Плач прекратился. Младенец зашарил глазами, не в состоянии пока их сфокусировать, но ощущая направление идущего от Хонор потока тепла, приветствия, любви и нетерпения. Его присутствие было ещё несформированным, но он уже знал её. Узнавал её, а она чувствовала исходящее от него недовольство и страх.

Взгляд Хонор окончательно застили слезы. Она чувствовала объятия Хэмиша, чувствовала, как её накрывает волна его любви к ней, к их сыну и к Эмили. Она прижалась к Хэмишу, не отпуская руку Эмили и в этот момент твердо знала, что прожила жизнь не зря.

Ребенок снова захныкал, протестуя против вмешательства новых рук и инструментов, пока его взвешивали и осматривали. Но в то самое время, пока он плакал, сморщив личико в сосредоточенности новорожденного, шевеля крохотными губками и негодующе зажмурив глаза, Хонор баюкала его на невидимых руках любви. И, наконец, Иллеску вышел из операционной навстречу ожидавшим родителям, неся на руках крошечный, краснолицый сверток.

Лицо Иллеску, вышедшего в галерею, казалось, состояло только из громадной улыбки. Впервые Хонор не ощутила в нём и следа его колючей личности, и следа врождённого чувства превосходства. Там были только радость и ощущение чуда, которые и привели высокомерного аристократа к выбору самой исполненной радости медицинской специальности. Когда он направился к ней, Хонор улыбнулась в ответ и с готовностью протянула руки.

— Ваша милость, — мягко произнес Иллеску, — вот ваш сын.

Губы Хонор задрожали, когда она осторожно приняла крошечный вес. Он мог бы уместится вдоль её предплечья, а его голова вполне поместилась бы в её ладони. Хонор уставилась на древнее, но вечно новое чудо, лежавшее у неё на руках. Глаза ребенка вновь раскрылись, неспособные сфокусироваться, но ищущие источник любви, окутывавшей его как второе одеяло. Хонор прижала его к груди, наклонилась к нему, вдыхая неописуемый запах новорожденного, прикасаясь щекой к его невероятно гладкой и тонкой коже. Его губы шевельнулись и коснулись её. Возможно это был всего лишь инстинктивный поиск соска, но по щекам Хонор покатились слёзы радости.

— Добро пожаловать в наш мир, малыш, — прошептала она ему на ушко, а затем немного опустила его и поцеловала в лоб. Затем повернулась к Хэмишу и Эмили, склонилась к креслу жизнеобеспечения, протянув им ребенка, и Эмили вытерла собственные слёзы, чтобы видеть их сына.

Хонор подняла голову, когда к ней подошли её родители. Мать положила руки ей на плечи.

— Он прекрасен, — сказала Алисон Харрингтон и нежно улыбнулась, потянувшись, чтобы прикоснуться к щеке своего первого внука. — Может быть прямо сейчас тебе так и не кажется, — продолжила она, проводя кончиком пальца по сморщенному, всё ещё каким-то образом негодующему личику, — но дай ему немного времени. Он тебя поразит.

— Уже поразил, — сказала Эмили, поднимая глаза на Хонор и Хэмиша. — Боже мой, уже поразил.

Хонор ей улыбнулась, сморгнула слезы, выпрямилась и повернулась. Она шагнула мимо Эмили и Хэмиша, мимо сияющих Елизаветы Винтон и Джастина Зирр-Винтона, мимо урчащих Нимица и Саманты, к Эндрю Лафолле.

— Вот мой сын, — сказала она им всем, не отводя взгляда от человека, который на протяжении стольких лет был её личным телохранителем, — Рауль Альфред Алистер Александер-Харрингтон. Кровь от моей крови, плоть от моей плоти, наследник сердца моего и моей жизни, власти и титула. Объявляю его таковым перед всеми вами, как перед моими свидетелями перед Богом.

— Он ваш сын, — в ответ, глубоко поклонившись, сказал Остин Клинкскейлс. — В том свидетельствуем мы все.

— Вот мой сын, — тише повторила Хонор, говоря на этот раз только Лафолле, — и я объявляю тебя его опекуном и защитником. Отдаю его жизнь в твои руки. Не посрами этого доверия.

Лафолле непоколебимо встретил её взгляд, упал на одно колено и положил, легко прикоснувшись, руку на завернутого в одеяло младенца.

— Я признаю его, — сказал он, произнося древнюю формулу тихим, но четким голосом, — и принимаю. Принимаю его жизнь, кровь от вашей крови, плоть от вашей плоти, в свои руки. Перед Господом, Создателем и Испытующим нас всех, перед Его Сыном, Который умер во искупление наших грехов, и перед Святым Духом обещаю встать перед ним в Испытании жизни и прикрывать его спину в битве. Обещаю опекать и защищать его жизнь своей собственной. Его честь отныне моя честь, его наследие под моей защитой и я не посрамлю доверия, хотя бы и ценой своей жизни.

На последнем предложении голос его дрогнул, и когда он поднимался с колена, глаза его подозрительно блестели. Хонор улыбнулась ему и выпутала из складок одеяла крошечную ручку. Лафолле протянул открытую ладонь и Хонор вложила в неё ладонь своего сына.

— Я принимаю твою клятву от его имени. Ты — меч моего сына и его щит. Он будет идти по жизни под твоим присмотром и охраной, под твоей опекой и наставлением.

Лафолле больше ничего не сказал, только склонил голову в неглубоком, но проникновенном поклоне, и сделал шаг назад. Хонор в свою очередь склонила голову, ощущая и разделяя его радость и горечь сожаления, а затем повернулась к остальным.

— Вера, Джеймс, — сказала она своим брату и сестре, опускаясь на колено, — подойдите взглянуть на вашего племянника.

— Я всё никак к этому не привыкну, — пробормотал Хэмиш на ухо Хонор, пока они медленно шли по центральному проходу Собора Короля Майкла по сторонам от кресла жизнеобеспечения Эмили.

— К чему? — отозвалась Хонор, бросив взгляд на спящего у неё на руках младенца. — К отцовству?

— И к этому тоже, — уголком рта шепнул он и как-то умудрился, не двинув на самом деле головой, кивнуть на четверых людей в зелёной форме, шагавших следом за ними.

Хонор не было нужды оборачиваться. Среди них, конечно, был Эндрю Лафолле, как личный телохранитель Рауля. Прямо за ней шел Спенсер Хаук, и она могла чувствовать в нём сочетание гордости и ответственности из-за производства в её личные телохранители. Но она знала, что Хэмиш имел в виду Тобиаса Стимсона и Джефферсона МакКлура.

— Я предупреждала вас с Эмили обоих, — прошептала она, пока они приближались к крестильной купели. — По крайней мере, вам досталось только по одному телохранителю.