Она подошла к креслу, такому же старомодному и архаичному, как и книга в её руках и Нимиц легко спрыгнул с её плеча на обтянутую материей спинку кресла. Кот, устраиваясь поудобнее, запустил когти в обивку, пока Хонор обосновывалась в кресле, которое стояло в детской Мэйхью — переобтягиваемое новой тканью и, даже, при необходимости, реставрируемое — в течение почти семисот земных лет.

Внимательные детские глаза наблюдали, как она регулирует кресло, устанавливая правильный угол наклона. И она, и кот наслаждались струящимися от них яркими, чистыми эмоциями. «Неудивительно, что древесные коты всегда любили детей», — подумала Хонор. В них было что-то такое… удивительно цельное. Их радушие было радушием от всего сердца и они любили, также как и доверяли, без ограничений или предела. Это всегда было даром, достойным того, чтобы его высоко ценить.

Особенно сейчас.

Она пронаблюдала за исчезновением всей орды телохранителей. Полковник Лафолле, в качестве старшего из присутствующих охранников, с едва заметной улыбкой также наблюдал за тем, как тяжело вооружённые, смертоносные телохранители более или менее на цыпочках выскальзывали из детской. Он проследил за тем, как няньки последовали за телохранителями, затем вежливо придержал дверь, пропуская Джину, и слегка прикрыл её перед тем, как, кинув последний взгляд вокруг, кивнул Хонор и сам выскользнул за порог. Хонор знала, что когда она выйдет, он будет ожидать её снаружи, как бы долго она ни оставалась в комнате. Это была его работа, даже здесь, во дворце Протектора, как бы ни казалось маловероятным, что здесь таятся некие отчаянные убийцы.

Дверь за ним закрылась и Хонор посмотрела на аудиторию, собравшуюся в большой, внезапно ставшей намного более спокойной и тихой комнате.

— Лоуренс, Арабелла, — обратилась она к младшим Мэйхью, — вы раньше никогда не слышали эту историю, но я думаю, что вы достаточно взрослые, чтобы получить от нее удовольствие. Это особая книга. Она написана очень, очень давно, еще до того, как кто-либо покинул Старую Землю.

Глаза Лоуренса слегка расширились. Он был не по годам развитым ребенком и любил рассказы об истории древней колыбели человечества.

— Она называется «Дэвид и Феникс»[9] , — продолжала Хонор, — и всегда была одной из моих самых любимых историй. И моя мама, когда была девочкой, также любила её. Вы должны слушать её внимательно. Она написана на стандартном английском, но некоторые из слов с тех пор изменились. Если вы услышите слово, которое не поймете, остановите меня и спросите, что оно означает. Хорошо?

Оба малыша торжественно кивнули и Хонор кивнула им в ответ. Затем она раскрыла книгу.

Запах старинных типографской краски и бумаги, столь неуместный в современном мире, поднимался от страниц подобно некому таинственному фимиаму. Она глубоко вдохнула, втягивая его ноздрями. Этот запах будил в ней бесценные воспоминания о дождливых днях и холодных вечерах на Сфинксе, об ощущениях полных защищенности и покоя, являвшихся привилегией детства.

— «Эдуард Ормондройд, Дэвид и Феникс, — прочла она. — Глава первая, В Которой Дэвид Совершает Восхождение На Гору И Слышит Сверху Таинственный Голос».

Она подняла взгляд и ее тёмно-шоколадные, миндалевидные глаза осветились улыбкой при виде детишек, устраивающихся поудобнее в своих кроватках, увлечённо внимая ей.

— «Всю дорогу Дэвид готовился к этому моменту, — начала она, — борясь с желанием подглядеть до времени. Когда, наконец, машина остановилась, все остальные выбрались наружу и пошли в дом. А Дэвид медленно побрёл на задний двор, упершись взглядом в землю. Целую минуту он так простоял, не решаясь взглянуть вверх. Затем сделал глубокий вдох, сжал кулаки и поднял голову.

Вот она! В точности как описывал папа, только бесконечно более величественная. Она вырастала над равниной, её форма была прекрасной, она возвышалась настолько, что таящаяся в дымке голубая вершина, несомненно, доставала до неба. Для Дэвида, никогда ранее не видевшего гор, впечатлений было даже с избытком. Он чувствовал, что у него внутри все сжимается и трепещет и не знал, чего ему хочется: рассмеяться, заплакать, или и то и другое сразу. А самое замечательное было то, что Гора смотрела на него. Он был уверен, что она улыбается ему, как старый друг, прождавший много лет, чтобы снова встретиться с ним. Закрыв глаза, он, казалось, услышал голос шепчущий: приди, поднимись».

Хонор вновь подняла взгляд, почувствовав, что дети теснее жмутся к ней под аккомпанемент старинной истории. Она ощущала, что Нимиц вместе с ней переживает воспоминания о том, как эту историю читала её мать и о горах, куда более величественных, чем та, что видел Дэвид, что он перебирает их и смакует новые воспоминания.

— «Отправится к ней было бы так просто! — продолжила она. — Задний двор окружала живая изгородь (и часть её росла непосредственно у подножия Горы), но…»

— Полагаю, надеяться на то, что они все заснули, не приходится?

— Вы правы, — сухо ответила Хонор, проходя сквозь массивные, инкрустированные двери из полированного дуба в роскошную залу, которую гиды по дворцу скромно именовали «библиотекой». — Но вы же и не ожидали подобного, так?

— Конечно нет, но мы, неоварварские планетарные деспоты, привыкли требовать невозможного. И не получив требуемого, рубить голову разочаровавшему нас бедняге.

Бенджамин Девятый, Протектор планеты Грейсон, улыбнулся ей, стоя спиной к потрескивавшим в камине поленьям, а она покачала головой.

— Я знала, что однажды вся эта абсолютная власть ударит вам в голову, — сказала Хонор, демонстрируя неуважение к суверену, которое повергло бы в ужас треть землевладельцев этой планеты и привело бы в ярость другую треть.

— О, Хонор, только между нами, мы с Элейн держим его под контролем, — заверила Кэтрин Мэйхью, старшая жена Бенджамина.

— Ну, ещё с помощью детей, — поправила Элейн Мэйхью, младшая жена Бенджамина. — Полагаю, — продолжила она с бодрой улыбкой, — что маленькие дети помогают родителям сохранять свою молодость.