была стать женой Волота… завтра.

— Не успели, — вздыхали женщины, глядя на окаменевшую девушку.

Только Любава не слышала их,.. никого не слышала. Теперь красавица, убитая горем, сидела напротив беснующегося пламени и думала лишь о том, что сама хотела бы оказаться там, вместе с любимым.

«Какими бы красивыми были их дети, — подумала Умила, глядя на Любаву. — Даже племянников мне не оставил… угас наш род».

Собрав прах родных в кувшины, горожане принялись за возведение курганов. Умила аккуратно складывала щиты и мечи, помня, что не должна плакать, не должна топить своих любимых. Комья земли один за другим покидали ладони камулчан, погребая на веке прах своих защитников. Любава завыла, как раненый зверь, когда последняя горсть земли упала на курган её жениха. Родители пытались унять дочь, но та ничего не слышала… не желала ни слышать, ни понимать, ни отпускать. Умила почувствовала, как тонкая рука касается её плеча и притягивает к себе — это Радмила обнимала её, разделяя с подругой горечь утраты. За их спинами стоял Баровит, провожая в последний путь своего учителя, которого всю свою жизнь звал «батый» и лучшего друга, которого считал братом.

Память стёрла события следующих дней, Умила помнила лишь, как тайно пробралась на вече, как подслушала, о чём говорили лучшие мужи Камула.

— Воеводой назначим Баровита, — говорил Главеш, — он славный витязь, ученик Демира, он сможет защитить город и подготовить дружинников.

Мужики закивали — «единогласно».

— Что с Заремиром решаем? — перешёл к следующему вопросу глава города.

— Раны залатать надобно, — сказал «новый» воевода, — отстроить дома. Не с чем нам на Киев идти.

— Истину глаголит, — закивали мужики.

— Торговлю наладить надобно, кузницы восстановить, — поддержал его купец Ерга.

— Да, — кивали присутствующие.

— Стало быть, на том и порешили, — объявил Главеш.

Эти слова обожгли душу омуженки. Умила ногой толкнула дверь так, что та едва не слетела с петель. Она подлетела к владыке города и прошипела ему прямо в лицо:

— Что мы, трусы какие? Дрожащие твари? Они разорили наши храмы, сожгли дома, убили наших воинов. За что мой отец и брат положили жизни? Чтобы эта сволочь и дальше города тархтарские жгла?

— Что девка на вече делает? — возмущались мужики.

— Розгами гони её!

— Не бабье дело нос совать в дела такие!

Широкие ладони легли на плечи омуженки, ласковый голос тихо сказал:

— Рано, Умила, рано. Нет сил у нас пока что.

— Рано? — зашипела девушка, бросив ледяной взгляд на воеводу. — Завтра поздно уже будет… Завтра Заремир всех нас на колени поставит, будет за нас решать, как торговлю вести, дань подымет, веру нашу запретит… Сыновей ваших на бесполезную брань* уведёт! Увидите вы их вновь? А? Мужи великие города славного?

Мужики с лавок повскакивали, закричали, бородами затрясли. Баровит крепче сжал руки девушки и поволок её прочь.

— Высечь девку! — кричал Ерга.

— Какая она тебе девка? — осёк Главеш. — Умила Демировна — воин Камула! Витязь славный! Сколько жизней спасла, твою семью спасла, а свою потеряла! Благодарен ей должен быть каждый.

Мужики замолчали — совестно стало.

Зорька тащил за собой извивающуюся воительницу, не обращая внимания на удары и крики. Он завёл её за терем и крепко прижал к своей груди.

— Пойми же, Умила, — говорил он, — мы здесь нужны. Весть о нападении на Камул вмиг по всей округе разлетится, так недолго и кочевников ждать. На кого город оставим?

— Прав ты, Баровит, — кивнула девушка, — одна пойду.

— Умом тронулась? — нахмурился витязь. — Не пущу тебя! Ты теперича меня слушать должна.

— Ну да, — ухмыльнулась она, — ты же теперича воевода… теперича я тебе служу.

Зорька вздохнул, посмотрел в её глаза и, проведя рукой по золотистым волнам, сказал:

— Ты же знаешь, что я люблю тебя, Умила. Благословение твоего отца я давно уже получил, выходи за меня… Заживём с тобой дружно, детей нарожаем, хватит с тебя горя уже.

Слова его тронули израненное сердце, заставив колотиться неудержимо в груди. Умила ждала их ещё, когда ладьи лёгкие мчались по волнам Танаиса, приближая дружину к родным домам. Ждала, когда быстрые кони втаптывали сочную траву в мягкие тела извилистых дорог, бегущих из Кинсайя в Камул. Одним лишь Богам было ведомо, как желала омуженка сдаться в этот миг… будь всё по-другому. Но осознание грядущей на всю Тархтарию беды заставило её сделать иной выбор. Умила спрятала все свои чувства глубоко в сердце, обратив его в камень, обдала парня холодом своих озёр и чётко сказала ему прямо в лицо: